Федор Московцев - Темные изумрудные волны
– Если ты уйдешь куда-нибудь на ночь, и скажешь, что «так надо, поверь мне на слово», то я не знаю, смогу ли это понять и воспринять адекватно.
Принесли салаты. Наполнив бокалы, Марлен удалился, пожелав приятного отдыха. Андрей улыбнулся, и сказал «спасибо».
– Как мы будем в Волгограде без этого? – сказал он, принявшись за еду. – Здесь безумно вкусно готовят.
– Мы там будем совсем недолго, – напомнила Катя. – Вообще я не поддерживаю и эти два-три дня, но раз уж тебе так надо…
Она уже несколько раз звонила в Петербург, ей там подыскивали место в редакции какого-нибудь журнала. Андрей, в свою очередь, звонил в Волгоград, ему удалось связаться с Гордеевым, и договориться о сотрудничестве. То, о чем говорил Трезор, стало принимать реальные очертания.
Но, опять же, Катин план окажется более разумным. Его, мужчину, сделает девчонка. Пускай он любит её, но она ведь должна оставить за ним первенство. И как ей удалось обставить его по части принятия «руководящих мыслей»? Чёрт знает каким «опытным путём», путём неоглядного количества «проб и ошибок»! Его бросало в дрожь при мысли о том, что она принадлежала кому-то до него, и её мужчины, судя по всему, превосходили его по части жизненного опыта.
«…я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит …»…Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель…
Андрей залпом выпил вино, и налил еще. Принесли горячее – седло барашка, с гарниром из запеченного картофеля.
– Давай, под горячее, – он снова поднял бокал, и, чокнувшись с Катей, выпил.
Потом сказал.
– Ты всё чаще говоришь «так надо», ничего не объясняя при этом. Это у тебя вошло в систему.
– Так мне подсказывает интуиция.
– Интуиция, «голоса», сигнал свыше. Ты прямо диктатор.
– Я не диктатор, просто у меня такое выражение лица.
Катя смотрела на него открытым, и немного насмешливым взглядом.
– Куда всё это девается – вся пища, проглатываемая тобой с таким фанатизмом?! – спросила она, ленивым движением разрезая нежную мякоть.
– Сублимируется в энергию… Гренадёров, которые с фанатизмом бросаются в бой!
Она подняла бокал:
– Давай, за твоего гренадёра, которого я приручила.
Они выпили.
«А ведь люблю… нет, обожаю её, – подумал он. – Пусть делает, пусть решает всё, что хочет, лишь бы всегда была рядом, лишь бы всё время ощущать её, её губы, волосы, смотреть в её глаза».
Она громко рассмеялась, разгадав его настроение. Он улыбнулся и рассмеялся в ответ, громко, безудержно, так, что сидящие за соседним столиком обернулись.
Музыканты, появившиеся на сцене незадолго до этого, закончив приготовления, заиграли. После краткой оркестровой интродукции саксофонист продемонстрировал чудеса техники игры на своём инструменте. Забирая всё выше и выше, он уводил слушателей на такую фантастическую высоту небесной тверди, где не ступала еще нога ни одного трубача джаза.
– Да выше некуда, – сказала Катя.
Оказалось, что есть куда. Было взято еще несколько сверхвысоких нот, после чего барабанщик отыграл соло на ударных.
– Ответь, Андрюша, только честно: ты действительно вспоминал обо мне, или это твоя импровизация – фотографии, которые ты держал на видном месте?
– Ты же знаешь моё к тебе отношение, как можешь спрашивать.
– И даже Маша Либерт не смогла затмить меня?
«Ничего от неё укрыть, – подумал он. – Почему у меня нет друга во Владивостоке, который бы информировал меня так же, как это делает Рита для Кати?»
– Ты должна знать лучше меня: Маша была однокурсницей, у которой я списывал домашнее задание. Ничего личного.
– Да-а, конечно! – воскликнула Катя насмешливо. – Давай меня причесывать!
Отпив вина, добавила:
– Ты был включен в многочисленный список её «друзей», с которыми она дружила организмами, – вот, что мне известно!
Андрей немного погрустнел.
Хор и оркестр в унисон исполнили тему, после чего певица повела свой проникновенный диалог с музыкантами. Голос её казался одним из оттенков оркестровой ткани. И если в начале аккомпанемент равноправно участвовал в пьесе, то в следующем спиричуэеле оркестра почти не было слышно. Он тактично аккомпанировал певице, как бы исподволь задавая медленный, балладный темп.
– Андрюша…
– Я за него.
Некоторое время Катя молчала, собираясь с мыслями. Потом сказала:
– Ты не представляешь, на что я способна ради тебя! Я… я сверну горы…
«Вообще-то мужчина – это я, – подумал он. – Но я вас понял, мадам».
Выйдя из-за стола, он пригласил её на танец.
Музыка, не медленная и не быстрая, была не попсовая, не из тех, под которую, обхватив даму клешнями, плотно прижимая к себе «кусок мяса», вращаются вокруг своей оси. Здесь нужна была импровизация, умение ощущать приливы и отливы мелодии. Соло альтиста, возможно, излишне сентиментальное, патетичное, слащавое, не лишенное вычурной красивости, однако, не подменяло чувство чувствительностью, и во всех своих излишествах выдерживало чувство меры.
И так же непринуждённо, как игра музыканта, начался их танец. Как перекатывание во рту терпкой винной ягоды, как сальто в три оборота.
Боковые шаги, шаги вперед-назад, покачивания бедрами, движение навстречу друг другу, отступления. Они сплели свои пальцы, продолжая двигаться, то сокращая дистанцию, то удаляясь друг от друга. Простые шаги превращались в темпераментные па. Действие и противодействие уравновешивалось мерой сменяющегося движения и быстрой силы. Подобно возникающему на море движению, когда неподвижная до того гладь в туманном непокое нарастает играющими волнами и одна поглощает другую и снова из неё выкатывается, – так же мягко и постепенно вливалось одно движение танца в другое, как бы усиливая его, терялось в нём.
– Знаешь, солнце…
– Да, Кать.
– Сегодня мне посчастливилось увидеть то, что тебе недоступно, но ты не должен воспринимать это как ущемление твоего мужского самолюбия, потому что тебя нет – ты закончился так же, как и я, есть «мы». Вспомни, ты сам говорил об этом. Нет моих и твоих достоинств, нет моих и твоих заслуг, есть только наши общие.
– Да, любовь, я помню всё, что говорил. Так оно и есть.
Появились еще две пары танцующих. Теперь оркестр следовал за перкуссией, извлекая из деревянных палочек ритм 3/2, перкуссионист вел за собой мелодию.
Они продолжали танцевать, то удаляясь, то опять приближаясь на расстояние поцелуя. Правая рука Андрея находилась на её левой лопатке, Катя положила свою левую руку ему на плечо. Музыка постепенно ускорялась. Стремительные повороты головы и корпуса тела, движения ног, жесты, улыбки и подмигивания – всё слилось в головокружительном вихре.
Где-то в глубине пьесы снова зазвучал саксофон. Постепенно ширясь, он уводил слушателей на тихую гладь созерцательности и покоя. Чертя в воздухе свои идиллическо-мечтательные формулы, саксофонист переносил публику на буколические просторы вечной справедливости и любви.
Танец замедлился. Обхватив её левой рукой за талию, сжав правой рукой её руку, Андрей надвинулся на Катю. Откинувшись назад, запрокинув голову, она замерла.
– Ушатал меня, зверюга!
– Устала?
– Да, – ответила она, выпрямившись.
Они вернулись за свой столик. Остальные танцующие также разошлись. Появился пианист, своей игрой в составе ритмической группы он начал фортепианную пьесу.
– Ты заметила, как они нам подыгрывали? – спросил Андрей. – Или это мы вписались в тему?
– Да, они стали ускоряться вслед за тобой. А потом вслед за тобой замедлились. Лучше бы ты сразу начал медленный танец.
– Странно, у них ведь должна быть какая-то программа. Они ж не просто так бренчат.
– Я не специалист, но знаю одно: джаз – это спонтанный творческий акт. И, откровенно говоря, мы с тобой танцевали не под джазовую музыку, нам сыграли что-то среднее между румбой и руэдой. А когда все разошлись, стали снова играть джаз.
– А если бы никто не танцевал?
– Андрюша, ну ты чего! Я же не могу залезть к ним в голову! Откуда я знаю, что они там себе думают?! Для джазовой музыки невозможно нотирование, а значит, и консервация. И мы не свидетели декодирования музыкального текста – как в пении под фонограмму – а участники музыкального действия. Музыканты увидели, как ты пошёл в атаку, ну, и подыграли.
– Мудрёные слова ты говоришь, голова идет кругом.
– Вообще-то я училась в музыкальной школе.
Она стала объяснять. В неимпровизированной музыке акция и реакция разновременны – произведение существовало до прослушивания и будет существовать после него. Джазовая пьеса спонтанна, вариабельна, и открыта, в ней присутствуют экстрамузыкальные компоненты: свинг, драйв, специфическая звуковая артикуляция. Поэтому её нельзя зафиксировать в нотах и в точности воспроизвести вновь. Адекватным восприятием джазовой композиции может быть лишь глубинная и интегральная вовлеченность слушателя в спонтанное «сиюминутное» и уникальное в своей неповторимости музыкальное действие.
