Андрей Троицкий - Американский брат
И снова повисло тягостное молчание.
– Том позвонил оттуда. Изредка из тюрьмы разрешают сделать звонок на волю. Всего десять минут. И при разговоре присутствует кто-то из администрации. Том просил передать кое-какие вещи, ничего ценного. Все в чемодане. Разные безделушки, тетрадки с записями… И попросил меня все тебе рассказать. Честно, как было дело.
– Об этой девке, с которой сидел в ресторане, тоже просил рассказать? Мне звонил Львов. Я уже знаю всю эту отвратительную историю. Том приехал во Владимир с какой-то очередной шлюшкой, напился в ресторане. Ввязался в драку. И теперь сидит в грязной кутузке, дожидается суда и надеется на мое сострадание. А мне противно все это слушать, я не хочу знать никаких подробностей.
– Что ж, как хочешь. А что еще сказал Львов?
– Пообещал: пока муж в тюрьме, мне будут переводить деньги, сопоставимые с теми, что он зарабатывал. Львов открыл номерной счет в Европе. Даже если у банка дела пойдут совсем плохо, даже если банк вылетит в трубу… Словом, мне не надо беспокоиться о деньгах. У Львова есть совесть. Он верующий человек. Наверное, с ним хорошо работать?
– Неплохо, – кивнул Джон.
– Ты наверняка рассчитывал здесь пожить. Прости, но не могу пригасить тебя. Вечером соберутся гости. Они не знают, что Том в тюрьме. При тебе люди будут неловко себя чувствовать.
– Я уезжаю через два дня. Сначала навещу мать в доме престарелых. Заеду в наш дом. Затем вернусь в Москву.
Луис смотрела куда-то в угол и покусывала губу.
– Черт побери… Твой брат сам во всем виноват. Он сам все испортил. Всю нашу жизнь. Он думал, что я буду сидеть здесь годами и ждать неизвестно чего. Жизнь идет, муж переехал на жительство в чужую страну. Покажется два раза в год – и все. И еще присылает деньги. Деньгами можно поправить многое, но не все, черт возьми. Да, я купила этот дом и неплохо себя чувствую в Майами… Но что с того? Только не говори, что я могла бы переехать в Москву и жить там вместе с Томом. Я не поехала бы в Россию ни при каких условиях. Он знал об этом с самого начала. И согласился на эту работу, хотя я пыталась его отговорить.
– Да, да. Я знаю…
– Он живет там в Москве с любовницей, занимается какими-то сомнительными делами. А я должна хранить ему девичью верность? – Луис истерически рассмеялась. – Какое право он имеет что-то требовать от меня, когда сам по уши в дерьме. Он в открытую живет с какой-то девкой, а узнаю обо всем от чужих людей. Мне стыдно это слушать…
Джон подумал, что этот сухопарый спортивный мужчина появился в жизни Луис еще до того, как она узнала о неверности мужа, да, гораздо раньше. Эти слова, обидные и злые, Луис приготовила не для него, а для брата. Она прокручивала про себя их будущий разговор, свои упреки, обвинения, но Тома здесь нет, и кому-то надо все это выслушать. Хотелось о многом поговорить с Луис, но теперь говорить не о чем. Еще года три-четыре назад она могла сказать Тому: остановись, всех денег не заработаешь, – и возвращайся. Тех денег, что уже лежат на счете, нам хватит на всю жизнь, даже если будем прикуривать сигареты от сотенных купюр. Но Луис ничего не сказала брату, ей слишком нравились деньги, большие деньги, а потом, когда все зашло слишком далеко, она выдает гневную обвинительную речь, и получается, что страдает она одна, и больше никто, а Том – палач ее счастливой супружеской жизни. И к тому же дурак.
– Знаю, что ты обо мне думаешь, – на ресницах Луис повисли крупные слезинки.
– Кто он? – Джон кивнул на фото, стоявшее на каминной полке.
– Ну, какая разница… Он дантист. Недавно начал процедуру развода с женой. Но это долго.
– Сейчас он на работе, но скоро вернется?
– Скоро. Теперь ты все знаешь. Умоляю, не говори ничего Тому. Я сама для себя ничего не решила. Может быть, еще все сто раз изменится. Обещаешь?
– Что-нибудь ему передать?
– Передай… Ну, что я его люблю, жду и всякое такое. Может быть, с этой мыслью ему будет легче коротать время в том застенке. Правда, мне его жаль. Но он такой же парень как ты. Это у вас семейное: любите жить вдалеке от дома. А потом выясняется, что дома уже нет. И вы удивляетесь – как несправедлива жизнь. Как она жестока. Но дело в вас самих. Вы не хотите понять, что женщина не может годами жить одна. Теперь все, хватит. Вытряхивайся.
Он вызвал такси по телефону и, поцеловав Луис в щеку, уехал.
Глава 6
Телефон в гостиничном номере Джона зазвонил под вечер, это была племянница Перл. Она спросила, можно ли встретиться прямо сейчас. Она в центре города, и может подъехать к гостинице через полчаса. Джон смотрел в окно на заходящее солнце и первые огоньки внизу, соображая, где удобнее назначить встречу. Он хотел выспаться этой ночью, самолет вылетает в шесть, а до аэропорта еще нужно добраться, но встреча с племянницей важнее хорошего сна. Он вспомнил название кафе напротив отеля, оделся и спустился вниз.
Устроившись за столиком, он заказал кофе и стал разглядывать людей за витринным стеклом, стараясь найти племянницу среди прохожих, но не нашел, – Перл появилась в дверях неожиданно. За последние полтора года она вытянулась почти на пять дюймов, еще сильнее похудела и перекрасилась в блондинку. Одетая в светлый сарафан на тонких бретельках, обнажающий острые плечи и выпирающие ключицы, она выглядела свежей и привлекательной, но какой-то нескладной, с порывистыми резкими движениями, по-девичьи угловатой.
Следом тащился парень, тоже худой и долговязый, одетый в джинсы, дырявые на коленях, и куртку военного образца с двумя дюжинами блестящих значков на груди. Парень представился Диком. Он сел, уперся локтями в стол и отвернулся к витрине, будто надеялся увидеть за стеклом что-то интересное.
Перл чмокнула дядю в щеку, нырнула в огромную холщевую сумку, долго копалась в ней, перебирая какой-то мусор, наконец, вытащила незапечатанный конверт и протянула его дяде. Внутри оказался тетрадный листок, исписанный с одной стороны крупным почерком, и три фотографии.
– Джон, передай папе, что я его жду, – сказала Перл. – Я все написала.
– Папа тоже просил передать тебе, что любит и ждет встречи, – это Джон придумал эти слова. Во время десятиминутного телефонного разговора Том был так подавлен, так оглушен происходящим, что не мог думать и говорить ни о чем другом – только о своей беде. – Папа так и сказал: передай Перл, что я ее очень люблю. И считаю дни до нашей встречи. Кстати, ты узнала, что я здесь, от мамы?
– Она сначала не хотела говорить. А потом вдруг расплакалась и сказала. Она бы соврала. Вчера я приехала домой, чтобы забрать кое-какие книги. И стала спрашивать, что это за чемодан в холле. Ну, с отцовскими вещами.
– Разве ты живешь не с мамой?
– Не знаю, что она тебе сказала, но я там не живу уже больше года. С тех пор как появился этот дантист Дэвид. Вообще-то он неплохой человек, но зануда. Слишком достает своими замечаниями и вопросами. Пусть воспитывает своих детей, а не меня. Тем более меня воспитывать уже поздно. Скажи, Дик.
Она толкнула своего парня под локоть.
– Конечно, – кивнул он. – Чего теперь воспитывать? Раньше надо было.
– Я не видела отца… Даже не помню сколько времени. Прошлый раз, когда он приезжал, я была в Европе. Работала в лагере для подростков возле Люцерна в Швейцарии. Ты скажи отцу, что мы его любим. И ждем возвращения. Правда, Дик?
– Да, это ничего, что он в тюрьме, – ожил Дик. – Ничего… Он же выйдет когда-нибудь?
– Я на это надеюсь, – кивнул Джон.
– А почему его не хотят отпустить до суда? – спросила Перл. – Ну, как это в Америке делают?
– Наверное, боятся, что он снова пойдет в ресторан и снова подерется, – усмехнулся Джон. – Разобьет пару тарелок и чью-нибудь физиономию.
– Нет, я серьезно.
– Там у них другие законы. Скажем, присяжные выносят вердикт: не виновен. У нас решение суда присяжных обжаловать никто не имеет права. Если не виновен, тебя тут же отпускают. А дело закрывают навсегда. У них после оглашения выступает прокурор и требует назначить новый суд над оправданным человеком. С новым составом присяжных заседателей. Опять оправдают? Значит, еще один суд… Так до тех пор, пока человеку не дадут тюремный срок. И такой длинный, что прокурор придет в восторг.
Взгляд скользнул по куртке Дика, по пальцам рук, ладоням, лежащим на столе. На внешней стороне едва заметным припухлости, вроде прыщиков. Похоже на следы инъекций, сделанных инсулиновым шприцем с тонкой иголкой, легко входящей в тонкие кровеносные сосуды. Если парень колется в ладони, значит, вены на ногах и руках уже никуда не годятся, их почти нет.
Джон украдкой разглядывал руки племянницы, запястья и локтевые сгибы. Пару лет назад она увлеклась легкими наркотиками. Интересно, не переродилось ли увлечение в любовь к героину. Следов от инъекций не видно. Он сказал себе, что племянница хорошая девочка, добрая и умная, учится в колледже на эколога. И у нее хватит ума не притрагиваться к тяжелым наркотикам.
