Владимир Соколовский - Райотдел
Михаил Егорович встретил его растерянно, сварливо: даже радости не мог пробудить в себе по этому поводу. Похмельно совался по каморке, дрожащими руками лил себе брагу из грязной банки. Парень глядел на него неприязненно, но с явным интересом: в молодости всегда любопытно наблюдать, как живут другие люди. Этот нечистый интерес чувствовал Носов, и еще больше раздражался, и ругался, и сосал терпкую брагу. «Ты… вы там думаете, что я это… начисто пропал, а? Не-е, я еще что-то чувствую, понимаю!» Неожиданно выхватил из тумбочки ветхую книжонку. Как писал человек! «Зачем, о Господи, над миром ты бытие мое вознес?.». Зачем вот, а? Твое бытие, к примеру, зачем он вознес? Ты ведь хулиганишь, наверно? Учишься плохо? Сегодня вот где ночевал, скажи?..
— Ладно, хорош! — оборвал парень его вопли. — Все я, считай, про тебя понял.
— Что ты понял? Что ты можешь понять, а?
Но тот уже поднялся с табуретки, торкнулся в дверь. Михаил Егорович выдул брагу, упал на койку и завыл в голос, уткнувшись в вонючее одеяло. «Давай, папка, в милиционеров играть!» — вспомнилось ему. И такая взяла тоска… Парень пропал с тех пор — и вот, объявился…
— Ну, чего пришел? — уже грубо спросил он. — Денег надо, что ли? Если надо — жди. У меня получка сегодня.
— У нищих не берем.
— Во-он даже как…
Еще в прошлый раз он попытался составить мнение о сыне: не ушлый, не проказливый. Но тяжеловат, ленив мыслишкой — в тестюшку, в тещу, в саму Лильку, — те привыкли жить и обходиться малым, мелочить. Стариков нет уж на свете — а крепко сидит в мальчишке их школа! Конечно, тебе же некогда было заниматься его воспитанием: то пьянка, то служба, будь она трижды проклята…
— Ну спасибо тогда, что набежал — проведал отца пьяного, ничтожного, старика…
— Какой ты старик! — дернулся Димка. — Уж не придуривался бы, право — с души ведь воротит.
— Могу помолчать… А ты шел бы тогда — чего сидеть, скучать? Да и мне уж за пивом пора.
— Ради Бога… Я ведь просто так зашел — хотел тебе сказать, что в университет поступил.
— О, да ты, оказывается, студент уж теперь! Ну, правильно, нынче школу должен был кончить… Куда же?
— На физический.
— К матери под крылышко? Неплохое дело… Давай, учись. А мы уж, бедняги, будем сидеть да ждать, когда вы весь мир к черту взорвете.
— Небось не взорвем.
— К тому идет…
Вдруг тоска больно жамкнула сердце: Носов вспомнил свою ситуацию и подумал, что никогда больше не увидит Димку; он подвинулся к сыну и заглянул ему в лицо.
— Чего ты?
— Да так… запомнить тебя хочу.
Носов тихо заплакал. У Димки тоже дрогнули губы.
— Нет, ну чего ты, в самделе? Уезжаешь, что ли?
— Какое там «уезжаешь»!
— Ну а чего? — допытывался парень. — Помирать, может, собрался?
Михаил Егорович закивал: «Ага, помирать…»
Но юность не признает смерти, отгораживается от нее, как может.
— Ладно, брось, слушай! Пудришь мозги… на жалость бьешь, что ли?
— Не… не… помру скоро, Дима. Ты меня… меня… хоронить-то придешь, а, Дим?
— Если всерьез — я бы пришел. Но только вот — как узнать? Объявления в газетке, как я понимаю, ведь не будет.
— А ты узнай… узнай!
— Да как? Что я — бегать сюда должен ежедневно? Других дел у меня мало? Вот я телефон наш оставлю — может, позвонит кто-нибудь. А вообще, скажу честно — не люблю я всего этого: похороны, разная там хреновина…
— Что же их любить, вещи неприятные… Мать-то хоть что тебе про меня говорит?
— Неважно говорит… Попортил ты ей, видать, крови. Спрашиваешь еще… Она и вспоминать-то о тебе спокойно не может: одна пьянка, мол, дурь всякая…
— Нынешний-то лучше?
— Ну! Спрашиваешь!
— Видишь вот как получилось: хотел на радость вам жить, а вышло — на горе…
Носов снова заплакал. «Дима, Дима, — бормотал он. — Сынушко мой… Ты подожди, слушай, а? У нас получка нынче… я тебе денег дам…»
Хлопнула подвальная дверь, и на свет божий выполз Балин. Пощурился, внимательно оглядел сидящих сына с отцом.
— Это кто? — насторожился Димка.
— Да тут… ночевал один. Мало ли тех, кому и голову приклонить негде. Я пускаю, мне не жалко.
— Ну и видик у него — прямо волк волком!
— Четырнадцать лет в заключении — легкое ли дело! Весь человек меняется.
— А ты что, и раньше его знал?
— Ну… маленько.
— И не боязно рядом с таким? Они ведь вас, бывших, я слыхал, не очень…
— Тебе какое дело?! — рассердился отец. — Рассвистелся тут!.. Посидел, порастыкал — ну и ступай теперь!..
— Хэ, ступай!.. А я, может, как раз денег хочу дождаться. Давай, раз обещал.
— Обожди маленько… — Носов встал и подошел к Балину. — Слушай, у тебя деньжонок не найдется? Да ты не бойся, я сейчас же отдам, у нас получка нынче…
Тот залез во внутренний карман пиджака, вытащил несколько бумажек, отдал без слов.
— На! — Михаил Егорович протянул Димке деньги. — И ступай, дуй отсюда, нечего на нашу хреновую жизнь смотреть.
— Нечего так нечего… Пока! — парень поднялся и быстро пошел со двора. Носов глядел ему вслед.
Сбоку возник Балин:
— Это кто был? Не сын твой?
Бывший следователь кивнул.
— Здоровый конь. Дрова на нем возить. А деньги — «папка, дай!» — верно, а?
— Да это он сегодня только. Так-то… редко бывает.
— Что хоть делает-то он у тебя — работает, учится? Или так, погоду с утра пинает, ждет, как и ты, когда пивная откроется?
— Но-но! — строго прикрикнул Носов. — Ты это брось, понимаешь! Он ведь что приходил: сказать отцу, что учиться поступил. В университет, на физический факультет. На физический! Это тебе, брат, не жук нагадил. Там сложно… По материным стопам пошел. Она физик у него.
— Физики вы все, мизики… А с моим парнем что сделал?
— А что? Где он у тебя?
— Сидит… Третий уж год. Так мы с ним и не свиделись. Три с полтиной у него срок.
— Понятно… Тоже, значит, семейная традиция: отец — оттуда, а сын — туда? Так и будете всю жизнь меняться, знаю я эту песню…
— Ах ты сука! — задрожав, сказал Балин. — Зачем, сволочь, смеешься, издеваешься? Если бы не ты тогда… все бы у нас хорошо было, понял? Арестовал бы меня, как положено, отсидел бы я свою пару лет, пришел бы к Аньке… я ведь ее любил, можешь ты это понять, вша лягавая?!.. И все бы нормально было… жили бы опять, как люди. Парень ведь без отца, без матери остался — понимать надо… А я еще на зоне раскрутился… Вот зверенышем и вырос.
— А, брось, слушай! Ничего бы у вас нормально не было. Ты такой — не угомонился бы и после заключения. Только больше злобы накопил бы. Так что не знаю, что к лучшему. Раньше сядешь — раньше выйдешь.
— Что толку! Пока там — на волю охота, освободишься — тоже жить, оказывается, незачем… Была вот у меня мечта — тебя уделать, а ты — верткий оказался: все живешь… Но — надоел, надоел… Больно много рассуждаешь. И все не по делу. Так что пришел, кажись, твой час. Сегодня, не позже.
— Нехай так… — вздохнул Носов. — Только гляди — ты все лично для себя взвесил? Второе убийство — это ведь верный вышак, и безо всякого разговору.
— Да, да… — отозвался Балин. — Слушай, — вдруг с непонятной надеждой спросил он. — А… это точно, что на меня потом выйдут? Ты уж позаботился?
— А как же. Правосудие в любом случае должно сработать. Зачем это надо — нераскрытое преступление, убийство вешать?
— Подумаешь, беда — нераскрытое… Как был ты мусором, так и остался.
— При чем здесь — «мусор»? Это — закон, брат… Да ты здесь у меня и так изрядно уже засветился, так что надежды не питай…
Прошел мимо сварщик домоуправления Вася Сапожков, крикнул на ходу:
— Егорыч, не зевай! Получка прибыла!
— Пойду, — сказал Носов. — Ты уж ступай тогда… Ну, да и куда тебе деться — я ведь тебе должен!.. — остановился, словно бы что-то припоминая. — Да, да, да…
Вернувшись, первым делом поспешил расплатиться:
— На, держи. Благодарствую.
Балин насмешливо поглядел на него. Михаил Егорович смешался, сунул деньги обратно в карман.
— Ну вот что, — сказал он, помолчав. — Не пойду я нынче за пивом. Последний день — зачем его портить? Схожу-ка я лучше на рынок, куплю арбуз. Так что-то, ей-богу, арбуза захотелось! Астраханский куплю, большой, хороший. Давно не ел! А там есть. Должны быть. Ты что — ждать будешь?
— Тоже пойду, — ответил Балин.
— Что — боишься, убегу?
— Да куда ты к хрену денешься! Так… поброжу среди людей, потолкаюсь, гляну, чем торгуют.
Он поднялся, улыбнулся — криво, неуверенно.
— Да, с арбузом — это ты мощно придумал, гражданин следователь! Хар-роший арбуз — вещь, конечно… Айда!
После убийства Балиным своей сожительницы начались шум, тарарам, заволновалась прокуратура, началась проверка, подключилась инспекция по личному составу — но, в принципе, ничего особенно ужасного Носову не грозило, тем более что на его сторону встал начальник следственного отдела управления: следователь волен сам избирать меру пресечения, и баста, никто ему не указ! А от ошибок никто не застрахован. Конечно, здесь не народное хозяйство, не прямое производство, могут пострадать люди, — но что же делать? Как там, так и здесь нет пророков, а только обыкновенные труженики. Сверхчеловеков мы еще не родили, не воспитали, не вырастили. Так что — надо считаться с условиями. Беда в том, что Носов после этого случая сам впал в затяжной запой, не появлялся на работе, пропадал неведомо где. И замначальника управления по кадрам, не забывший разговора со строптивым следователем, начертал грозный приказ: «Уволить за дискредитацию!» Носову сообщил эту новость Фаткуллин — и удивился, увидав, как тот заплакал пьяными слезами: то ли от радости, то ли от горя, не понять было…
