Татьяна Светлова - Место смерти изменить нельзя
— Почему?
— Она богата, респектабельна…
— Вы это уже говорили.
— …Она неловкая, она несуразная какая-то… Вы вот, например, видите ее в роли убийцы, убийцы расчетливого и при этом с воображением?
— Я ее недостаточно знаю, чтобы судить. Она детективы любит — может, просто начиталась?
— Она их не только любит, она их даже пишет втайне от всех…
— Тем более.
— Проблема в том, что — хоть убейте меня — не идет Маргерит эта роль, не идет! Как платье, которое на нее не налезает. Драгоценности — конечно, мотив хорошенький, и все же этого мало, мало… Для нее, с ее претензиями и с ее ограниченностью, подобное преступление чересчур хитро и чересчур жестоко. И грязно. Завтра, конечно, полиция вплотную займется алиби всей этой компании, и Маргерит в том числе… Кроме того, она вряд ли пользуется этой машиной. Кому бы она ни принадлежала — Маргерит не стала бы водить эту развалину. Только чтобы дверцу открыть — нужно немало сил приложить… Я не представляю Маргерит, развивающую на этой машине достаточную скорость, чтобы вас сбить!
— Но кто тогда мог воспользоваться ее «Пежо»? И, если это не ее машина, почему она стоит в гараже Маргерит?
— Хотел бы я знать.
— У нее есть сын… Помните, Реми, он в Америке учится? Может, он сейчас здесь, во Франции? Может, это его рук дело?
— Не годится, — покачал Реми головой. — Для осуществления этой цепочки — попытка кражи, наезд на вас, убийство Арно, кинжал из коллекции Пьера, машина Арно возле дома Ксавье — для всего этого нужно очень неплохо ориентироваться в семейных делах и вообще на местности. А ее сын, если даже и приехал, никак не сумел бы за короткое время все это организовать!
— Однако вы предположили сегодня, что автором всех этих преступлений мог оказаться графский потомок! Но ведь он тоже не вхож ни в этот круг, ни в семью, ни в дом Пьера! Как он, по-вашему…
— Теоретически некий потомок того или иного пола, живя во Франции и, может быть, в Париже, располагал достаточным временем, чтобы выследить и все разузнать об этих людях — и об Арно Доре, и о Ксавье, и о Пьере Мишле… Но это, конечно, работа та еще! Потому-то я и отложил потомков на завтра, а сегодня решил все-таки покопаться в ближнем кругу…
— Ну, мы все-таки накопали кое-что: «Нежо», — утешил его Максим.
— Но не убийцу.
— А может, все-таки Маргерит? Ведь у нас достаточно оснований, чтобы считать, что действовала женщина.
— Мало у нас оснований на самом деле… — вздохнул Реми. — Ну, явилась к вам некая женщина, за рулем машины была женщина, а в саду вы кого видели?
Мужчину!
— Она могла просто одеться в брюки, в конце концов!
— И мужчина мог переодеться в женщину… возразил Реми.
— Под женщину мог с легкостью Жерар подделаться. У него во внешности есть что-то женственное. Реснички, глазки, кудрявенький такой…
Реми усмехнулся, почувствовав неприязнь Максима.
— Это вы верно заметили, что-то есть. Только машина стоит в гараже у Маргерит. Хотя мотивов у Жерара куда больше, прямо скажем…
— Я вам давно говорил.
— Да помню я, помню, что вы говорили… Только что-то и тут не сходится. Вроде в точку, а ощущение, что мимо.
— Почему же? У него не только мотивов, у него ума и воображения больше.
И больного самолюбия. — Максим вспомнил ревнивые взгляды, сопровождавшие каждый Сонин жест. — Он мог переодеться в женщину, он мог от моего имени позвонить Соне, изменив свой обычный голос и добавив акцент, а от имени Сони… Ну, например, мог своего сыночка попросить подыскать ему способных студентов в актерском училище…
Реми смотрел на Максима во все глаза.
— …или даже его самого попросить подделать Сонин голос… Нам ведь ничего неизвестно о талантах этого мальчика, — продолжал Максим, — а машину Жерар мог попросить под каким-то предлогом у Маргерит, тем более что…
Не закончив фразу, Максим уставился на детектива. Реми медленно поднимался из-за стола. Вид его был странен.
Они на мгновение замерли, глядя друг на друга.
— Он! — обронил Реми, кидаясь в прихожую к своей куртке.
— Боже мой! Боже мой! — догонял его Максим, покрываясь мурашками. — Я… Как же я сразу…
Внезапно он схватил детектива за рукав и, бледнея, выкрикнул:
— Реми! Он сейчас там! У Сони! Это я с ним разговаривал!
Это тот самый голос!
Не сговариваясь они ринулись к телефону. Сонин телефон не отвечал, и автоответчик был отключен.
Они долго слушали гудки. Безрезультатно.
Глава 30
…Пьер ушел, а поцелуй все длился и длился, и ей уже хотелось вырваться из его плена, ей хотелось позвать Пьера, чтобы он не уходил; но губы ее были в чужой власти, и она не могла ни вырваться, ни сказать Максиму, что все, достаточно, хватит! Она протестующее пошевелилась, она хотела оттолкнуть Максима, но тело не слушалось, как бывает во сне, и она не сумела сделать ни одного движения. Максим успокаивающим жестом положил свои руки на нее, и она замерла в ожидании. Его руки проникли под ее тонкую рубашку, коснулись сонной, горячей кожи и медленно заскользили… По ее животу… Вверх… Ее маленькие груди утонули в мужских ладонях, и две нежные округлости затрепетали, ожили, как два разбуженных зверька, и заторчали розовыми мордочками сосков, слепо тычась в накрывавшие их ладони… И вдруг их вобрал, поглотил, всосал в себя его горячий рот — хотя Сонины губы все еще были по-прежнему запечатаны его поцелуем, — и ей казалось, что у него несколько ртов, приникших одновременно к ее телу, и несколько пар рук, гладящих, нажимающих, обнимающих, скользящих по ее коже вниз, по гладкому животу, к лону, к темной шелковистой шерстке…
Ночь вспыхнула огненными спиралями, которые возникали из черного пространства и остро вонзались в нее, в центр живота, прямо в маленькую ямку пупка; и эта маленькая чашечка, этот крошечный котелок варил-кипятил колдовское хмельное зелье, сладостно растекавшееся по всему ее телу, растворяя и расплавляя его. У ее тела не было больше границ; они слились и стали одной черной, бесконечной и могучей энергией, пронизанной огненными токами, — она и древняя, как мир, ночь. Соня задохнулась от желания. Она горела и металась, желая одновременно прогнать Максима и продлить невыносимое наслаждение, она выгибалась, она закидывала голову, она не могла больше дышать…
Она открыла глаза, затуманенно всматриваясь в непроглядную темноту.
«Боже мой, я сплю! — подумала она, все еще тяжело дыша. — Какой сон!»
И даже когда в темноте черно очертилась мужская голова, настороженно приподнявшаяся над ее телом, ей все еще казалось, что она спит…
— Максим! — немо выдохнула Соня. Губы ее не слушались.
Голова медленно наплыла, приблизилась, нависла над ее лицом.
Соня с ужасом вгляделась. На голове была черная маска с прорезями для глаз и для рта, для плотоядного рта, только что, словно добычу, выпустившего из горячих влажных губ ее грудь.
Это был не сон.
Это был не Максим.
Соня закричала. Но крика не было, раздалось лишь слабое мычание. Ее рот был чем-то заклеен.
Человек наклонился поближе к ее лицу и сказал:
«Тс-с-с». И приложил палец к ее заклеенным губам.
Оттолкнуть, вскочить, бежать!
Соня дернулась. И поняла, что связана. Ее руки были привязаны к изголовью кровати, ее ноги были связаны между собой.
Бессильно и беззвучно содрогнувшись, она была вынуждена затихнуть под руками, повелительно прижавшими ее к постели.
Вглядываясь в ее лицо, искаженное ужасом, человек с наслаждением завел свои руки под ее спину… медленно, очень медленно руки подобрались под ее ягодицы, переминая нежную плоть, словно он хотел отметить знаком своей собственности каждую клеточку ее тела… И вдруг эти руки потянули ее бедра вверх.
Медленно, очень медленно.
К черному лицу, к плотоядному рту.
«Хорошо, что у меня ноги связаны», — мелькнула среди хаоса, царившего в Сониной голове, трезвая мысль, когда оглушительно взорвался телефон. Они оба вздрогнули от неожиданности. Черный силуэт распрямился, выпустив Сонино тело из рук, встал и беззвучно завис над трезвонящим аппаратом, выжидая, пока он замолкнет. Телефон звонил долго и настойчиво, но наконец затих, а вместе с ним и неясные Сонины надежды на избавление. Черный силуэт еще постоял немного, словно размышляя, затем повернулся к ней, наклонился, и она едва успела вглядеться в три круглых дыры на черной маске, стараясь его узнать, как что-то легло ей на глаза и она поняла, что ей их завязывают.
Она почувствовала, как человек опустил, натянул ее ночную рубашку, задранную почти до горла, оправил, укрыл ее одеялом и подоткнул его вокруг ее тела, как вокруг ребенка. Затем веревка, связывающая ее руки, немного ослабила свое натяжение, и она поняла, что больше они не привязаны к кровати.
Обрадовавшись, Соня хотела уже опустить два все еще соединенных путами кулачка на спину незнакомца, обвивавшего ее тело, как вдруг она резко взлетела и оказалась у него на плече.
