Виктория Платова - Победный ветер, ясный день
Чертов пистолет.
Узелок, который она вырвала зубами у алкоголика Печенкина, не внушал ей никакого ужаса, острая, впивающаяся в сердце грусть, — так будет вернее. Но пистолет…
— Я вернусь, — нетвердо сказала Лена.
— Когда?
— Очень скоро. Обещаю. И ты мне пообещай.
— Что?
— Ничего без меня не предпринимать.
И никуда не соваться.
— А куда это я могу сунуться, интересно? — живо заинтересовался Пашка: он как будто ждал инструкций.
И Лене это активно не понравилось.
— В том-то и дело, что никуда.
— А как же Нео?
Это был запрещенный прием. И Лена оказалась к нему неготовой: целая минута ей понадобилась на то, чтобы унять боль в сердце и выудить на свет божий первый попавшийся ответ:
— Думаю, того… Того, кто его убил, найдут и без нас.
Вот черт. Не самое лучшее решение она нашла. Не самое лучшее. От последней фразы за версту несло предательством, тухлым запашком «Пуазона», ну что ж, чем хуже — тем лучше. Так она быстрее отклеит от себя мальчишку, пусть он думает о ней все, что угодно.
Вот так.
Вот так, именно так он и подумал. Мысли, так и не озвученные Леной, пронеслись по Пашкиному лицу и напрочь смыли с него тоску по ее уходу и щенячью преданность. Теперь Пашка был спокоен. Абсолютно.
— Мне пора, — произнесла Лена. На этот раз — заискивающе.
— Ага.
— Давай-ка я тебя поцелую…
— Да ладно… Без этого обойдемся.
— Как знаешь. Ну, пока.
— Пока.
— Увидимся.
— Ага.
Лена сунула листок с адресом в карман Пашкиных штанов и направилась к машине, подгоняемая в спину безразличным «ага». А Пашка так и остался стоять на обочине. На секунду он мелькнул в зеркале заднего вида, а потом исчез окончательно.
Зато появились Гжесь с пьяным мэтром.
Операция по передислокации пьянчужек из гадюшника в «шестерку» отвлекла Лену не только от грустных размышлений о Пашке, но и от гораздо более тревожных — о пистолете, который лежал на дне ее рюкзака. Но стоило ей только взять с места, как арабская вязь на рукоятке снова всплыла у нее перед глазами. Не запутаться в ней было невозможно, и, сосредоточившись на пистолете, Лена выказала чудеса экстремального вождения, небрежно обойдя джип «Паджеро», джип «Фронтера» и фуру с финскими номерами. Сидящий рядом с ней Гжесь Отделался возгласом «Ну, ты даешь, мать!», а осточертевший хуже горькой редьки мэтр выдал сакраментальное:
— Эй, потише, не дрова везете!
Стоило только Маслобойщикову распахнуть украшенную вставной челюстью пасть, как винные пары заволокли салон, а окна мгновенно запотели. И Лена вдруг с яростью подумала, что пришел момент испытать вороненое арабское сокровище на неуемном Маслобойщикове: на предмет принадлежности к семейству огнестрельных.
А заодно и проверить, не зажигалку ли ей подсунули, не муляж ли, не макет 1:1.
Хорошая мысль.
И почему она так взвинтилась, в самом деле? Не стоит забывать, что муж у нее хотя и редкостный мудак, но все же актер. И играет он в пьесах хотя и бесхитростных, но все же требующих реквизита. Хотя бы минимального. Возможно, именно он и бросил пистолет ей в рюкзак, забыв предупредить об этом. Правда, в нынешнем репертуаре «Глобуса» нет и намека на детектив или драму на охоте, но чем черт не шутит.
И — главное — все это можно выяснить сейчас же, не сбрасывая скорости.
— Это ты сунул его мне в рюкзак? — спросила Лена у Гжеся, на секунду отвлекаясь от шоссе.
— Кого? — Гжесь все еще не мог прийти в себя от нового стиля Лениной езды. — И смотри на дорогу, я тебя умоляю… Не хотелось бы.., во цвете лет…
— Так это ты положил его мне?
— Да что положил?
— Пистолет.
— Какой еще пистолет?
— Обыкновенный.
Несколько секунд Гжесь раздумывал.
— А что, у тебя есть пистолет? — наконец выдавил он.
— Ну.., как тебе сказать… Это я, собственно, и пытаюсь выяснить… Так ты или не ты?
— Террористка…
Слово «террористка» Гжесь в последнее время употреблял только в контексте их редких сексуальных ристалищ, и Лена поморщилась.
— Просто скажи…
— Ничего я не клал. Я что — сумасшедший, по-твоему? Подбрасывать тебе оружие при наших нынешних отношениях…
Еще пристрелишь, с тебя станется…
— Значит, не ты…
Значит, не ты, дорогой муженек, значит, не ты… Что-то похожее на этот ответ Лена втайне и ожидала услышать, но нельзя сказать, что он обрадовал ее. Ситуация резво катилась под горку и из разряда почти безнадежных грозила перейти в безнадежную абсолютно. Да еще сдобренную тяжелым, как завшивленная окопная шинель, перегаром сивухи: очевидно, мэтр краем уха услышал их разговор и оживился. И интимно свесил голову в просвет между сиденьями.
— Зачем оружие, цветов мы дети, да здравствуют любовь и героин! — пропихнул замшелый психоделический тезис Вудстока Гавриил Леонтьевич.
— Вы бы заткнулись, мэтр, — совсем невежливо перебила Маслобойщикова Лена. — Иначе придется вас высадить. Или — в лучшем случае — пристрелить.
Пристрелить — и дело с концом, на радость Светане. И всей пекинской опере, не говоря уже о театре кабуки. Заодно будут спасены и несчастные, ни в чем не повинные детишки, которым Маслобойщиков исправно скармливал драматургическую, сикось-накось склепанную тухлятину. Но это не решит ни одной Лениной проблемы, не решит… А их с каждым часом становится все больше. Сначала — узелок с живыми вещами мертвого Романа, потом — пистолет. Интересно все же, как он…
— Ты меня разыгрываешь, — донесся до Лены голос Гжеся. — Какой пистолет?
Откуда у тебя может быть пистолет? Ну, скажи честно — ты меня разыграла?
— Разыграла, — буркнула Лена только для того, чтобы отвязаться от Гжеся.
— Я так и подумал… Ты у меня фантазерка…
В другое время Гжесь схлопотал бы по физиономии: за годы позиционной войны Лена научилась бить наотмашь полным глухой неприязни взглядом. В другое время, но только не сейчас: ведь пистолет действительно тянул на чью-то нехорошую фантазию, бред, паранойю. И тем не менее он был. Оставалось только выяснить, как чертова пушка оказалась в закрытом Ленином рюкзаке. Если бы не ее дурацкая привычка никогда не заглядывать в него, если бы не ее дурацкая привычка перетряхивать содержимое только по пролетарским и профессиональным праздникам! Интересно, когда последний раз она производила там ревизию? Ага, в середине прошлой недели, ориентировочно в среду-четверг, когда самым предательским образом прорвался пакет с сахаром и ей пришлось вынимать оттуда все вещи, включая карманное издание «Хазарского словаря» Павича, которое несколько месяцев считалось безвозвратно утерянным. Нашлись также и просроченные пригласительные билеты в галерейку «Лавиль», на дегустацию австралийских вин.
Никакого пистолета в рюкзаке не было и в помине. Пятница ознаменовалась появлением Романа Валевского, и ей вообще было не до рюкзака. То же можно было сказать и о субботе, вернее — о ночи с субботы на воскресенье, которую она провела в доме Валевского. А потом случилось известие о его смерти. И все это время рюкзак был предоставлен сам себе.
Но…
Ясно только одно: пистолет появился именно в этот — недельный — промежуток.
Лена почти не выпускала рюкзак из поля зрения, даже на опознании тела Афы, даже на кладбище, у Афиной раскрытой могилы.
Рюкзак всегда был с Леной — за исключением того времени, когда спала. И — за исключением единственной ночи на Фонтанке, 5 — спала она дома. Если исключить Гжеся (а исключить его придется, как ни прискорбно это сознавать), остается дом Романа. Ведь… Ведь недаром же ей показалось, что в квартире кто-то был, когда она проснулась…
А если и правда кто-то был?
Кто-то, ночным татем прокравшийся по студии и аккуратно захлопнувший за собой дверь.
Осознание этого заставило Лену вздрогнуть. Запоздало вздрогнуть и запоздало пережить запоздалый страх. Оставался, правда, еще один вариант: с Пашкой, ведь Пашка оставался в машине, пока Лена выбивала признательные показания у засевшего на яблоне Печенкина. Но Пашка не знал о пистолете, не мог знать, и уж точно не подбрасывал его: во-первых, его изумление при виде пушки было неподдельным. И во-вторых, он был мальчишкой. Обыкновенным одиннадцатилетним мальчишкой, для которого оружие так же свято, как для женщины средних лет — крем от морщин.
Нет, он никогда бы с ним не расстался.
Никогда.
И уж наверняка не стал бы прибегать к дешевой мистификации.
Ну что ж, придется остановиться на варианте Фонтанки, 5, раз уж ничего другого в голову не приходит. И…
И — решить, что делать дальше. И с пистолетом, и с вещами покойного Романа-Нео заодно. Самым лучшим был вариант, который она озвучила Пашке: делом Романа должны заниматься те, кому положено заниматься этим по статусу.
А именно — родная милиция.
За последние несколько дней Лена столкнулась с некоторыми ее представителями, и все они были один другого краше: чего стоило одно только жутковатое мурло, которое допрашивало ее в ларьке у Гусейна, — шишковатый, не в меру раздувшийся череп перекочевал к мурлу прямиком из кинематографической страшилки, из какого-нибудь «Носферату — симфония ужаса»: в естественной среде подобных черепов не сыскать по определению. За мурлом следовал капитан Целищев из Ломоносова, больше похожий на домашнего осла или перезревший кабачок, нужное подчеркнуть. Был еще проходной патологоанатом из морга, фамилию которого Лена забыла напрочь.
