Андрей Молчанов - Форпост
Ответом были сдержанные смешки. Эти выпавшие из норм социального существования люди еще не лишились самого главного спасательного круга на волнах бытия – чувства юмора.
– Выпьешь? – бомж мужского пола протянул ему бутыль с мутной жидкостью.
– Не, – покачал головой Серегин. – Зашитый я, с глотка окочурюсь…
Бомж уважительно и с некоторым облегчением кивнул ему: гостеприимство предполагало серьезный ущерб в дефиците спасительного пойла, примиряющего разум с жутью действительности.
– Откуда будем? – спросил Серегин.
– Сами из Краснодара, – сказала женщина. – Скитаемся уж три года. Вот… сказали, что тут хозяйство крепкое, община, приютят, мол…
– И?.. – продолжил Серегин.
– Не приютились, как видишь, – ответил мужчина понуро.
– А чего так?
– А как без пьянки? – вступила женщина, вороша поленья подпаленной ивовой ветвью. – Ну, взяли дворниками, с жильем подсобили… Месяц продержались на полном сушняке… Потом скука пошла… В общем, не оправдали доверия. – Она шмыгнула простуженным носом.
– И чего? Шанса на исправление не дали? – спросил Серегин.
– Там у них местный поп – злыдень, – объяснил мужчина. – Он как бы и отдел кадров. Сказал: коли в рай хотели, а от ада не отреклись, вон за ворота. Может, – легкомысленно пожал плечами бомж, – и прав он…
– А судьбу не обманешь, – махнула рукой в ночную темень мужиковатая женщина. – Но коли в поле придется помирать, так ветра отпоют…
– А что у них тут за общество такое? – поинтересовался Серегин, ближе подсаживаясь к огню. – Секта, что ли? Я хоть и проезжий человек, но интересно…
– Общество, надо сказать, крепкое, – обстоятельным тоном поведал бомж. – Даже, я бы сказал, очень положительное общество…
И пока Серегин, мельком оглядываясь в ночное пространство в ожидании появления в нем огоньков погони, сидел у костра, довелось услышать ему немало важного и нужного о хозяевах той земли, на которой сейчас скрывался. И о главе общины Кирьяне поведали ему бомжи, как о полубоге, правящем здесь, и о святом отце Федоре, «кардинале» местного «короля», и о дагестанской орде, обосновавшейся неподалеку.
Пустела бутыль с белесой жидкостью, глаголили беспечные пьяные языки, и лилась в его сознание информация, тут же выстраивающаяся в разнообразные версии…
– Так вот, вызвал он нас на приговор, так сказать, – вещал бродяга обиженным голосом. – И вижу: сомневается, вижу поблажка нам выйти способна… В церкви мы были, ага. После службы. А тут, откуда ни возьмись, пацаненок входит, от горшка вершок. Но серьезный такой, деловой, как сто китайцев… И одет по-поповски, в черное все… И словно не Федор – всемогущий хозяин тут, а он, ребятенок. Меня аж в дрожь кинуло, когда его увидел, сам не знаю, почему… Посмотрел на нас глазами темными, жуткими, словно тысячу лет уже жил, хотя глаза-то серые, да? – обернулся на подругу, кивнувшую сумрачно. – Ну, вот. И говорит: нечего им тут делать, да и на земле ими все отхожено, если чем помочь – так соборовать их… Повернулся и вышел. Тут его преподобие словно бы сник, как раб покорный, скулами отяжелел и рек, значит: все, дескать, идите с Богом… Что ж, пошли. И тут мы, вот.
– Что за мальчик такой? – спросил Серегин, испытывая внезапную сухость в горле.
– Мельком-то я его раньше видела, – сказала женщина. – Вроде малец, как малец. – Но в храме другой он был, состоявшийся…
– Как? – удивленно спросил Серегин.
– Ну, даже не знаю, взрослый, умудренный словно, что ли… – Она повела бровями, подыскивая иное определение, однако в нетрезвости своей такового не нашла и замолчала, понурясь.
«Состоявшийся»… – эхом отдалось в сознании Серегина.
– Ну, вот, – нарушил тишину бородатый мужчина. – Баба там одна есть, ее это сынок, так слышал. Из Москвы прибыла. Красивая, тут… не отнять. Аней зовут. Добрая девка, хорошая. Я когда у его преподобия двор убирал, пирогом меня угостила. Глаза такие… словно смеются…
У Серегина больно кольнуло сердце.
– И что? – спросил он невольно дрогнувшим голосом. – В любовницах она у него?
– Да ты что! – хрипло и неприязненно откликнулась женщина. – Его преподобие… хоть и выгнал нас, но поделом, слова о нем низкого никогда не скажу… Как сродственница она ему, с женой его не расстается, а жена – художница, картины рисует – залюбуешься! Но суровая баба, сущий прокурор, отец Федор куда душевнее… Но любит ее – страсть! Я это сразу поняла: мы и церковный двор обихаживали, и вокруг ихнего дома дорожки мели каждый день, можно сказать… Все видела!
Вскоре, приклонившись друг к другу головами у затухающего костра, бродячие люди заснули. Опустевшая бутыль валялась под их истоптанными башмаками.
– Храни вас Бог! – пожелал им Серегин, шагая в нарождающийся рассвет.
Теперь, благодаря, вероятно, высшим силам, недремлюще надзирающим за ним, он узнал многое, и путь его прояснился. И видел он рытвины почвы под ногами, и колдобины и знал, что находится в этой жизни не напрасно и все еще впереди.
Он сумел поспать в какой-то ложбинке пару часов, хотя травяные мошки объявили ему безжалостный джихад, а после нашел ручей, где сполоснул воспаленное, зудящее от укусов насекомых лицо и прополоскал стянутый сухостью рот.
После пошел к дороге, но тут услышал стрекот вертолета. Затаившись в кустах, пригляделся к небу, к кружащей в ней каплевидной голубой стрекозе с затемненным выпуклым стеклом фюзеляжа.
По его душу, точно…
Только какая из враждующих сил его ищет? Община или же кавказский клан, наверняка горящий жаждой мести? А может, в данном случае интересы совпали?
Вертолет прочесывал расстилающуюся под ним местность на низкой высоте, очень тщательно и планомерно. Однако полет определялся запасом горючего, и вскоре винтокрылая машина, совершив изящный пируэт едва ли не над головой Олега, пошла прямым курсом на базу, растаяв в свежем утреннем небе.
Он же заторопился к трассе. Выходов было два: либо выбираться из кущ природы к опасной цивилизации, либо – затаиться в устроенном убежище, переждав там первоначальную горячку начавшейся за ним охоты.
Он спустился с крутого низкого склона к асфальтовому полотну, притаившись в запыленной заросли высокого боярышника. Противоположная обочина была плоской и заканчивалась уже убранным полем кукурузы с валявшимися на нем редкими гнилыми початками и серыми полусгнившими стеблями.
Дорога была пуста, но не успел он как следует устроиться в зарослях, послышался шум приближающейся машины и тут же увидел полицейский «шевроле», тормозящий напротив пятачка его затаения.
Машина остановилась и из нее вышли двое молодых парней в форме и в бронежилетах. Один – лет тридцати, явно с опытом службы, другой – совсем молоденький парнишка. Постояли на солнце, озираясь по сторонам.
Эти сегодня спали в теплых постелях, с женщинами, потом вкусили горячий завтрак и, обласканные поцелуями жен, чистые, накрахмаленные и наутюженные, отправились на службу Отечеству. А может, частным лицам и своему карману. Рукава их рубашек и штанины брюк отличали безукоризненные стрелки вдумчиво прошедшегося по ткани утюга.
Вот же попал! Теперь – замри, как клоп под струей дихлофоса!
Один из полицейских потянул ко рту микрофон рации, растягивая крученый шнур, и произнес что-то невнятное, ветерок сорвал его слова, не донесшиеся до слуха Олега.
Через считаные минуты к их бело-голубой колымаге с «люстрой» на крыше подрулил огромный черный джип, из которого вышла парочка крепких светловолосых парней в одинаковых черных футболках. Один из парней небрежным жестом поманил блюстителей порядка к себе, и мановению его пальца те подчинились беспрекословно.
Эти парни – высокие, прекрасно сложенные, дышащие уверенностью, здоровьем выносливых спортсменов, несли на себе отпечаток какой-то светлой независимой силы, и не было в их облике ни единого признака ущербности, присущей племени развязных циничных «братков» или же военизированной сосредоточенной угловатости клана служивых сыскарей. Они определенно входили в какое-то сообщество с каркасом собственной иерархии, но прикидывать – в какое именно, у Серегина попросту не было ни секунды. Как бы ни были симпатичны ему эти подтянутые ребята с открытыми лицами, они являли собою опасность, и опасность нешуточную.
Полицейский, получив, видимо, необходимое указание, вдумчиво закивал, направившись обратно к служебной машине. Джип развернулся и отправился обратно в сторону городка.
Не успел он скрыться, к блюстителям порядка подъехала другая машина: тоже – джип с затемненными стеклами, и на сей раз выкатилась из него небритая кавказская братия в золотых цепях и в турецкой коже куцых курточек.
Состоялся разговор: с обильной жестикуляцией со стороны кавказцев и мрачными кивками полицейских. На лица служителей закона легли тени вынужденного многотерпения к типам, как чувствовалось, малосимпатичным им, но обладающим тем не менее перевесом в спорном диалоге.
