Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики
— Завтра рано вставать.
— Тогда готовь ванну. И чтобы вода ровно тридцать семь градусов.
— Чем мерить? Водяного градусника отродясь не держал.
— Членом. Для него как раз.
Я все-таки старею. На фоне белоснежной, от потолка до пола, капроновой занавески, закрывающей окно с дверью на балкон, завернутая в розовое полотенце фигура зрелой женщины. Изогнулась амфорой, Афродитой на берегу морском, одной рукой поддерживая полотенце, другую закинув за голову. Поза не на показ, отдыхающая после ванны. Я голый по пояс на коротком диване, в руке бокал с ананасовым соком. В комнате тепло, сок освежает, настраивая на балдежную волну. Пора перемещаться на кровать. Она придет, она согласна. И…первое разочарование. До меня там побывали половина Ростова с половиной Москвы. Еще бы… даже животные оглядываются. Жаль. Не первый раз приходится сталкиваться с проблемой, когда снаружи влекущая лепота, внутри «полое безмолвие». Нужно запастись терпением и ждать наступления утра. Потом придумывать массу неотложных дел. Может, виной всему сегодняшний александрит?
Но Лариса на рынке больше не появилась. Через время прошел слух, что прихватила и кассу. Сплетни, стары как мир, зависть пустой породы к золотоносной… Уехала хорошая работница, решила не возвращаться. Может, с мужем помирилась. Наветы закончились, базар принялся вариться в соку дальше. Ларисок на нем перемололось тысячи.
Парни на площадке начали беспокоить всерьез. Спросил бы, да никого не знаю. Ухожу после обеда, прихожу после ужина. Света в подъезде не бывает, как на прежней квартире. Как в Ростове, в России, испокон веков погруженной в египетскую тьму. У нее свой путь. Но не дает душевного равновесия вопрос: кто, когда и где что-нибудь находил во тьме. Сотни миллионов людей, не задумываясь, не ропща, идут вслепую. Куда? Зачем? Колышащееся пространство едва не на половину земного шара. Человеческое безмолвие…
Парни приклеились капитально. Непонятно, почему бездействуют? Выжидают момент? Их было достаточно. На втором этаже грязная с раскрытой наружной дверью квартира алкашей. Толстая мать, похожая на вылезшую из угольной ямы бомжиху, не просыхающая тридцатилетняя дочь, наезжающая из интерната для отсталых детей внучка. Свет отключен, вода, газ тоже. Алкаши по одному, по парочке ныряют в щель между загаженной дверью и шатающейся лудкой. В последнее время перед логовом появились джигиты. Трезвые, готовы броситься. Но всегда сзади или сверху по лестнице кто-то стучит каблуками. Один раз на пятачке объявились два парня с двумя девушками. Обкуренные. Один, уродливого вида, качнулся. Напоролся на сунутое под нос жало. Видно было, как трезвеют его зрачки и глаза окружающих. Но нервы железными быть не могут. На Северном замочили очередного валютчика. Новый «глухарь» в ментовском сейфе.
С самого начала работа заладилась. Я почувствовал, что смогу попробовать покрутиться баксах на восьмистах. На всех, на свой страх и риск. Чтобы отморозки не смогли помешать, решил обратиться к ментам. Пусть пошерстят курильщиков. Подонки заморозили средства, не давая возможности продавать книгу. Она лежала в кладовке в типографских пачках.
Толкнув купленные на заре Советской власти гривны, я присоединил бабки к основной денежной массе. Теперь можно было купить на пятьдесят баксов больше. Сброс гривен оправдался тут-же. Клиент предложил обменять шестьсот долларов. Купюры оказались новыми, ни помарочки, ни таможенного штампика. Оглядевшись и не заметив купцов со стороны, я рванул на промтоварный рынок к привередливым челнокам. Татарина из Узбекистана, с которым сложились добрые отношения, не обнаружил. Он работал по обуви.
— Давно нету, — опустил уголки губ знакомый челнок, с которым татарин, захомутав девочек лет по шестнадцать, посещал сауну. — Опасаемся, что не объявится.
— Не понял, — насторожился я. — Ему крутиться надо, как никому другому. Двухэтажный дом с гаражом под ним возводит.
— Назанимал денег и строил, — поправил белобрысый. — Пришло время отдавать — оказалось нечем.
— Ты думаешь, что…
— Наведывались, — мотнул головой челнок. — После посещения его никто не видел.
Известие оставило неприятный осадок. Татарин и у меня просил занять денег. Несмотря на усилия скрыть неприятности, последнее время он выглядел неважно.
Поднесли хитросплетенный турецкий браслет от часов, усыпанный россыпью белых камешков, на солнце горящих бриллиантами. Браслет был переопробирован российской лабораторией, но цвет золота вызывал сомнения в том, что проба выдержана. Пара тонких проволочек оторвалась, их придавили пальцами. Несколько выпавших камешков заменили новыми, посадив на отечественный клей, коричневыми капельками проступивший из гнезд. Замочек закусывал. Отсутствовал и фиксатор сбоку. Значит, купившая его модница рисковала бы потерять вещь в первый день. Наверное, за ремонт ювелиры загнули такую цену, что новое изделие обошлось бы дешевле. И женщины решили сдать отслужившую срок игрушку на рынке, запросив сумму как за нормальную. Когда я указал на повреждения, обе махнули руками:
— Берите по лому. Хоть деньги можно будет потратить. А так будет валяться годами в комоде.
— Нормальный разговор, — не стал спорить я. — Возиться вряд ли кто согласится, посеять не проблема.
— Я уже теряла, — призналась одна из женщин. — Хорошо, дома.
Вес у браслета оказался небольшой, пятнадцать граммов за вычетом стекляшек, ограненных на фабрике, выпускающей дешевую бижутерию. Но если заменить бисеринки на фианитики или циркончики, то в лучших домах Лондона могут захлопать в ладоши, а в отечественных дурдомах запрыгают до потолка. Что там, что в зарешеченных бараках, на цвет золота не обратят внимания. Одни по причине благовоспитанности, абсолютного доверия к продавшей фирме, другим это покажется ни к чему. Действительно, если подремонтировать замочек, не стыдно запросить по двести пятьдесят рублей за грамм. Не мешкая, помчался к иранскому армянину за консультацией. Тот долго вертел побрякушку, пока не изрек:
— Замочек отреставрирую. Фиксатор новый припаяю. Разогну, отрихтую. За двести пятьдесят рублей. Остальное сам. Согласен?
— Заметано, — закивал я, прикидывая, что закрепить проволочки и произвести подмену стекляшек несложно. Цирконы, которых у валютчиков навалом, нужно посадить на прозрачный суперклей «минутка». Так же концы проволочек. Если не китайский, схватывает намертво. — Когда забирать?
— Завтра, — взглянул на меня иранский армянин. — До обеда, думаю, управлюсь.
Сделка с женщинами получалась удачной. Работы предстоит достаточно, зато, если замостырить по совести, вещицу и базарные с руками оторвут по двести пятьдесят за грамм. А что золото не держит пробы, на то оно турецкое. Переопробацию прошло на территории России. Дожились, в закрытых государственных учреждениях пятьсот восемьдесят пятую пробу ставят едва не на медь. Действительно, деньги превыше всего.
Я посмотрел на часы на колокольне. В связи с отключениями электроэнергии, те показывали цифры, какие хотели. Круг солнца начал скатываться за зеленую крышу здания через дорогу. За трамвайными путями снова маячили два отморозка. Видел их, когда мотался в мастерскую. Вовнутрь рынка сопровождать опасались, бежать там было бы некуда. А до ближайшей подворотни, как тараканы, мастаки. Погода ясная, дождя не предвидится. Все равно, пора складывать удочки.
— Как дела, Андреевна? — окликнул я соседку.
— Работы кот наплакал, — вздохнула она. — Сука горбатая всех перехватывает. Пичкает водой, алкаши все одно к ней.
— Они уважают силу. Видят, зрачки горят от зависти и зверства, заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда плеть в самый раз.
— Истинно говоришь, хоть за Брежнева не согласная. Не народ стал, мякина тверже. Ни воли, ни характеру.
— Их не было, — пробурчал я себе под нос. Андреевна услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до смерти.
— Как же мы войну выиграли? И до нее не поддавались.
— Андреевна, когда рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, его величество раб, он непобедим, — повернулся я к ней корпусом. — Мы отступали, пока не появились заградотряды, пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход откатывающихся, выходящих из окружения на местах, называя их предателями. Тогда поперли напролом. Сопоставь тридцать миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами немцев. Мол, много мирных жителей побило, расстреляли. Англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы, под конец войны союзники и мы не щадили ни старого, ни малого. Жуков дал три дня на разграбление с истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше? Или кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному. Многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.
