Татьяна Степанова - Венчание со страхом
Развязывать его не было времени, Катя просто переступила через него. Кешка визжал за ее спиной. В глаза ее бросились два мотоцикла, лежавших метрах в ста выше по ручью, там, где овраг упирался в проезжую дачную дорогу. Они словно вонзились друг в друга — точно один съехал с дороги в кювет, а другой, преследовавший его, врезался рулем в его заднее колесо. Преследовавший мотоцикл был тот черно-красный, шикарный жуковский, а вот другой… Но и это не было времени разглядывать.
Катя даже не сообразила и того, что если вот мальчик лежит целый и невредимый и орет благим матом, то где же тот, кто за ним побежал! Где он, там за кустами? Она бешено продралась сквозь эти заросли и… и перед ней открылась узенькая ложбинка, вся в крапиве и дикой колючей малине. И там… там, как она и предполагала, был ПАВЛОВ, но… НО(!) от неожиданности и от какого-то странного чувства (не облегчения, нет, во сто раз более сильного) она снова замерла на месте, ИБО ТАМ С ПАВЛОВЫМ БЫЛ И КТО-ТО ДРУГОЙ! Совершенно незнакомый Кате человек или… почти незнакомый. Этот кто-то, облаченный в камуфляжную защитную форму, чернявый, смуглый, быстрый, сжимал в руках нож и пытался достать им Павлова. А тот не только защищался — Катя это тут же поняла, — но пытался его задержать.
Силы их были примерно равны, и нож страшен. И вся эта фантасмагория схватки — серия ударов, хриплых выдохов и вдохов, криков боли, когда терзалось живое, теплое, мягкое человеческое тело. Господи! Катя вдруг с тайным ужасом осознала, что это она, она и никто другой дико и пронзительно кричит: «Господи, да помогите же кто-нибудь! Он же его тоже убьет! Вадим, Вадечка, помоги же!!»
Ничего более жалкого, беспомощного, такого чисто бабьего она не совершала никогда в жизни — и потом бесконечно терзалась этим своим заячьим воплем, но… тогда это помогло. Чудо — а если это было не чудо, так что? — свершилось. ЕЕ УСЛЫШАЛИ. Кравченко услышал. Как оказалось впоследствии, они с Мещерским так и не добрались до канала и повернули назад, потому что перебравшего князя начало бурно тошнить в машине. На дороге их и застиг Катин отчаянный крик о помощи. Кравченко примчался первым, точно буйвол, ломая кусты и молодые деревца. Мещерский появился чуть позже.
Павлов тем временем вышиб у нападавшего нож, сбил его с ног. Тот ахнул, заскрежетал зубами. Левая его рука повисла точно парализованная — Павлов сломал ее. Но нападавший все еще пытался обороняться — лягался, бил ногами по воздуху, выплескивал из себя какие-то нечленораздельные крики, ругательства. То, что делал с ним далее Павлов-победитель, Катя вспоминала словно кошмар. Жестокость и животная сила мужчин всегда будили в ней брезгливое удивление. Но она судила в основном по фильмам, где герой, даже получив сокрушительный нокаут, нередко снова поднимался на ноги и кидался в драку с новым пылом. А тут… тут она наяву слышала хруст костей, стоны боли, потом раздался душераздирающий вой, и лицо камуфляжника обагрилось кровью, хлеставшей из выбитого ему Павловым глаза. А тот, победитель, отшвырнул ногой это корчившееся в агонии тело, перевернул его на спину, как-то просунул руки под шею и…
Кравченко, появившийся весьма вовремя, не стал ничего ни у кого спрашивать, мигом оценил ситуацию и бросился их разнимать.
— Оставь, дурак, убьешь его, сам сядешь! — шипел он.
Павлов молчал, тяжело переводя дыхание, руки его напряглись.
— Я ему… шею я ему… сломаю…
— Оставь, хватит, довольно, слышишь?! Это он? Тот самый! — Кравченко отдирал его, точно пластырь от тела. — Мальчишку он связал?
— Помогите, спасите меня, спасите, он меня убьет, я жить хочу, я не могу… Больно же, больно! — стонал в свою очередь и камуфляжник. — Что вы так… меня… из-за этих… это же… гнилье…
— Мальчишку на свалке ты убил? — рявкнул Кравченко. — За что?!
— Он… он — гниль… защеканец он… Такой вот… защеканец… пустите меня…
Катя, едва дыша, подползла ближе. «Он убил Стасика, этот вот. Значит, он — Крюгер? Он?»
— Это ж пацан совсем, мальчишка, что он понимал?! — Павлов словно выталкивал из себя слова вместе с воздухом. — А ты… тварь… не будешь ты, тварь, у меня живым… все равно не будешь… — Он вдруг резко рванул обмякшее тело вверх и на себя, пригибая при этом сцепленными в замок руками голову камуфляжи и как земле. У того в горле что-то заклокотало, он судорожно засучил ногами.
— Прекрати! Хватит! — заорал Кравченко и со всей силы врезал Павлову по скуле, отшвырнув его прочь. — Сядешь же за эту погань! Жизнь себе сломаешь!
Катя упала на колени, все плыло перед ее глазами, вертелось, вращалось: коловращение жизни, коловращение смерти, кровь на листьях, алые ягоды на зеленых грядках… Тут из кустов появился запыхавшийся Мещерский, а за ним, хромая, ковылял Кешка Жуков, освобожденный от своих пут, дикими глазами смотревший на все вокруг. И они все кричали, орали, размахивали руками, и все, словно дождь по стеклу, текло перед Катей, текло и гудело, точно где-то трубили те самые трубы, от которых рухнули в пыль стены Иерихона.
Она опомнилась, только когда Кравченко легко, как перышко, поднял ее с земли, поставил на ноги.
— Ну что?! Не вовремя в обморок падать! Катька, ну, давай же соберись! Там раненый в кустах, его в больницу надо! И мальца этого тоже! Да слышишь ты меня или нет?! Там моя машина наверху, езжайте с Витькой, ребенка только не забудьте!
— А этот… этот… кто это, Вадечка? — затряслась, заплакала Катя. Ей было стыдно, но ничего нельзя было исправить: глупые слезы так и текли ручьями.
— Кто? Да тот самый, за которым ты все гонялась. Про кого статью писать хотела. Эх, ты! Мы его с Сережкой в отдел сейчас повезем, его от Витьки поскорей убрать надо, как бы он его… Слышишь ты меня?
— У него кровь. Павлов ему глаз выбил.
— Да хрен с ним! Я ему и второй выбью, если будет артачиться! Ну, давай, шевелись быстрее!
— Вадя, а почему он сказал это слово? Защека… Но Кравченко уже тащил ее к машине. Растерзанный, жестоко избитый Павлов осторожно на руках вынес из кустов Жукова. Тот казался мягким каким-то, точно тряпочным, тихим. Руки его болтались, голова запрокинулась, как у сломанной куклы. Его положили на заднее сиденье. Катя приподняла его, положила голову себе на колени. Ее сарафан мгновенно пропитался его кровью. Дрожащий Кешка и Чен втиснулись на переднее сиденье.
Павлов, хотя ему было и очень трудно, гнал машину на предельной скорости. Тормоза только визжали. Жуков, несмотря на большую потерю крови, был еще жив и часто и хрипло дышал.
Оказалось, что его дважды ударили в живот ножом.
— Зараза, зараза такая, — плакал, заикаясь, Кешка. — Мы его только вчера… Он в Москву мотался… Мы не знали… Ромка ему сказал: сволочь ты, а тот засмеялся. Говорит — вы ничего не знаете, надо потолковать тихо, приезжайте на природу… У него дом вон там, в конце Красногвардейской… Крюгер проклятый, зараза… Мы приехали, а он начал Ромку бить, потом меня схватил, я вырвался. Он за мной погнался, кричал: все одно сделаешь, что я скажу! Ромка за ним — а он его ножом в живот… Меня схватил, ударил по голове, руки стал связывать… поволок вниз, а Ромка за нами полз… А потом этот вдруг появился второй, парень незнакомый, и они сцепились…
— Ничего не понятно, господи! — Катя жадно ловила каждое его слово. — Кеша, совсем ничего.
Павлов резко обернулся к ней:
— Он же в шоке, не видишь, что ли? Не надо его сейчас спрашивать ни о чем. И меня пока не надо. Ладно, Катя?
Далее до больницы ехали молча. У приемного покоя, пока Чен Э бегал звонить в дверь, Роман Жуков открыл глаза. Секунду он удивленно вглядывался в Катю, словно не узнавая, потом прошептал:
— А-а,.ты… ладно… Я умру, знаю… Светке не говори! Скажи: я с ним за Стаську хотел… И не смог… он меня… я умру…
— Ты не умрешь. — Павлов, бережно вытащил его из машины. — Слышь, парень, как там тебя, посмотри на меня. Вот отлично. Слушай: все будет хорошо. Понял? Мы уже приехали, вон врачи. Если больно — терпи. На фронте и не такое бывало. И знай твердо: ты живой. Понял меня? И будешь теперь жить долго. Я знаю, что говорю.
Глава 34
ГАНИМЕД
То кромешное воскресенье и последующие за ним дни Катя переживала все в том же призрачном сне наяву. Весь калейдоскоп мест, в которых ей пришлось побывать — больница, Каменский отдел, прокуратура, главк, — представлялся ей бесконечным поездом метро: будто она то выходила, то входила в вагоны, а там сидели разные люди, чужие и посторонние, им надо было все время что-то объяснять, рассказывать, отвечать на вопросы и главное — вспоминать до мельчайших деталей то, что и так никогда не могло уже быть забыто.
Из всего этого кошмарного мелькания, мерцания, вспышек и световых пятен ей больше всего врезались в память следующие сцены.
Они все — и Павлов, и Чен Э, и Кравченко с Мещерским — сидят в кабинете Сергеева. Тут же красный взбешенный Караваев. Обсуждается личность того, кого окровавленным, избитым, стонущим от боли несколько часов назад Кравченко и Мещерский привезли в отдел и сдали на руки сотрудников милиции.
