Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы
— Вот аванс. По тысяче на рыло. Денежки уже отмытые, ни по каким ведомостям не проходят.
Коля Петров аккуратно пересчитал стодолларовые купюры и засунул конверт во внутренний карман пиджака.
— Тысяча бутылок «Столичной», — прикинул наобум. — В переводе на отечественные рубли — полгода безбедной жизни. Спасибо, брат.
Зураб спросил:
— Не фальшивые?
Петров отозвался задумчиво:
— Все-таки восточные люди как-то по-особенному циничны. Создается впечатление, что у них нет никаких принципов. Но возможно, наш Зурабчик вообще особый случай.
Зураб уже готовил стол для работы, смахнув на пол весь бумажный хлам.
Для меня главная проблема была теперь в том, как быть с Катей. Если работать в полную нагрузку — а как иначе? — то придется оставлять ее одну на целый день. Это никуда не годилось. Еще глупее — таскать ее в мастерскую, да и мало ли еще куда. Вечером, когда я заговорил с ней об этом новом затруднении, Катя сначала ничего не поняла, а потом, как и следовало ожидать, сделала собственные выводы.
— Ну вот, — заметила обреченно, — наконец-то решил от меня избавиться. Не понимаю, зачем так долго тянул.
Все мои дальнейшие разъяснения падали, как в пропасть. Вечерок получился трудный. Катя ревела, бегала от меня по квартире, пыталась запереться в ванной и повторяла только одно: «Ну чем я тебе не угодила, чем?! Я же не сама себя насиловала!»
Я силой запихнул ее в постель и заставил выпить димедрол. При этом пол чашки воды она пролила на себя. Пришлось переодевать рубашку и менять простыню. Мелькала у меня мысль отвезти Катю к матери (к моей), но по здравом размышлении я пришел к выводу, что двух умственно ослабленных женщин оставлять вместе еще опаснее, чем поодиночке.
По телефону попросил совета у Григория Донатовича, но он ответил как-то туманно:
— Эх, Саша, наломали мы с тобой, кажется, дровишек!
Я не стал уточнять, что он имеет в виду, и так было ясно.
…Среди ночи я проснулся оттого, что Катя не спит.
— Ты чего? — Я коснулся ее горячего бока.
— Ничего. Думаю, — голос ровный, спокойный. Без привычного напряжения.
— О чем?
— Зачем я живу?
— Катя! Родная моя! Забудь все, что я говорил. Мы не будем разлучаться. Что-нибудь придумаем. Только завтра я отъеду на полдня.
— Нет, ты уйдешь навсегда.
Бывают минуты, когда неосторожное слово подобно пуле в висок.
— Катя, ты хорошо меня слышишь?
— Очень хорошо. Лучше, чем вчера.
— Тогда запомни. Ты и я — неразделимы. Если с тобой что-нибудь случится, я тут же умру.
Тяжко далось мне признание, но она поверила. Прижалась грудью, бедрами, и я обнял ее. Она тепло дышала в ухо и постепенно, чуть-чуть поворочавшись, уснула.
«Все можно поправить, — думал я, — если сильно захотеть. Какое счастье, что у меня есть этот нежный комочек под боком…»
Около двух я помчался домой. Ребятам объяснил, что некоторое время так и буду работать в этом графике: в основном дома, пока не утрясу кое-какие дела. Они ничего не поняли, но не удивились.
— Большой человек! — уважительно заметил Петров. — Нам с ним не сравняться.
Зураб осторожно добавил:
— Не всегда это удобно для работы, ты не находишь, Альхен?
К моему приходу Катя приготовила обед. Она была в фартуке, причесанная и с подкрашенными губами. Обыденкой чмокнула в щеку:
— Мой руки и садись.
На столе — свежий батон, сосиски в полиэтиленовом пакете.
— Ты что же, в магазин ходила?
— Не надо было? Но у нас же хлеба не осталось, ни молока, вообще ничего. Холодильник пустой.
Я ел гороховый суп, стараясь не подавиться. Катя сидела напротив, подперев кулачками подбородок.
— Ничего нет интереснее жующего мужчины, да?
— Зато я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем?
Мудрая, сочувственная улыбка.
— Не веришь своим глазам.
Забрала пустую тарелку и поставила передо мной жаркое. У того и у другого вкус показался мне одинаковым.
— Рожу тебе сына, — сказала Катя, — тогда посмотрим, как отвертишься.
— Роди лучше дочь, сын у меня уже есть.
— Как скажешь, повелитель.
После обеда пошли отдохнуть. Лежали молча, соблюдая приличную дистанцию. Катины глаза закрыты, но она улыбалась. «Любопытно, — думал я, — сколько продлится ее просветление и чем оно нам грозит?» Вспомнилась бабушка-покоенка, которая за несколько часов перед смертью начала вдруг бродить по квартире, распевая срамные частушки.
— Если тебе когда-нибудь понадобится женщина, — сказала Катя, — только намекни.
— Действительно, — согласился, — никогда не знаешь, что взбредет в голову.
Зазвонил телефон. Чтобы снять трубку, надо было встать с кровати.
— Ничего, позвонят и перестанут, — сказал я.
— Вдруг что-нибудь важное. Хочешь, я отвечу?
Телефон надрывался, не умолкая. Похоже, звонивший был уверен, что я дома. Никаких предчувствий у меня не было, они появились после того, как я снял трубку.
— Александр Леонидович? — Мое имя прозвучало, как «козел», да и голос был вроде знакомый — вкрадчивый и наглый.
— С кем имею честь?
— Что ж ты, интеллигент, трубку не снимаешь? Резину тянуть не в твоих интересах.
— Кто вы такой?
— Тебе привет от Гоги, парень!
— От кого?
— Клуб «Три семерки» знаешь?
Тут я, конечно, все вспомнил. Гоги Басашвили, добродушный, гостеприимный хозяин игорного притона. У меня с ним контракт на проект загородного дома, навеянного лицезрением фазенд из латиноамериканских сериалов. Солидный аванс, уверения в дружбе, клятвенные обещания (с моей стороны) начать строительство в срок.
— А где сам Гоги?
— Тебе-то какая разница? Дело будешь иметь со мной. Я посредник. Допрыгался, интеллигент?
— В каком смысле?
Забористый блатной хохоток.
— С тебя неустоечка. Двадцать тысяч баксов.
— Ты что, очумел, посредник?!
— Не груби, парень, — доверительно предостерег звонивший. — Каждый день плюс тысяча. Ты на счетчике. Усвоил?
— Сунь счетчик себе в задницу, — посоветовал я и повесил трубку. В ту же секунду аппарат снова затрезвонил, но я выдернул шнур из розетки.
Опершись на локоть, Катя с любопытством меня разглядывала.
— Они, да, Саша?
— Кто-то ошибся номером.
В ее насмешливом взгляде мудрость всех минувших эпох. Наверное, точно так же женщина мезозоя смотрела на моего покрытого шерстью пращура, понимая, что завтрашний день наверняка будет страшнее вчерашнего.
— Иди же ко мне, чего ждешь! — позвала она.
Мне ничего другого и не оставалось. Ее тело было упругим и сильным и уж точно не ведало сомнений. Я истосковался по нему.
— Люблю тебя, — прошептала Катя.
Маятник бытия почти достиг равновесия.
«Надо попозже позвонить Гречанинову», — подумал я.
