Вертеп - Шестаков Павел Александрович
— Пожалуйста.
Зашелестели страницы.
— Так, так… дочь Миноса, внучка Гелиоса… клубок нити, разматывая который, Тисей нашел выход из лабиринта… Отлично. То, что надо! Не жалко вам расставаться с такой книгой?
— Жалко.
— Понимаю. Нуждаетесь? Сейчас многие нуждаются.
Господин смотрел на Пашкова пристально.
— Ваша внешность мне знакома… Позвольте… Вы проходили свидетелем…
— Проходил, — прервал Александр Дмитриевич, не любивший вспоминать о процессе.
— Ну конечно, — обрадовался господин. — Слава Богу, память еще не подводит. Я вас видел. Минуту был, спешил в аэропорт, но знакомый адвокат затащил.
— Меня показать?
— Ну, в том числе.
— Дурака посмотреть?
— Зачем вы так? Вы совершили поступок, — он аккуратно положил книгу на место.
Пашков молчал, но господин не уходил.
— Послушайте, не обижайтесь. Вам нужна работа?
— Какая?
— Не престижная. Говорю честно. Но платят неплохо. Тут несколько контор особняк арендуют. Нужен человек. Нечто вроде вахтера. Сутки дежурите, трое дома. И с каждой конторы получаете по пять, а если не побрезгуете дворик маленький прибрать, тысяч сто можно сделать. Сохраните «Мифы». Не обижайтесь! Я нашу психологию знаю. Плюньте на себялюбие. Взгляните на преимущества. Нуждаться не будете. Много на воздухе, три дня свободны. Короче, если надумаете, завтра до обеда заходите. А то ведь по нынешним временам местечко лакомым считается. Вот вам адресок пишу. Спросите Сосновского. Меня там все знают. Сыскное агентство. С вашего благословения «Ариадна»…
Так оказалось, что судьба еще не отвернулась, и Сосновский снова свел Пашкова с Мазиным. Тот вначале пожалел о встрече, боясь смутить Александра Дмитриевича, и напрасно. Пашков уже считал, что убедился в преимуществах предложенной работы, которая вполне соответствовала его новому мироощущению наблюдателя, попавшего на огромный исторический спектакль, в котором он лично твердо решил не принимать никакого участия. Этим Александр Дмитриевич и хотел немедленно поделиться с Мазиным, но того ждала Лиля, и он извинился.
— Рад вас видеть, но ждет клиент. Надеюсь, найдем время побеседовать.
— У меня времени навалом. Когда освободитесь, прошу на вахту. Сегодня мои сутки. Ждем-с!
И он направился ликвидировать какую-то погрешность на дорожке, а Мазин вернулся в кабинетик.
— Заждалась?
— Нет. Но у меня готово.
— Вот и хорошо. Оставьте этот листок и свои координаты. Я найду вас, когда потребуется.
Писала Лиля аккуратно, без помарок, но, увы, в основном повторяла уже сказанное. Мазин вчитывался в текст въедливо, стараясь обнаружить хоть что-то за строкой.
«Мама пропала двенадцать лет назад. 15 августа 1982 года она уехала по путевке в Горный Ключ, но в санатории не появилась, и с тех пор мы её не видели. Родители — отец и мачеха, она же сестра матери и моя тетка, — считают, что причиной ухода мамы был разрыв с отцом и она покинула нас с другим мужчиной… Отец знает, что такой человек был…»
Мазин поставил на полях две птички, наподобие английской буквы дабл-ю, что означало для него — важно. Одной птичкой он помечал сведения, на которые всего лишь стоило обратить внимание.
«Я думаю, что она не могла исчезнуть бесследно, и, наверно, оставила письмо, но письмо могло быть такое обидное, что отец вряд ли его сохранил, скорее всего порвал и уничтожил…»
«Логично», — согласился Мазин.
«Предполагали и несчастный случай. Отец пытался найти маму. Ее видели в поезде, хорошо запомнила проводница. Мама доехала до своей станции, но потом исчезла, не пришла в санаторий…
С тех пор мы ничего не слышали о ней. Однако 23 марта этого года, в день своего двадцатилетия, я получила телеграмму, которую вам показывала. Следовательно, мама жива. Она, конечно, раскаивается в своем поступке и нуждается в моем прощении и поддержке.
Розыском мамы я не хочу доставлять неприятностей отцу и тетке, они всегда относились ко мне хорошо, особенно отец. Он очень тяжело пережил уход мамы. Сейчас они не хотят ворошить это тяжелое прошлое. Но для меня это не прошлое, они знают о моем намерении.
Отец — Дергачев Владимир Степанович, мачеху зовут Марина Михайловна.
Мне бы не хотелось, чтобы вы беспокоили их по месту работы, чтобы не вызвать сплетен и кривотолков.
Мои намерения остаются твердыми, и я очень прошу вас найти маму. Я не берусь судить ее. Я жила очень благополучно, обо мне заботились, и я ни в чем не нуждалась. Сейчас мой духовный долг разыскать маму и помочь ей».
Игорь Николаевич перечитал бумагу, подумал немного. Начинать следовало с работы черновой, он снял телефонную трубку.
— Николай Афанасьевич?
— Ты, Игорь? — сразу узнал его человек на другом конце провода. — Жив-здоров? Как ты там?
— В частном розыске. Удивил?
— Ну, меня удивить трудно, однако верится с трудом.
— Все верно, Афанасьич. Решил государству конкуренцию объявить.
— И хорошо платят?
— Пока ни копейки не заработал. Но вот надеюсь с твоей помощью.
— Неужто к себе вербуешь?
— Нет-нет, не беспокойся. Я тебя знаю. Ты служишь делу, а не лицам.
— Да уж сорок лет в лямке. Поздно менять упряжку. Форму не раз менял, а сам все тот же.
Действительно, Николай Афанасьевич за время службы мундиров сменил много, и цвета разного и покроя, только погоны все четыре десятка лет проносил с одним просветом и малыми звездочками. Он давно уже заведовал ведомственным музеем, сохранив редкое достоинство, дар, феноменальную память. Старый служака умудрялся держать в голове множество фактов из прошлых милицейских событий и дел, причем — что было сейчас очень важно Мазину, — не только из тех, что запечатлены на музейных стендах.
— Есть у меня надежда на тебя. Сам знаешь, розыск пропавших у нас не шибко в чести, так что на архивы я особенно не надеюсь, вот, может, у тебя в памяти что-нибудь сохранилось…
— Спроси, попробуй.
— Двенадцать лет назад одна женщина была в розыске…
И Мазин передал в общих чертах то, что узнал от Лили.
Афанасьич помолчал на своем конце провода, потом произнес:
— Не нашли ее.
— Иначе б я тебя не беспокоил. Но мне и малые крохи, если в памяти застряли, пригодиться могут.
— У меня ничего не застряло, а вот у одного парня… Ты Пушкаря помнишь?
— Пушкарь? Погоди…
Фамилия показалась знакомой, но давно не звучавшей.
— Кажется, сотрудник был… молодой.
— Да, лейтенант. Он этим делом занимался.
— И такое помнишь, Афанасьич? Ну и память!
Николай Афанасьевич на лесть не откликнулся. Не из скромности. Помнить собственного племянника он большой заслугой не считал.
— Если он тебе может пригодиться, дам адрес…
Выходя из кабинета, Игорь Николаевич думал о деле и не собирался «отоваривать» заказ Бориса в подвальчике. Но конец дня сложился иначе. Пашков, как и обещал, ждал на вахте. Фартук он снял, метлу убрал, и Мазин даже усомнился, а он ли это подметал двор? Но Александр Дмитриевич тут же рассеял сомнения.
— Не побрезгуете скромным мастером чистоты?
— Шутите? Я и сам социальный статус понизил…
— Зачем же так? Частные сыщики литературой возвеличены, а официальная полиция высмеяна. Так что форму на славу обменяли.
— А вы на достаток?
— Мне менять уже нечего было. Я в прямом выигрыше. Только приобрел. Между прочим, кроме шуток. Хотите докажу, как аксиому?
— Кто же аксиомы доказывает?
— Это в математике. А в жизни постоянно приходится доказывать, что ты не верблюд. Спустимся в подвальчик?
Мазин понял, что аксиома в данном случае нуждается в доказательстве, и отказывать Александру Дмитриевичу не следует.
— Пойдемте, у меня там маленький кредит, кстати.
— Ну, это я вас приглашаю…
Никогда раньше Александр Дмитриевич не предполагал и не поверил бы человеку, который стал бы утверждать, что от попытки самоубийства до душевной гармонии, как от великого до смешного, возможны считанные дни. Но сегодня он попробовал иную веру — наблюдателя Заключительного Момента, как он это назвал.
