Сергей Донской - Кидалы в лампасах
На что звучит:
– Я легонько. Могу отключить тебя ненадолго, скажем, на пять минут.
Понимаю, что это всего лишь специфическая шутка, но развивать ее дальше у меня нет ни малейшего желания.
– Очень заманчивая перспектива, но я воздержусь. Мне интереснее узнать, что было дальше, когда ты…
– Стоп, стоп! – Кулак товарища превращается в протестующе вскинутую ладонь. – Речь идет не обо мне, а о неком Михаиле Хвате, так?
– Так, – киваю я.
– Вот давай и не отклоняться от намеченной линии.
– Давай не отклоняться.
В доказательство серьезности своих намерений я отодвигаю стакан с недопитой водкой, выставляю на стол локоть согнутой руки, поверх нее укладываю свою голову с подчеркнуто заинтересованными глазами.
Мой товарищ удовлетворенно кивает:
– Вот так-то лучше… Итак, приведя Алису в чувство, Хват посадил ее на поезд и отправил в известном только ему направлении.
– А сам?
– А сам на некоторое время осел в Ростове, где нашел способ беспрепятственно приблизиться к начальнику штаба СКВО. К чему это привело, тебе уже известно.
– Известно, – подтверждаю я. – Имел место так называемый удар отсроченной смерти…
– Или, как ты выражаешься, «инсульт-привет», неважно.
– Неважно. – Это вырывается у меня машинально.
Товарищ одобрительно кивает и спрашивает:
– А важно что?
– Что? – Мои брови вопросительно поднимаются.
– Важно, что вся эта секретная информация, из-за которой начался сыр-бор, стала достоянием гласности и попала на сайт президента. Для этого мне пришлось… – Бросив на меня быстрый взгляд, товарищ поправляется: – Михаилу Хвату пришлось вызвать в Ростов сестру с деньгами и обратиться там к профессиональному хакеру, крепко знающему свое дело.
– Не к такому, как Алиса, – понимающе киваю я. – Хакерша из нее никудышная, хотя девушка она видная. Правда, признаться, когда ты меня познакомил со своей юной подружкой, я диву давался: почему это она вечно ходит в свитерах с высоким горлом. Теперь понятно.
– О чем ты?
– О странгуляционной борозде, которая должна была остаться у нее на шее.
Некоторое время до моих ушей доносится лишь несмолкаемый перестук колес. Любому пассажиру поезда известно: прислушиваясь к этому ритмическому шуму, легко услышать в нем какую-нибудь постоянно повторяющуюся фразу. В моих ушах гремит: «Молчи, дурак… молчи, дурак… молчи, дурак…
Дав мне возможность хорошенько осознать неуместность моей последней реплики, товарищ подает голос вновь:
– Об Алисе давай не будем, – холодно предлагает он. – Ее теперь зовут совсем иначе, а от шрама скоро даже воспоминаний не останется, уразумел? Есть ее бывший, хотя якобы законный муж Никита Сундуков. Есть гребаный предприниматель Руслан Гелхаев, отправивший Али… жену Ника на верную погибель. Вот давай о них и поговорим. – Товарищ улыбается одной половиной рта. – Хотя говорить о них бессмысленно.
– Почему? – спрашиваю я.
– Потому что я возвращаюсь в Москву. Представь себе, что на моем месте сидит капитан Хват, и ты поймешь, что я имею в виду.
Это не так уж трудно сделать. Гораздо труднее воздержаться от неосторожных вопросов о том, как именно намеревается Хват обойтись со своими заочными врагами. Но неумолчная песнь колес («молчи, дурак… молчи, дурак…») помогает мне проявить благоразумную сдержанность. Все, что я делаю, это утвердительно киваю. Все, что произношу, это: «Уже понял».
– Рад за тебя, брат, – серьезно говорит товарищ. – Как говорил господин Екклизиаст, во многом знании заключено много печали. За точность формулировки не ручаюсь, но смысл верен.
Он неожиданно встает и начинает наводить на столе порядок. Я подключаюсь к уборке. Обмениваясь ничего не значащими репликами, мы проветриваем купе, стелимся, раздеваемся, укладываемся на свои полки.
Уснуть не получается. Глядя на призрачные блики, мечущиеся по потолку и стенам, я припоминаю, как познакомился с товарищем, что мне о нем известно. Некоторое время назад он приобрел дачный участок по соседству со мной, фактически поселился там со своей младшей сестрой и молчаливой девушкой, которая даже в жару появлялась на людях в закрывающих горло свитерках. Однажды мы случайно разговорились, потом стали заглядывать друг к другу на огонек, сдружились. Товарищ никогда не рассказывал, откуда он родом, но его сестра проговорилась: они из Москвы, а поселились у нас временно, по независящим от них причинам.
Надо полагать, оба прибыли к нам прямиком из Ростова-на-Дону, откуда до нашего городка рукой подать. А то, что сестру моего товарища зовут не Катей, а Верой, ничего не меняет. Потому что…
Его голос раздается так неожиданно, что я вздрагиваю:
– Не бери дурного в голову, брат. Относись ко всему, что я тебе тут понарассказывал, как к сюжету для своей очередной книжки, не более того. Зло наказано, добро торжествует. Какого тебе еще рожна надо, а?
– Не знаю, – признаюсь я. Это правда. Я действительно не знаю, чего мне не хватает в услышанной истории. Все правильно, все гармонично, но что-то меня не устраивает, что-то гнетет, удручает.
– Тогда я тебе скажу, – зло говорит товарищ. – Нам всем не хватает справедливости, вот какая штука. Пока благородные герои воюют с негодяями, погибают совершенно невинные люди, а их воскресить нельзя. Поэтому окончательной победы добра нет и быть не может. Добро без справедливости это тьфу – пустой звук.
– Но и опускать руки нельзя, – вырывается у меня.
– Нельзя, совершенно верно. Так что история повторяется. Все идет по кругу. И это самый колоссальный, самый совершенный вечный двигатель, который только можно себе представить. Он питается энергией, вырабатываемой постоянным противостоянием добра и зла.
– Хитро! – восклицаю я. – Ох, и умник же все это придумал!
– Ты так полагаешь? – Выражение лица товарища остается для меня загадкой, но по тону нетрудно догадаться, что он скептически усмехается. – Но тогда получается, что мы, люди, полные ничтожества. Шестеренки в изобретенном кем-то механизме. Марионетки.
– Что же ты предлагаешь? – осторожно спрашиваю я.
– Спать. Чтобы утром проснуться и попытаться доказать, что мы что-то значим в этом мире. Пока не поздно. – После короткой паузы товарищ добавляет: – Потому что все мы давно получили свой удар отсроченной смерти.
– Шут с ней, со смертью, – бормочу я, смыкая веки. – Главное, чтобы жизнь не получилась отсроченной.
Мы умолкаем. Ночь за окном напрасно ждет от нас каких-то новых слов – все слова давно сказаны, если не нами, так другими. Лишь колеса вагона не смолкают ни на минуту. И знаете, какая фраза чудится порой в их монотонном перестуке?
Спешите жить… Спешите жить… Спешите жить…
Даже если это не так, то почему бы и нет?
