Наталья Александрова - Охота на гиену
— Ишь как о коте заботится!
— Что ты, он его больше чем меня любит!
— Ну уж! — Серьезно, я иногда думаю, что он на мне из-за кота женился. Ладно, давай кофе еще налью и говори, что у тебя стряслось.
— Ох, у меня такая петрушка получается!
Рассказывал я тебе про директрису убитую?
— Которая с розой на груди?
— Ну да. Так вот, оказывается, еще одну женщину так же убили, только не в городе, а в садоводстве, в Мамино. Это еще раньше было, на прошлой неделе, сначала областная милиция этим делом занималась, а потом у нас такой случай получился. Посмотрели по сводке — там такой же труп, с ножом и с розой, и это дело нам тоже всунули, тем более что убитая не местная, а наша, городская.
Надежда смотрела на него очень серьезно, что-то соображая.
— В Мамино, говоришь? Садоводство «Одуванчик»? Там от нашей работы несколько участков есть. Постой, постой! Это не Сталина ли Викентьевна?
— Да я и хотел с тобой об этом перекинуться, вспомнил вроде, ты в том же институте работаешь.
— А я и не связала, не знала ничего.
Сталину позавчера хоронили, сказали, хулиганы убили в Мамино, когда на электричку шла.
— Все так, только не хулиганы, а неизвестный маньяк. У нас ведь как: раз два убийства одинаковые, значит — серия, неизвестный маньяк орудует. Вот слушай, раз уж ты у меня в это дело посвященная. Я сам еще на месте не был, но приезжал сотрудник тамошний Стебельков Алексей Иванович и все мне рассказал. Сейчас осень, народу в садоводстве немного, на буднях вообще никого: сторож да пенсионеров несколько. И чего эту Сталину туда понесло, на работу, что ли, не надо?
— Сережа, ты как маленький. Мне вот сегодня тоже на работу надо, а я не пойду.
За такие деньги, что нам платят, мы все себе по очереди выходные устраиваем на неделе.
И у Сталины в соседнем отделе так же.
— А начальство как на это смотрит?
— А что оно сделает, начальство-то?
— Да, действительно. Ну вот, сторож в кооперативе мужик толковый, все замечает, он в этот день жену провожал в город. Жена припозднилась, а Сталину они видели, когда та на шестичасовую электричку шла, еще не темно было, а так, сумерки. И не дошла, значит, потому что когда сторожа жена уже на свою электричку шла, она на Сталину мертвую наткнулась прямо у железнодорожного полотна. И все то же самое: нож такой же, роза красная и записка «С днем рождения!».
— Точно, я припоминаю: ей два года назад юбилей отмечали, пятьдесят лет, примерно в это время.
— Н-да, оригинально кто-то тетенек с днем рождения поздравляет. Ну-ка, тетя Надя, расскажи мне об этой Сталине.
— Откровенно говоря, порядочная зараза была. Она в нашем институте лет двадцать пять проработала. Характер у нее всегда был скверный, а в последнее время и совсем испортился. Все неприятности у нее пошли от перестройки. Коммунистов-то развенчали, а она в них свято верила.
— Неужели не притворялась?
— Вот, представь себе. А тут пошли разговоры да разоблачения. И перессорилась со всеми Сталина на политической почве. Ты спрашиваешь, что это она в будний день на дачу поехала? Да ее начальник и на неделю бы отпустил ради спокойствия в отделе. Поэтому, когда она на следующий день на работу не вышла, они и не хватились, сидят, радуются, что еще один день в спокойной обстановке проведут, а тут вот какое дело.
Потом сын сообщил. Сын тоже у нас работает, хотел в другое место устроиться, мать ему не позволила. Он какой-то странный, двадцать три года уже, а все маму слушается.
— А в садоводстве говорили, что ругались они часто.
— Ругались, а с кем она не ругалась? Она с мужем давно развелась, дети маленькие были. Осталась с детьми одна. А когда подросли они, то она нового мужа себе нашла.
Я его не знала, но рассказывали, что серьезный был человек, хозяйственный. Построил ей дачу своими руками, квартиру обиходил.
Дочка замуж вышла, Сталине зять не понравился. Стали они с зятем ругаться, ушли молодые к тем родителям жить. Стало спокойно, просторно в квартире четырехкомнатной, а Сталина уже в раж вошла, остановиться не может, начала она с мужем ссориться.
— Чего ей от всех надо было?
— Не знаю, такой уж характер. В общем, выжила она мужа, уехал он куда-то в деревню.
— Правильно, и Стебельков из Мамино то же самое говорил.
— Ну потом там опять стали с зятем разборки, а в последнее время все с сыном ссорятся. У сына девушка, а Сталина против.
— В понедельник пойду к ней домой, с родственниками поговорю, с соседями. На мужа в Новгородскую область запрос уже послал. Вот и с директрисой непонятно.
В школе ее не больно-то любили, но из-за этого же не убивают? А дома говорят, что Тамара-Алексеевна золотой человек была, всю себя отдавала детям. Прямо хоть в рамочку вставляй!
Надежда встрепенулась:
— Как ты сказал? Тамара Алексеевна?
А живет она где?
— На Петроградской.
— Улица Рентгена, дом двадцать восемь?
— Точно, а что?
— Слушай. А я ведь ее, кажется, тоже знала. Тамара Алексеевна Калмыкова?
— Нет, Стаднюк.
— Ну да, это у нее по мужу фамилия.
— Да нет у нее никакого мужа!
— Сейчас нет, а раньше был, это давно было и недолго. Зачем она его фамилию оставила? Ну ее дело. А я с ее сестрой, с Лерой, в одном классе училась. А Тамара нас старше была лет на пять, она активисткой была, сначала пионерской, потом комсомольской, нас в пионеры принимала.
— И давно ты с сестрами виделась?
— С Тамарой, считай, с окончания школы не встречались, а с Лерой изредка перезваниваемся, она со своей семьей отдельно живет… Ох, погоди, что-то она говорила, у Тамары характер, мол, стал тяжелый, мать держит в строгости. Отец-то у них давно умер, а у матери какой-то давнишний поклонник, так Тамара ему даже не разрешала у них дома бывать. Мать с ним только в скверике может встречаться, и то только когда Тамара не видит.
— А сколько же лет поклоннику?
— Да уж не меньше чем Тамариной матери, а ей семьдесят точно есть. Тамаре сколько было?
— Сейчас посмотрю. Так с какого она года? Вот, получается, что ей исполнилось бы пятьдесят два, как и вашей Сталине.
— Ох, Сережа, не нравятся мне эти совпадения!
* * *Елизавета Васильевна Калмыкова, мать невинно убиенной директрисы школы номер 518 Тамары Алексеевны, присела на диван и задумалась. В соседней комнате звенели посудой. Поминки были долгими и многолюдными, было много народу: из школы, из РОНО, даже из министерства прислали телеграмму. Потом остались одни родственники, сидели долго. Елизавета Васильевна устала — сначала утром отстояли молебен (это она настояла на церковном отпевании), потом — на кладбище, потом — долгие поминки… Семьдесят два года — не шутка!
Она откинула еще красивую, тщательно причесанную голову на спинку дивана. Черное с глухим воротом платье очень шло к серебристым волосам. Рядом с ней сидел ее старинный знакомый Константин Эдуардович. Елизавета Васильевна вздохнула и преклонила усталую голову ему на плечо.
— Тебе нехорошо, Лизанька? — сразу же отреагировал он.
— Нет, милый, просто утомилась. Такой тяжелый длинный день!
Он успокаивающе погладил ее по руке.
В такой позе их и застала вошедшая в комнату младшая дочь Елизаветы Васильевны Лера. Увидев пожилую пару, она нахмурилась, потом сказала звенящим голосом:
— Константин Эдуардович, муж сейчас на машине всех развозит, может и вас захватить. А я сегодня здесь останусь.
Старик вопросительно посмотрел на Елизавету Васильевну. Она еле заметно кивнула, тогда он поднялся, церемонно поцеловал ей руку, вежливо попрощался с Лерой и пошел к выходу — очень высокий, худой старик, с не по возрасту прямой спиной.
— Мама, мне нужно с тобой поговорить! — сердито окликнула Лера.
— Сейчас! — встрепенулась мать. — Я Константина Эдуардовича провожу. — Она тоже поспешила к выходу.
Двери закрылись, в квартире наступила тишина. На кухне был относительный порядок — вымытая посуда составлена на столе и прикрыта полотенцем, пол подметен.
В комнате Тамары длинный стол был еще не разобран, но это успеется и завтра. Елизавета Васильевна вошла в свою комнату и вопросительно взглянула на дочь:
— Так в чем дело?
— Мама, — Лера в волнении ходила по комнате, — я должна тебе сказать, что твое поведение меня изумляет, а многие вообще посчитали его неприличным!
— Вот как? — Елизавета Васильевна подняла брови. — В чем же заключается неприличие моего поведения? Я разгуливаю по улицам, громко ругаясь матом, с бутылкой пива в руке, а потом бросаю пустую бутылку прямо на асфальт? Или, может быть, я сижу в метро, развалившись, и пристаю к женщинам? А может, я не умею пользоваться носовым платком и сморкаюсь себе и другим под ноги?
— Перестань, мама, — в раздражении проговорила Лера, — ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Это твои отношения с Константином Эдуардовичем.
