Сергей Зверев - Обряд на крови
Елизар еще что-то говорил взахлеб, но Мостовой его больше не слышал. Молча поднялся с лавки. Поглядел на образа в углу. Перекрестился неумело двоеперстием и, зажав в руке автомат, тяжелым шагом вышел из землянки.
— Оставь ты ее! Не губи девку! Христом Богом тя молю! — запоздало простонал ему вослед Елизар, но дверь уже захлопнулась.
Выскочил наружу. Без слов кивком головы поприветствовал стоящего на часах Калистрата и быстрым шагом подошел к соседней землянке. Приоткрыл дверь, заглянул внутрь, но заходить не стал, а только рукой поманил стоящую рядом с Аграфеной Глушу. А когда выбежала и снова бросилась к нему на грудь, бережно прикрыл ее с боков полами распахнутой куртки, прикоснулся губами к ее волосам.
— Пойдешь за меня? — спросил как выдохнул. И замер в тревожном ожидании.
— А позовешь коли — пойду. Чево не пойти? — тихо прошептала она и озорно прихватила ему мочку уха зубами.
— А если отец не позволит, не даст благословения?
— А все одно пойду, не удержит, — без всякой заминки ответила она. — Я за тобою хучь куды пойду, хучь в ад, хучь в рай, хучь в геену огненну. Тольки…
— Что?
— Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом, поди, жалеть-то станешь?
— Дуреха ты еще. Совсем еще дуреха. Да ни за что не стану.
Помолчали чуть.
— Знамение мне было.
— И какое ж такое знамение? — с легкой иронией в голосе спросил Андрей.
— Ангел ко мне прилетал… Зри, грит, ужо недолго осталося. Совсем ужо скоро выйдет тебе отрада. Возвернется твой миленок, сымет с тебя изрок, ослобонит душу ото мрака и печали.
— Так это же — сон в руку, милая. Так бывает.
— Тольки ты уж боле не охальничай, не убивай кого-нито, не бери боле страшной грех на душу… Даже этого свово лихого ката.
— Хорошо, роднулька, я не буду.
— А побожься.
— Да ей-богу. Обещаю. Ну, чем тебе еще поклясться?
— Ну, бери тогда. Тогда — твоя я.
Прижал к себе Глушу, хватанул морозный воздух губами, сгорая от набежавшей переполняющей грудь нежности:
— Ну, беги давай. Беги в хату, милая. А то замерзнешь.
Славкин и Мостовой
За три часа до рассвета небо полностью затянуло, заволокло тучами. Не видно было больше ни одной звезды. Неожиданно с шумом налетел порывистый ветер, злобно встряхнул несколько раз подряд кроны деревьев, обломал сухие сучья и, просвистев над тайгой, так же неожиданно стих, словно обессилел, в одно мгновение выдохся. А через минуту пошел снег. Повалил вертикально тяжелыми крупными хлопьями, буквально на глазах сглаживая, пряча все следы, превращая изножье леса в гладкую, нетронутую, нехоженую целину.
«И очень вовремя! — с лихорадочным восторгом прошептал Славкин. — Не раньше и не позже. Ну прямо — Дед Мороз с подарками! — Собрался, повертел в руках костыль и, размахнувшись, запустил его в темноту. Повесил винтовку на плечо стволом вниз и растянул обветренные, потрескавшиеся губы в самодовольной улыбочке: — Теперь ни одна сволочь ни хрена не услышит».
Доковылял до середины скального плато и, сверившись с хорошо видимым в темноте, выбранным еще с вечера ориентиром (разлапистая высокая сосна с раздвоенной макушкой, стоящая прямо напротив землянок на противоположном краю болота), остановился и прислушался. «Ну что? Проспал, зараза? — ухмыльнулся, подумав о цепном кержацком псе, все еще до сих пор не издавшем ни единого звука. — Только бы в будку не забился? А ничего — выманим. Да я и будки вроде никакой не видел?» Стащил рюкзак, достал из него моток бечевки и, присмотрев достаточно толстую, растущую в нескольких метрах от обрыва молодую березку, привязал к ней конец веревки и уложил ее широкими петлями на снег. Снял винторез с плеча и, зажав его приклад под мышкой, снял с предохранителя и включил подсветку прицела. Не спеша, едва приподнимая ноги над укрытой пушистым снежным покрывалом промерзшей, покрытой твердым настом землей, подобрался к самому краю скального выступа и, наклонившись, осторожно посмотрел вниз: «Да точно, проспал, бродяга. Лежит без движения. Правда, хреновенько лежит-то. Одна задница из-за поленницы выглядывает. Ну это мы сейчас поправим. — Покрутил головой, поднял обломанную ветку и бросил ее в сторону. Собака моментально зашевелилась. Встала на ноги, отряхнулась и навострила уши. — Вот сейчас толково встал, как надо. — Прижал приклад к плечу и положил сетку прицела под левую лопатку пса. — Дважды нажал на курок и увидел, как собака тоненько взвизгнув, свалилась на бок и, свернувшись калачиком, засучила лапами. Но агония ее продолжалась совсем не долго — всего лишь каких-то несколько секунд. По крайней мере, одна из пуль легла туда, куда и целился, — точно в сердце. — Молоток, — похвалил он себя мысленно, — еще не разучился. Теперь бы также и с этими засранцами. — Прислушался, посмотрел на холмики заснеженных землянок: — Спят, как сурки. Ни один дымок еще не курится. Прям, как горожане, бля… Ну лады. Тогда приступим». Подошел к березке, расправил ремни разгрузки и, зажав в кулаке свободный конец веревки, потянул ее к обрыву. Сбросил вниз и, очистив ногой от снега кромку скального выступа, повесил винторез на шею и, натянув перчатки, приступил к спуску. Как только уцепился двумя руками за веревку, она под его немалым весом тут же сильно спружинила. Видимо, зацепилась где-то за наледь или вмерзший в наст сучок. Его резко потянуло вниз и тут же подбросило вверх. И он моментально понял, что она не выдержит. Как только начнет перебирать по ней руками, она тут же и оборвется. Время на размышление не было, и он, ослабив захват, быстро заскользил вниз. В нескольких метрах от земли крепко сжал ладони, чтобы хоть как-то притормозить стремительное падение, и их тут же обожгло дикой, пронзающей болью. А через мгновение и порезанная острогой нога словно ухнула до самого бедра в серную кислоту. Боль была просто адская. Она в один миг распространилась по всему телу, и даже в затылке с чудовищной силой заломило. Он, крепко, до хруста сцепив челюсти, задавил рвущийся наружу стон и в изнеможении откинулся на спину. Но через несколько секунд, уловив ухом какой-то тихий шорох в стороне поленницы, резко сократив мышцы живота, бросил грудь вперед и, пригнув голову, сорвал с шеи ремень винтовки и направил ее в сторону звука. А еще через мгновение, услышав сухой металлический щелчок, похожий на звук взводимого курка, потянул на себя спусковую скобу.
Все, что происходило с ним потом, виделось, как в густом молочном тумане: черная длинная тень, метнувшаяся к нему не от поленницы, а откуда-то с совсем другой стороны — от входа в землянку; выпученные блестящие глаза здоровенного мужика с бородой широкой, как лопата; громадные лапищи, мертвой хваткой сомкнувшиеся у него на горле…
— Здорово, Сань. Давненько мы не виделись, — едко бросил Мостовой, глядя на своего бывшего закадычного друга. — Думал, наверно, что я тебя бездарно провороню? Рассчитывал нас врасплох застать?
— Да тебе, сучок, повезло просто где-то на мои следы наткнуться, — мигом сообразив, в чем дело, откликнулся Славкин, морщась от вернувшейся вместе с сознанием боли. — Ну, ты же у нас — везунчик по жизни. Сморчок, конечно, полный, но этого от тебя не отнимешь. Прет тебе везуха постоянно. — И, показав зубы, окрысился: — Только мы ж с тобой, братишка, еще не закончили.
— Да однозначно — закончили, — отрезал Мостовой, с проскочившей в голосе ноткой неуверенности и, обежав торопливым взглядом Славкина, не отрывая глаз от него, спросил: — Калистрат, а ты его хорошенько проверил?
— Да все, как есть, ощщупал. И карманы вывернул. Ничё боле при ём нету.
— Что, ссышь, Андрюша? Ну, признайся? Да ты ж у нас всегда ссыкуном был, — подначил его Славкин.
— Врешь, как всегда, — успокоившись, показательно усмехнулся в ответ Мостовой. — А чего тебе остается, супермен картонный?
— Тогда скажи, чтобы мне руки развязали. Уже совсем не чувствую. Меня щитомордник в палец цапнул, когда я в яму провалился… Если действительно не ссышь, конечно, если очко у тебя не играет… Да хотя б при бабе-то не позорился… геррой. Вас же здесь — шестеро, а я — один, — сказал Славкин и, явно провоцируя Андрея, окинул присевшую у камелька притихшую Глушу открыто похотливым масленистым взглядом: — А, красавица?
Мостовой посмотрел на ноги Славкина, обмотанные сыромятными ремнями по всей длине, на его крепко перетянутые по запястьям руки, посиневшие и опухшие от нарушенного кровообращения и, неприязненно блеснув глазами, бросил:
— Ничего — перебьешься.
— Да тебе же хуже… Ты ж у нас пацифист, бля. Меня прикончить ты не сможешь — духу у тебя на это не хватит. Кишка тонка… А, начнись гангрена, запашок от меня пойдет убойный, поверь моему опыту. Ну, это, правда, твоя замута.
— Да ничего, перенесем как-нибудь. Не брезгливые. А нужда возникнет — так я сам тебе твои поганые грабки топором отхерачу. Уж тут ты не беспокойся, — сказал Андрей, но, увидев, как при его словах испуганно дернулись плечики Глуши, сказал: — Ладно… Никита… развяжи ему руки. На время… Пускай разомнет немного. А потом опять завяжешь. Только не так сильно. Калистрат слегка перестарался.
