Михаил Климман - Вечерний день
Беседа начала приобретать «несветский» характер, что пугало и радовало одновременно.
Застала мужа с секретаршей. - она смешно сморщила нос. - А в качестве отступного получила эту квартиру. У них теперь такая мода появилась - трахать секретарш. То есть раньше они тоже себе в этом не отказывали, но теперь это стало повальным и нескрываемым занятием. А у жены выбор: хочешь - терпи его выходки, не хочешь - пошла вон.
У кого это у них? - Платонов действительно не понял.
У богатых и влиятельных сукиных сынов, - жестко ответила Анастасия и тут же сменила тему: - Еще чаю?
Я, пожалуй, пойду, - поднялся Владимир Павлович. Встал, а глаза опустил. - Дела, знаете.
А когда поднял, то увидел, что она, закусив губу, смотрит в стену. Бежать, срочно бежать.
А вы чем занимаетесь в свободное от душицы и эклеров время? Расскажите мне что- нибудь.
Он остановился на пороге кухни: ни при каких раскладах нельзя обижать детей, стариков и животных.
Я в цирке работаю, - пробурчал он.
Дрессировщиком? Слезы вроде бы исчезли.
Дрессировщиком, - согласился Платонов. - Пальто дрессирую, куртки, шубы. Иногда попадаются довольно опасные экземпляры.
Она несколько секунд испуганно смотрела на Владимира Павловича, потом до нее наконец дошло:
А они вас не кусают?
Бывает, но не так, как люди.
Он вернулся к столу, опять сел на свое место. Лучший способ отвлечь человека от жалости к себе - заставить его пожалеть другого.
«Пять минут и ухожу.» - решил он.
Знаете, у меня есть приятель, серьезный историк, человек моего возраста, специалист по русской культуре восемнадцатого века. Он написал немало хороших книг, и как-то раз в одном магазине ему решили устроить презентацию. Я его просил, уговаривал не делать этого, но он отвечал, что люди сами предложили, и он не может их подвести. И вот в день презентации - слово-то какое странное - не понятно, кто, кому и что дарит, - я приехал в этот магазин. Поднимаюсь наверх и вижу: сидит мой приятель, грустный за столом, рядом пачка его книг и какой-то деятель, который безостановочно говорит в микрофон: «Сегодня мы представляем новую книгу знаменитого ученого такого-то. Вы можете познакомиться с Елпидифором Елпиди-форовичем, задать ему интересующие вас вопросы, а также получить его автограф. Подходите, и он ответит на все ваши вопросы и подпишет все книги». И сидит мой приятель и смотрит в пол, и ни один человек не останавливается, даже из любопытства. Я побежал, купил его книжку, благо тут же продавалась, подошел, даю ему, а он, не поднимая глаз, спрашивает: «Как вас зовут?» Я, практически не открывая рот, сквозь зубы говорю ему: «Максим Петрович». И он пишет мне на форзаце: «Дорогому Максиму Петровичу на память». Так и не понял, что это - я. А вечером я ему звоню и спрашиваю: «Как прошло?» А он мне отвечает, что один человек все же нашелся, поклонник его таланта.
Эту историю Платонов придумал только что, ну не всю, приятель у него такой был, да и презентация тоже, только не хватило ему тогда ума подойти под видом чужого человека или дать кому-нибудь из прохожих денег, чтобы подошел. Оба этих хода он придумал позже, а тогда так и не смог помочь.
Понимаете, - Платонов сам не заметил, как завелся всерьез, - талант в искусстве, в науке практически не может пробиться сам, потому что для того, чтобы пробиться, нужен совсем другой талант. И этот последний, хотим мы того или нет, почти не совместим с талантом производительным, креативным, как сейчас модно говорить. Вот вы почему - «бывшая» актриса? Плохо играете?
Да нет, - Анастасия с любопытством смотрела на него, - просто, раз муж выгнал, а он наш театр спонсировал частично, я теперь никому не нужна. Меня уже поставили в известность.
И талант никакого значения не имеет! - Палыч направил палец на соседку. - А что я вам говорил?
Да бросьте вы, Владимир Павлович, не брюзжите, - она протянула руку и погладила его по плечу. - Вы же совсем не такой.
Какой не такой? - все так же возбужденно переспросил Платонов.
«Вот тебе раз, - подумал он, приходя в себя, - хотел ее перевести на другого, а сам на жалость напросился».
Ну, перестаньте, помните, как сказано, - сказала она, - «И старческой любви позорней сварливый старческий задор...»
Глава 7
Платонов, нахмурившись, сидел на своем кресле, как всегда, положив ноги на стул, и собирался записать в толстую тетрадку события сегодняшнего дня, а перед этим просматривал предыдущие и пытался систематизировать всю информацию, чтобы прийти к каким- то выводам. В последнее время он выработал такую привычку, особенно если событий оказывалось много, а выводы были важными. В противном случае он мог легко забыть что-то существенное, как не раз случалось.
Кроме того, это оказалось довольно интересным занятием - вести дневник. В отличие от написания мемуаров, чем как-то раз Платонов пытался заполнить один из аккуратно нарезанных временных объемов, для этого почти не надо было напрягать память, да и писать можно было в любой форме - в конце концов, пишешь для себя, а не для читателя. Так что на запятые, литературное совершенство и просто дописывание слов до конца можно было не обращать внимания.
Плющ советовал ему купить диктофон, но Палыч отшутился, сказав, что непременно забудет, как им пользоваться. Умение писать, приобретенное в старшей группе детского сада, пока не подводило.
Всю неделю события приятные и неприятные, важные и не очень сыпались на него как из рога изобилия. Когда наутро, после чаепития у Анастасии Платонов не смог вспомнить, на чем они расстались, у него осталось только ощущение чего-то приятного, но не очень значительного, он спустился вниз и купил себе в ближайшем ларьке школьную тетрадку с неприятной полуголой девицей на обложке.
Новые исследования «Кода да Винчи» ничего не дали. Помеченные фразы или повторяли по смыслу уже знакомые, или он не мог догадаться об их значении.
Завтра он во второй раз должен посетить старуху Лерину. Прошлый визит, вот запись о нем, не принес ничего, она удивленно пялилась на гостя, когда тот расспрашивал у нее про пометки на полях, ближайших родственников и наследников. Из родственников она помянула только племянника, которому отдала по воле умирающего какую-то тетрадку, про пометки сказала, что Станислав Петрович все время что-то писал, а что - она не знает.
Слово «пентакл» она никогда не слышала, а про Андорру сказала, что, по ее мнению, так звали собаку ее двоюродной сестры в Бугульме. Хотя, может быть, не Андорра, а просто Дора, да и вообще, скорее всего, это была не собака, а кошка.
Выслушивать предположения, что, возможно, это было не в Бугульме, а в Потьме, Платонов не стал, прервал старую каракатицу и просто попросил повспоминать, может, ответы хотя бы на какие-нибудь его вопросы и придут ей в голову.
Владимир Павлович на секунду поднял голову от бумаги и попытался ответить себе на вопрос, почему называет вдову Лерину старухой? Ведь она старше его всего лет на пять, но ничего не придумал, отделался банальной мыслью о том, что возраст не в годах, а в том, как ты к ним относишься, и успокоился.
Сегодня она позвонила ему сама и сказала, что нашла старый конверт с какими-то бумагами, которые муж просил тоже передать племяннику, да она позабыла. Встречу назначили на завтра на утро, поэтому поход по антикварным пришлось опять отложить, и на этой неделе получалось, что был он только один раз и ничего интересного не принес.
Владимир Павлович, вместо того чтобы записать сегодняшние события, почему-то застрял на предыдущих страницах, просматривая запись своего разговора с Плющом на следующий день после чаепития у соседки.
Тот явился с утра, размахивая толстой пачкой долларов и держась за живот от смеха.
Что случилось? - полюбопытствовал Платонов. - У одной из твоих подружек родился негритенок и ты получил за это приз «Лучшая шутка года»?
Ты помнишь, - Плющ даже не стал реагировать на язвительную шутку «шефа», - года два назад мы на Смоленке купили коллекцию картинок?
Да, там были хорошая тушь Коровина и Сомов с неизданным рисунком к «Маркизе». И что?
Неизданный рисунок к «Маркизе» хранился в одной из папок в шкафу в соседней комнате. Всю свою антикварную жизнь Владимир Павлович держался неписаного правила коллекционеров - продавай мусор, хорошее оставляй себе.
Или, как говорил один его знакомый, «держал глубоко эшелонированную оборону». В первую голову реализовывалось ненужное и неинтересное. Если оно переставало продаваться, доставался из запасников товар получше. И наконец, в самую суровую минуту можно было что-то оторвать от сердца. Слава Богу, таких минут давно не было.
Так вот, там, в куче были парные ватер-колоры Великопольского - театральные костюмы.
Помню, - поморщился Палыч на привычные «англицизмы» Плюща.
