Юлий Дубов - Варяги и ворюги
Желание — понятное. Требование — некорректное. Время, уважаемый доктор, нельзя остановить. Время — это такая штука, которая существует исключительно в движении. Как велосипед. Не падаешь, только пока едешь.
Был бы я Фауст, я бы по-другому сказал. Время — исчезни! Потому что обрести подлинную опору можно только там, где нет времени, а есть вечность.
Может быть, именно из-за несогласия с доктором Фаустом мне иногда снятся непонятные сны. В них я вижу большую и странную страну, в которой нет времени, в которой прошлое, настоящее и будущее суть одно и то же, и населяющие ее люди встречают себя же, но еще совсем младенцев, и говорят с собой же, но уже со стариками, и рядом с ними идут их отцы, не воскрешенные научно-техническим прогрессом по Федорову, а существовавшие предвечно. И эта страна, собравшая в себе все лучшее и все худшее, что только может быть на земле, бесконечно прекрасна и невыразимо страшна, и под свинцовым, безнадежно больным небом высится кубическая бетонная громада, сковавшая до поры невидимую смерть, разрывают туман огненные вспышки Бородинского поля и Плесецка, а рядом с желтым одуванчиковым лугом, в черном от времени кабаке, готовясь к объявленному походу на Казань, стрельцы лениво тянут неведомую песню:
Я на Святую Русь базукой обопрусь,
По планке выверю прицел.
Бах! — вот это красота, подбил один я танк,
Ничуть не изменясь в лице…
Глава 63
Узник Гименея
Первым внимание Адриана на забытую было Анку обратил старик Диц.
— Девку-то чего забросил, — проворчал он. — Дела делами, а тут живой человек. Сидит взаперти, на улицу не выходит. К ней уже эти потаскухи подкатывались, из гостевого, она их послала, так они к Зяме ходили. И в бараках шевеление. На свежачок тянет. Либо договаривайся с Кондратом, чтоб с транспортом помог, либо по-другому как решай. А это не дело.
При первой же встрече с Кондратом Адриан заговорил про Анку.
— Вертолет? — пожал плечами Кондрат. — Это дело нехитрое. Когда в зоне баба без дела и ни при ком, это сплошной вред. А зачем тебе ее отправлять? Из себя она вполне. Нога под ней стройная, сама фигуристая. Взял бы ее. Хочешь — распоряжусь.
— Я? Анку?
— А что? Других здесь все равно нет. Ежели ты, конечно, на блядей из гостевого не поглядываешь. Сидеть ты здесь будешь, пока все дела не переделаем, до того я тебя не выпущу. Может, год, а может, и все три. При своей бабе-то все веселее. А, сынок?
И подмигнул, скривив мучительно губы.
Удивление, посетившее Адриана в первое мгновение, очень быстро сошло на нет. Он обнаружил, что никакого внутреннего противодействия предложение Кондрата не вызвало. За все время пребывания в Кандыме, с той самой ночи, когда его избил капитан-ключник, он, занятый исполнением поручений Кондрата и реализацией собственных идей, ни разу не видел Анку и здорово по ней соскучился. Мысль о возможной близости с Анкой как-то никогда не приходила ему в голову, но теперь, после слов Кондрата, он вдруг понял, что все это не только возможно, но даже неизбежно произойдет, потому что по приказу Кондрата Анку ему отдадут, хочет она этого или нет.
Понятно было, что Кондрат желает любыми путями привязать его к зоне и вполне готов одарить для этого невольницей. И от слова «невольница» у Адриана сладко закружилась голова. Вдруг он представил покорную и готовую на все рабыню у своих ног, и эта картина ему понравилась. Очень.
Несколько раз он пытался испытать силу искушения, вызывая в памяти образ оставленной в Америке Дженни, однако искушение неизменно побеждало.
Впрочем, американское воспитание все еще оказывало влияние, и беседу с Анкой, во время которой Адриан намеревался объявить ей волю повелителя, он провел так себе. На троечку. Причем с неожиданным результатом.
Оказалось, что волю повелителя Анке уже успели объявить, и в санчасти она появилась сильно обиженная.
— Ну что ж, — сказала Анка. — Значит, теперь меня к тебе в койку под конвоем будут водить? Ах ты, поросенок. Подошел бы, хоть поговорил бы по-людски. Что ж ты со мной, как со скотиной обращаешься? Быстро тебя здешний народ в свою веру обратил. Я-то, дура, думала, что ты человек. Думала — иностранец, приличный. А ты такой же гад, как и все остальные. Ну и ладно. Как будем? На кровати или в стояка?
И она со злостью рванула молнию на джинсах.
Трясущаяся от гнева Анка меньше всего напоминала покорную рабыню, и Адриан растерялся. Он бросился к ней, схватил за руки и начал лепетать бессвязные извинения. Через минуту Анка в голос заревела:
— Я ж тебе… я ж для тебя… ходила за тобой… как за братом родным… чтобы не случилось чего… я к тебе, может, душой прикипела… а ты просто наплевал и растер… а-а-а…
Вот тогда Адриан и произнес роковые слова. Произнес и, глядя в засиявшие глаза Анки, понял, что сделал правильно.
Не скоро сказка сказывается, да скоро дело делается. Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и тра-та-та-та-тата-та-та-та, веселой этой свадьбе было места мало и неба было мало и земли. И были там Абенасис — наместник Басы, его брат Абенкасин из Гранадской долины, Малик Алабес из Веры, Алабес — алькайд Велеса Белого, Алабес — алькайд Белеса Алого, Алабес — алькайд Альмерии, Алабес — алькайд Кульяра, Алабес — алькайд Гускара, Алабес — алькайд Орсы, Алабес — алькайд Пурчены, Алабес — алькайд Хикены, Алабес — алькайд Тириэсы, Алабес — алькайд Канилес, и все перечисленные алькайды были родственниками между собой, как уже было сказано. И начался тут великий праздник, в церкви святого Стефана в Камелоте король с великой пышностью и торжественностью обвенчался с леди Гвиневерой. Потом был пир, и, когда расселись все, как кому подобало по положению, подошел Мерлин к рыцарям Круглого Стола и сказал им, чтобы сидели тихо и ни один не покинул своего места.
— Ибо вы увидите, как произойдет здесь нечто удивительное и небывалое.
Так оно и случилось, и растворилась дверь, и вошел благородный сэр Софрон, принесший щедрые дары, и воссел рядом со своим заклятым врагом благородным сэром Зямой, и всю ночь эти два великих рыцаря, забыв на время разделившую их вражду, ели и веселились.
А начальник зоны товарищ Таранец, под пристальными взглядами собравшихся, с размаху поставил на официальную бумагу лагерную печать, удостоверяющую, что такого-то числа по любви и обоюдному согласию российская гражданка Анна Трубникова вступила в законный брак с американским гражданином Адрианом Тредиллианом Дицем, свидетелями чего являются нижепоименованные российские граждане Денис Мухин и Дмитрий Веревкин.
— Там, на материке, — пояснил Таранец, — в любой загс забежите, вам в паспорта отметочки плюхнут — и порядок. Поздравляю, так сказать. С законным браком. И желаю всего. В санчасти вам постелено. Остальным — разойтись по баракам!
И наступила в санчасти первая брачная ночь.
Анка убежала куда-то по своим новобрачным делам, а Адриан лежал на больничной койке, ждал. Сердце с каждой минутой колотилось все чаще, и навязчиво маячила перед глазами явившаяся ему в ночном самарском притоне длинная нога в черном чулке с красной ленточкой.
Она теперь — твоя жена, произнес плавающий под потолком голос. Она — твоя жена. В бедности и в богатстве, и пока смерть не разлучит вас.
А тут и Анка появилась. В офицерской шинели, в валенках, с полотенцем на голове, из-под которого в разные стороны торчали мокрые рыжие волосы, да с большим бумажным свертком под мышкой.
— Картошек принесла, — доложила Анка. — И еще Таранец смотри чего дал. — Она продемонстрировала Адриану два соленых огурца, плавающих в полиэтиленовом пакете. — Есть хочешь? Нет? Я тоже пока не хочу. Надо бы картошку тогда накрыть, чтоб не остыла.
Она сбросила шинель, оставшись в доходящей до середины бедер гимнастерке, ловко завернула банку с дымящимися картофелинами, пристроила ее на тумбочке, зябко поежилась и нырнула к Адриану под одеяло.
— Ух, — сказала Анка. — Пока бежала, вроде ничего было, а сейчас замерзла. Обними-ка. А ты тут угрелся. Сейчас отойду немножко, сниму ее. Ладно?
Через минуту, не поднимаясь, она стащила с себя гимнастерку, сняла влажное полотенце и притянула к себе Адриана, прижавшись теплой грудью к его лицу.
Пахло от Анки водой и земляничным мылом, картофельной кожурой и папиросной горечью. А еще, отлетая от ее груди, возвращалось к Адриану его собственное громкое и частое дыхание. Странное, неоднократно испытанное в Самаре чувство совершенной защищенности заполнило его до краев, прилетело с этим чувством какое-то забытое ощущение из детства, ни с чем явно не связанное… колени матери, потом ее руки, тепло ее груди, и вот его уже уносят, а он продолжает всхлипывать, но по инерции, машинально, потому что все страшное уже прошло, и его снова любят, и ничего страшного больше уже никогда не будет…
Он лениво и невесомо парил в удивительно податливой, теплой и влажной среде, сравниваясь с нею по плотности вплоть до полной потери ориентации, и цветные воздушные шары, лениво возникающие под плотно сжатыми веками одновременно со сладкой судорогой, только усиливали фантастическое и даже пугающее немного ощущение растворенности, и показалось ему в какой-то выпавший из вневременного окружения момент, что в этом растворении, лишающем собственного тела и своего "я", и есть то, что называют вечной жизнью, высшее счастье и высший смысл.
