Евгений Монах - Братва: Век свободы не видать
— Опять эти «тяжеловесы» опидорасили кого-то, — понимающе ухмыльнулся сопровождавший ДПНСИ молодой «кум» — капитан оперчасти, курировавший наш этаж. — Натуральное зверье! Всех их не в лагеря отправлять следует, а прямиком к стенке! Меньше хлопот государству было бы!
— Правильно мыслишь, капитан! — кивнул майор, потирая ушибленый бок. — Чувствую, мы с тобой сработаемся!
Когда население камеры пересчитали по головам и дверь захлопнулась, из коридора донесся рычаще-визглый вопль Кучера:
— Я тебе этого вовек не забуду, Монах! Замочу на зоне — так и знай, падла!
Обычно мужиков, выломившихся из общих тюремных «хат», до отправки на зону менты поселяют в «обиженку» — спецкамеру для опущенных. Так поступили и с моим земляком. Хотя он и не являлся «голубым», но в зоне отношение к жителям обиженок известное. Весьма малопочтительное — если очень мягко и деликатно выразиться. По этой причине Кучеру жилось в лагере несладко — кентов практически не имел, а на работу был поставлен самую что ни на есть пыльную — как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. В пятом сборочном цехе наполнял порошком автомобильные огнетушители. Очень вредная, между прочим, работа для здоровья человека.
Его угрозу я отлично помнил, но совершенно не принимал всерьез. Мало ли подобного базарят в расстройстве чувств. Но мой приятель завхоз седьмого отряда, где чалился Кучер, недавно предупредил меня, что ходят нехорошие слухи. Будто бы Кучер похвалялся в разговоре со своим «семьянином», что вскорости уйдет на раскрутку, отправив Монаха в преисподнюю, где ему давным-давно место забронировано.
Данная информация не столько меня удивила-насторожила, сколько огорчила. Вот ведь бык колхозный — решился все-таки рассчитаться по старым счетам и даже раскрутки на добавочный срок не боится!
Пружинный нож-стилет я и так часто в заднем кармане брюк таскал, а после того разговора с завхозом вообще с «перышком» перестал расставаться, наплевав на реальную возможность угореть за ношение холодного оружия на пятнадцать суток штрафного изолятора.
Но этой предосторожностью я не ограничился — нанял шныря седьмого отряда за пачку чая в день еще и следить за Кучером, докладывая мне обо всех подозрительных движениях земляка.
И не зря потратился, как выяснилось вчера. Шнырь сообщил, что Кучер изготовил из ножовочного полотна грамотную заточку навроде кинжала и зашил ее в свою мочалку. Значит, всерьез готовится, гад, коли оружием запасся.
Можно было, понятно, просто звякнуть в оперчасть и дать наколку на кровожадного земляка, но, поразмыслив децал, я посчитал такой ход ниже своего достоинства. Как-нибудь уж самолично разберусь с разбушевавшимся бычарой, не впервой.
Ладно, чему быть — того не миновать. Кучера я не опасался. В ножевом единоборстве ему со мной все одно никогда не совладать — сколько б он ни кожилился со своим кинжалом, хитро спрятанным в обычной банной мочалке. Тревожила меня лишь одна вероятность — накануне освобождения сорваться на новый срок за убийство шизанутого земели.
Затянувшиеся размышления прервал Гришка, сообщивший, что все путем — мой обходняк подписан и сдан в бухгалтерию. Причем ни один ответственный «козел» зоны не стал придираться к тому факту, что не я лично бегал с высунутым языком по их кабинетам в штабе. И то вперед уважают, значит. Вернее: не испытывают особой радости от перспективы заполучить врага из контингента мокрушников. Не глупые, по ходу, все же люди, хоть и козлы по жизни.
Вылазить из каптерки в зону ни смысла, ни желания не было. Встречаться с Кучером раньше времени не хотелось. Скорее всего он будет поджидать меня завтра утром у первой вахты, чтоб подколоть прямо на пороге воли. Продуманно-мстительная сволочь, ясно, как и все уголовники хохлы.
Поэтому от нечего делать я до позднего вечера завалился спать, приняв обычную дозу личного снотворного — полстакана коньяка «Старая крепость». Укрыться пришлось уже банальным байковым одеялом, так как верблюжье старательный Гришка успел утащить в прачечную.
После вечерней поверки к десяти часам начали подгребать мои гости: Контора, Том, Грин, Эсэс и еще пара незначительных уголовных особей, которых сегодня вспоминать просто лень.
Атмосфера за столом мало соответствовала праздничной. Какие-то задумчивые смурные морды вокруг, безуспешно пытавшиеся скрыть свое истинное настроение. Впрочем, тут все на поверхности. Когда старый лагерный кент уходит «за забор», а тебе нужно здесь оставаться, — от радости не запрыгаешь. Ребят явно давила обычная «жаба». Чистой воды зависть то бишь.
Я их отлично понимал и не стал акцентировать внимание на подобном не очень приличном поведении «братков».
Водка положительного влияния на жизненный тонус не оказала. Оно и понятно. Для веселья не «Столичную» надо потреблять, а хороший ликер. Типа «Шартреза» или «Вишневого». Но если б я стал вдруг потчевать гостей «дамскими» напитками, меня, в натуре, никто не понял бы и не поддержал. Доисторические у ребят понятия: не в силах вкурить, что не мужик создан для алкоголя, а алкоголь для мужика. Крепость и названия каждый должен выбирать лично по своему вкусу, глубоко наплевав на мнения окружающих.
Но сегодня я решил соблюсти проформу и не ломать давно устоявшихся лагерных традиций.
Правда, в улучшении праздничного настроения собравшиейся компании я сильно рассчитывал на Эсэса. В зоне он занимал должность банщика и, ежедневно легально общаясь с расконвойкой — расконвоированными осужденными, вывозившимися для работы на волю, имел отличную возможность почти за бесценок снабжаться анашой. Самым крупным лагерным реализатором «травки» Эсэс и являлся по своему основному подпольному роду деятельности.
Как я и предполагал, когда водка благополучно закончилась, банщик с торжественным видом выудил из кармана надорванную пачку «Беломора».
— Это не какая-то там дрянная шелуха, а натуральный пластилин, — похвалился он, предлагая всем присутствующим по туго забитому папиросному «косяку».
Мальчики сразу заметно взбодрились и самозабвенно занялись любимым делом — загонять глубоко в легкие клубы серо-сиреневого терпкого дыма.
Я включил телевизор, пусть базарит фоном на музыкальные темы. Под ритмичную попсу кайф значительно лучше и легче усваивается, давно засек сей любопытный медицинский факт.
Вскоре протокольные морды моих друзей облегченно разгладились от ранних морщин, а глаза приобрели стеклянный блеск — первый признак приближающейся блаженной нирваны. В ближайшие минуты все мысли ребятишек благополучно растворятся в необъятном пространстве подсознания и станут поодиночке бродить там, безуспешно отыскивая «брата по разуму».
— Монах, ты чего отрываешься от братвы? — услышал я недовольный баритон Эсэса.
Уже некоторое время он упрямо тыкал мне в руку новым «косяком», стараясь привлечь внимание.
— Пустяки. Задумался децал.
— Мужики уже по второй папиросе заканчивают, а ты почему-то отстаешь!
— Уволь, Эсэс! Мне по традиции еще в баню надо шкандыбать, чтоб смыть все грехи перед волей. А вот когда вернусь — хоть три «косяка» подряд зашмалю. Ладушки?
— Договорились, Монах. Традиции — вещь священная, согласен.
— Ключи от бани на полчасика дашь?
— А они без надобности. Нынче какой-то шизик выхлестнул замок на общей раздевалке. Ступай спокойно, дверь открыта. Завтра с утра придется бегать, как бобику, искать в промзоне новый замок. Не меньше двух-трех «косяков» жлоб завскладом с меня сдерет! Гадом буду!
— Искренне сочувствую, — усмехнулся я. — Наверстаешь на расконвойке! Ну, я потопал. Глядите, здесь до полного отрубона не накуритесь! — Я кивнул на ребятишек, совершенно бессмысленно-пустыми глазами уставившихся в телевизор, где эротично выгибалась, повизгивая от лесбиянского нетерпения, женская группа «Полиция нравов».
Гришка неприкаянно сидел на лавке в прихожей вещкаптерки, будто грустная верная собака, которую забывчивые хозяева не пустили со двора в теплый дом.
— Не журись, братишка, все путем. — Я сунул ему в ладонь прихваченную со стола папиросу. — Пыхни, расслабься. А я в баню потопал лагерные грехи смывать.
— Сопроводить? — радостно встрепенулся Гришка, нашедший вдруг себе достойное применение.
— Не нужно трепыхаться, Гришуня. Теперь ты уже шнырь не мой, а Конторы. Сам отлично доберусь, без свиты. Я ведь большой демократ в глубинах души.
— А спинку потереть? — находчиво опротестовал мое решение привязчиво-настырный Гришка.
— Обойдусь! У меня длинная мочалка!
Выйдя из локалки на плац, я направился в дальний его угол, где находилось одноэтажное здание бани.
Поначалу шаг мой был бодро скор и я даже беспечно помахивал в такт ходьбе свой матерчатой сумкой, где лежали свежее нижнее белье, мочалка, мыло и полотенце. Но вот шаги непроизвольно замедлились, а взгляд настороженно зарыскал по сторонам.
