Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Григорий Иванович, а может, Алиса просто завидует своему брату, ну и злится на весь мир?
— Петьке? В чем же?
Кравченко помолчал.
— Мне Марина Иванова рассказала насчет усыновления.
— А, это… Старая история. И потом, там все ведь чисто формально.
— Мало ли! Но факт-то остается: Алисе предпочли брата, и предпочла та, которую.., которую Алиса любила с детства. Петру достанется все, его рассматривают как будущего главу семьи, а ей…
— Да будет вам известно, Вадим, деньги вообще не интересуют Лисенка. Это, может, одна из самых поразительных и привлекательных черт этого юного и сложного существа: полное бескорыстие. В наше время это трогает, знаете ли. Не кривите саркастически губы — это святая правда. Алиса просто никогда ни в чем не нуждалась и поэтому, как ни странно, привыкла к деньгам, перестала обращать на них внимание. А после того как она заболела язвой…
— Но все равно, пусть не с корыстной точки зрения, но предпочтение, оказанное Мариной Ивановной Петру, могло ее озлобить.
— На Петьку она злиться долго не может: она его жалеет и презирает, но потом снова жалеет. Несчастный он малый в самом деле. Совершенно закомплексованный мальчишка. Я его прежде пытался расшевелить, сделать из него мужика, но.., все без толку. А с Алиской они очень близки, она ведь часто живет у него в квартире, хозяйство ведет. Думаю, они так и будут вместе колупаться, если с браком у нее ничего не выйдет. Петька, наверное, одну ее и любит из всей нашей большой и дружной семьи. Любит потому, что она — вылитая мать, даже, говорят, по характеру чрезвычайно похожа.
— Вы Петра в детстве из колодца вытащили?
— Точнее, свалиться помешал. Но это тоже старая история. Ни он, ни я об этом вспоминать не любим. — Зверев снова глотнул из бутылки. — К нашему делу это не относится, а вот.., насчет вашего сообщения, Вадим… Вот что для меня остается загадкой: когда она успела запихнуть бритву в клавиши? Мы же все находились в зале, все на глазах, так сказать, происходило…
— Ну, это секундное дело, ловкость рук и… А все-таки, Григорий Иванович, если это сделала Алиса, почему она так поступила? Чем ей Корсаков помешал?
— Димка? А кто вам сказал, что эта бритва предназначалась ему? — Зверев пожал плечами. — Прекрасно помню: Майя кончила играть и отправилась к ящику. А к роялю подошла Марина. Бывает у нее такая минута, когда хочется сесть за инструмент и.., не играть, не петь даже, а просто услышать звуки, поговорить на своем собственном языке — особенно когда на душе тяжело. Некоторые берут любимую книгу, Марина садится играть…
— Но ведь она не стала играть.
— Не стала. Но мы все думали, что станет. И ждали, но тут пришел Егор и… Кстати, Алиса столкнулась с ним в дверях. Она выходила из зала. А потом, спустя минут пять, мы услышали, как она кричит.
В освещенном окне зала появился силуэт: Алиса, прижавшись лицом к стеклу, смотрела в сад. Зверев наклонился и поставил бутылку на траву.
— Вадим, вы хоть что-нибудь понимаете, что у нас тут происходит? — спросил он тихо.
— Нет.
— А милиция, как вы считаете?
— Тоже, думаю, нет. Они, правда, надеются, что будут понимать больше после дактилоскопической экспертизы, если узнают, в чьих именно руках находились щипцы. — Кравченко искоса следил за выражением его лица.
— Они и с убийством Андрея на что-то подобное надеялись. А кончилось все тем, что измордовали одного Димку. , — Этим как раз ничего не кончилось, Григорий Иванович. Тут вообще до конца пока далековато.
— Ну, вам, наверное, виднее, — Зверев усмехнулся. — А я давно не интересовался: как там ваш шапочный знакомый поживает? Что-то сегодня его не было. Не захворал ли?
— Такие амбалы хворают редко. Сидоров обязательно приедет.
Зверея смотрел на освещенные окна.
— Так она плачет, вы сказали? А кто там с ней? — в голосе его что-то дрогнуло.
— Кажется, Файруз.
Зверев встал.
— Вы куда, Григорий Иванович?
— Пойду взгляну.., плачет все-таки… Бутылку оставляю вам. И мой совет, Вадим, напейтесь сегодня.
— Но вы же говорили: все ложь. Как же вас понимать?
Вы-то, оказывается, ей верите?! Даже будучи убежденным, что она может вот так поступать, все равно…
— Эта девочка росла на моих глазах, Вадим. Понимайте как вам будет удобно. А потом.., никто же вас не принуждает верить мне, может, для вас выгоднее как раз верить в то, что слова, от кого бы они ни исходили, — только слова. — Зверев сделал изящный жест. — Спокойной ночи, Вадим. И помните мой совет: пейте и не думайте так много.., особенно обо мне. Такая ночь не для раздумий.
Глава 27
ПОЦЕЛУЙ
Мещерский на кухне выпил две чашки крепчайшего кофе, но все равно это помогло мало; глаза слипались. Даже сознание того, что в доме — убийца, особо не взбадривало: нервы щекотал холодок страха, но затем накатывала сонливая волна и все казалось не важным: бог с ним, утро вечера мудренее.
И все же, пусть из одного только упрямства, Мещерский решил перебороть себя. В начале первого, съев еще две чайные ложки растворимого кофе в качестве лекарства от сна, он спустился в музыкальный зал. Читать что-либо не было сил, взгляд тупо скользил по корешкам книг на полках, не останавливаясь ни на чем.
Тогда Мещерский сел в кресло, надел наушники и включил стерео, выбрав компакт с «Самсоном и Далилой»
Сен-Санса. В главных партиях этой оперы пели Марина Зверева и Пласидо Доминго. Дремать под такую музыку было, конечно, кощунством, но.., дело молодое, природа властно взяла свое: короче. Мещерский и сам не заметил, как задремал. Впоследствии он горько корил себя за то, что так и не увидел, с какими лицами домочадцы расходились по своим комнатам. Было ли им действительно страшно от уверенности, что убийца — рядом?
Пробудился он, как обычно, внезапно. Самсон и Далила пели любовный дуэт из второго действия — значит, времени прошло немного. В доме царили безмолвие и мрак.
Угли в камине едва тлели. В панорамное окно из сада заглядывала луна на ущербе. И тут… Мещерский быстро выключил звук и сдернул наушники. Нет, чепуха, показалось — не мог же он ничего слышать! Но.., что-то все-таки было: может, тень за окном мелькнула, чей-то темный силуэт. Кто-то бродит по саду, заглядывая в окна…
Мещерский встал и направился в холл — все тихо. Зеркало — под кружевом траура, двери гостиной и комнаты Майи Тихоновны плотно закрыты. Закрыты и белые двери спальни. Он осторожно нажал на ручку, потянул на себя — заперто изнутри. Прошел через столовую к кабинету — комнате Файруза, тоже заперто изнутри. Итак, меры приняты — члены этой «большой и дружной семьи» начали запираться друг от друга на ключ.
Мещерский вернулся в музыкальный зал, распахнул дверь на террасу-лоджию — дохнуло холодом. Прислушался — вроде никого и в саду. Но сердце колотилось часто-часто. Очень не хотелось и выходить в ночной сад, и одновременно поворачиваться к нему спиной, закрывая хрупкую стеклянную дверь и задергивая штору.
Ощущение собственной безопасности разом пропало.
То ли сама ночь спугнула его, то ли крик совы в лесу над озером, то ли эта слишком яркая дерзкая луна… «Возьми себя в руки, ну! Не валяй дурака». Мещерский быстро шагнул через дверной порог в темноту, источающую холод и сырость. Но.., тут же захотелось, чтобы Кравченко оказался рядом, одиночество в этот миг страха казалось нестерпимым.
Он вспомнил: похожее ощущение он пережил и в ту их самую последнюю «спокойную» ночь в этом доме — инстинктивное ощущение чьего-то близкого ПРИСУТСТВИЯ.
И это чувство было сильнее усталости и сна. Так зверь во сне чует приближение врага к своему логову: не видит, не слышит, не чувствует запах, но ЗНАЕТ.
— Кто здесь? — громко спросил Мещерский. — Кто?!
Звенящая тишина оглушила: даже барабанные перепонки заломило. А потом…
— Тише, ты чего орешь? Всех перебудишь.
От темных кустов отделился силуэт. Мускулистая рука ухватилась за кирпич ограды, и… Григорий Шипов одним мощным прыжком преодолел это препятствие.
Мещерский невольно попятился. Шипов был в джинсах и вязаной кофте нараспашку. В электрическом свете, льющемся из окна, было видно, что он бледен и чем-то сильно взволнован. Татуировка на его груди двигалась как живая от неровного дыхания.
— Вы.., ты куда? — Мещерский отступил, заслоняя собой дверь. — Что тебе тут надо?
Рослому Шипову он доходил только до плеча, да и по комплекции уступал значительно, однако давать дорогу не собирался.
— Пусти, — Шипов слабо улыбнулся. — Я замерз к свиньям.
— Куда вы.., ты куда… Что ты тут вообще делаешь?!
— Воздухом дышал, теперь вот замерз. Ну пусти. А то Файруз входную дверь запер. Я пойду.., спать.
Однако в голосе парня было что-то такое, отчего Мещерский растопырил руки и крепко ухватился за дверную притолоку.
— Нет. Убирайся, я сказал. Ни за что.
— Уйди с дороги, — Шипов положил руку ему на плечо.
