Виктория Платова - Смерть на кончике хвоста
— Так что с одеколоном, Владимир Владимирович?
— Я не пользуюсь одеколонами. Считаю, что у человека должен быть свой собственный запах.
Ага. Запах запылившихся клавиш «Ундервуда», соевых бифштексов, камфарного спирта и давно не стиранной рубашки. Впечатляющий букет, ничего не скажешь.
— Свой собственный. Как у мускусной крысы… — заметила она.
— Хотя бы.
Воронов не обиделся, сдернул простыню и отправился в ванную — смотреть на стрижку. Уже из ванной он неожиданно крикнул:
— Послушайте, Наталья! Вы видели ее фотоальбомы?
— Чьи?
— Литвиновой?
— Нет. Как-то не попадались в руки.
— Ну, конечно, вы интересовались только шмотками! Мне удалось кое-что посмотреть. И знаете, что меня удивило?
Наталья вошла в ванную вслед за Вороновым и прислонилась к косяку. Писатель недоверчиво разглядывал себя в зеркало. Что ж, стрижка получилась неплохая, разве что затылок можно было снять больше. Но в общем и целом— ничего…
— И что же вас удивило?
— Я не нашел фотографий ее .парня. Того самого, чью карточку вы умыкнули.
— Правда? А может, он забрал их, когда уходил? Что бы, так сказать, ничто не напоминало…
— А одну оставил — в рамке и на видном месте…
— Может быть, он забыл про нее! — Ну да бог с ним, с этим парнем. А вот девушки на другой фотографии — это занятно, это навевает на мысли. У них тоже не так много совместных снимков. Есть, правда, несколько, и довольно любопытных. Например, где они изображены только вдвоем: Регина Бадер — красавица со шрамом. И вторая девушка, подруга, уж не знаю, как ее зовут… Тоже ничего себе. Я вытащил эту фотографию и посмотрел надпись на обороте… Я вообще люблю заглядывать за фасад и все выворачивать наизнанку.
— Я заметила.
— Так вот, знаете, что там было написано? — Воронов замялся. — «СУКИ!»… Каково, а? Сама называет их суками, и сама же ставит их совместную фотографию на стол.
Нет, стрижка получилась. Определенно получилась…
— Вы и понятия не имеете о женщинах! — сказала Наталья. — Их настроение переменчиво. Я сама столько раз рвала фотографий, а потом их склеивала. И проливала над ними слезы.
— По какому-нибудь мальчишке, моложе вас лет этак на пять! — неожиданно недовольным голосом протянул Воронов.
Наталья едва удержалась на ногах от такой прозорливости. Но все же взяла себя в руки.
— С чего вы взяли?
— Да потому что это у вас на лбу написано! Обожаете вешаться на шею подонкам, а в финале удивляетесь, что они пристраивают пистолет у вас между глаз…
Все ясно. Даже общаясь с ней, Воронов продолжает писать свой роман. И хочет видеть свою героиню именно такой: недалекой инженю, которая кочует по постелям второстепенных злодеев и сворачивается калачиком на подушке у самого главного.
…Марголис появился через два часа с двумя огромными пакетами. Увидев Наталью, он многозначительно повел носом и подмигнул Воронову.
— Кажется, эту девушку еще несколько дней назад звали Дарья! Ты не находишь, Володенька? — Марголис выронил пакеты и присвистнул при виде кардинально изменившегося Воронова.
— Да какая разница — Дарья, Наталья или Софья, — пожал плечами Воронов. — Дело ведь не в имени, а в тех неудобствах, которые оно доставляет.
— Но тем не менее… Женщина оказывает благотворное влияние на мужчину. Я всегда это утверждал. Держи.
И Марголис принялся вытряхивать содержимое пакетов на кресло.
Воронов проявил к обновкам завидное равнодушие, чего нельзя было сказать о Наталье. Она принялась разворачивать вещи и придирчиво их осматривать. Марголис же, воспользовавшись установившейся паузой, бросился к пачке бумаги, на которой были отпечатаны первые главы романа, и надолго затих.
— Это великолепно, — выдохнул Семен Борисович после первой же страницы. — Это божественно, Володенька! «Он лежал в самом углу багажника, скорчившийся и никому не нужный, как брошенная в урну обертка от карамельки. Череп его украшала маленькая застенчивая дырка, а залитые кровью ресницы, казалось, удивлялись такому удручающему соседству…» Какая экспрессия! Какое легкое перо! Помяни мое слово, тебя внесут в список гениев.
— Точно. Внесут. Вперед ногами. — Воронов стоял посреди комнаты, неловко переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди обновки.
— Что же вы стоите, Владимир Владимирович? — подстегнула его Наталья. — Берите вещи и марш в спальню. Переодеваться.
Воронов проявил неожиданную покорность и скрылся в спальне вместе с ворохом вещей. Марголис и Наталья остались одни. Запасливый литагент метнулся в прихожую и вернулся оттуда с маленькой плоской бутылочкой коньяка.
— Что происходит, объясните мне, пожалуйста! Или я уже совсем выжил из ума и не запоминаю имен? Откуда взялась Наталья?
— С Петроградки, — отрезала она.
— Заметьте, я не задаю лишних вопросов. Давайте-ка выпьем… Наталья. Кажется, вам удалось приручить этого аморфного опоссума! Поздравляю. До вас этого не удавалось еще никому. А уж каких я женщин к нему приглашал, не вам….
«…Чета», — мысленно добавила Наталья и отправилась в кухню за стаканами. Марголис поплелся за ней и плотно прикрыл двери.
— А теперь объясните мне, что здесь происходит? Что за срочные покупки, которые не могут подождать до завтра? И что за частная встреча? У Володеньки за последние три года частные встречи происходили лишь с врачами. И с работниками санэпидстанции по поводу травли тараканов.
— Он приглашен на обед. Вернее, сам пригласил.
— Кого?
— Одну шестнадцатилетнюю девушку. Очень для него важную.
— А вы выступаете в роли сводни? Не пугайте меня… Несовершеннолетняя… Он что, решил пойти вразнос?
— В некотором роде. Дело в том, что…
Закончить тираду Наталья не успела: в проеме кухонной двери появился Воронов в костюме, белой рубахе и туфлях с развязанными шнурками. В руках он Держал галстук сдержанного серого цвета. Шея Воронова, сдавленная рубашкой, угрожающе покраснела, а воротник сбился.
— Ну, как? — спросил Воронов.
— Хуже не бывает, — честно призналась Наталья. — Сразу видно, что никуда дальше Кунсткамеры вы не выезжали. И последний раз были на людях на утреннике в детском саду.
— Может быть, кто-нибудь завяжет мне галстук?
— Галстук только испортит дело. Будет болтаться на шее, как удавка, — резонно заметила Наталья.
— А почему бы и нет? — воспользовавшись моментом, Марголис отхлебнул из бутылки. — Пусть болтается… Как раз в духе прославленного мастера детективов. Есть в этом что-то такое… хичкоковское.
— А запасной вариант приготовили? Демократичный?
— Конечно. Действовал строго по инструкциям. Только вот исландского пуловера не оказалось. Пришлось довольствоваться английским свитером.
— Переодевайтесь, Владимир Владимирович. Может быть, хоть здесь нам повезет.
Воронов скрипнул зубами, но все же подчинился и поплелся обратно в спальню.
— Вы делаете чудеса, дорогая моя, — одобрил действия Натальи Марголис, как только нескладный силуэт Воронова исчез в глубине квартиры.
— Вы полагаете?
— Да это же невооруженным глазом видно! И писать он стал лучше. Появилась такая, знаете ли, кровавая сумасшедшинка в подборе слов. Меня, как агента, это радует. И вообще радует, что вы появились в его жизни. Надеюсь проводить вас обоих к алтарю, — подмигнул Марголис, а Наталья неожиданно для самой себя покраснела.
— Не говорите глупостей, Семен Борисович! Это же инсинуации. Ложь чистой воды.
— Ложь, которая достойна быть правдой, моя дорогая… — многозначительно прошептал Марголис.
Наталья ничего не ответила на этот спонтанный афоризм, а лишь вцепилась глазами в запястье литагента.
— Простите, Семен Борисович, это у вас серебряный браслет?
14 февраля
Леля
…О, как Леля не знал своей племянницы Серафимы! Он понял всю глубину своей неосведомленности сразу, как только заехал за ней, чтобы сопровождать на встречу с Вороновым.
Первой на звонок вышла мать Симочки, а его старшая и единственная сестра Елена, еще восемнадцать лет назад удачно перескочившая с фамилии Леля на фамилию Алабина-Митницкая.
— Дитя готово? — спросил Леля у Елены, как только она открыла дверь.
— Не знаю. Уже три часа никого к себе в комнату не пускает. А до этого истерики устраивала, что мы, мол, с отцом неудачники и не смогли обеспечить ей достойное существование. Мои ботинки английские забрала и галстук у отца выманила. Который он в Пловдиве купил. Уводи уж ее быстрее, Ленчик!
— Разберемся, — бросил на ходу Леля и направился в комнату племянницы.
И осторожно постучал в запертую дверь.
— Симка! Выходи, время!
— Это ты, дядя Леня?
— Ну конечно. Или ты хочешь, чтобы мы опоздали?
Опаздывать Серафима не хотела, и ключ в замке немедленно повернулся.
То, что предстало перед глазами Лели, лишь отдаленно напоминало собственную племянницу, которую он обожал, холил и таскал на руках еще с пеленок.
