Эрик Эмблер - Свет дня
Колебания несколько уменьшились.
— А теперь опускай помедленнее, — продолжал Фишер.
Выполняя его команду, я слегка отпустил шнур, и тут же колебания начались снова.
— Спускай, спускай. Только ровнее!
Я продолжал потихоньку отпускать капроновый шнур. Дергался он теперь намного меньше, только изредка чувствовалась незначительная вибрация. Очевидно спустившись уже достаточно низко, Миллер начал помогать себе, перебирая ногами по стене. Бухта шнура рядом со мной постепенно становилась все меньше и меньше, вызывая у меня новый вид страха: поскольку капроновый шнур был обвязан вокруг моей грудной клетки, мне вряд ли удастся вовремя развязать узел, не выпуская его из рук. И если в уменьшающейся бухте его окажется недостаточно, чтобы Миллеру хватило спуститься до оконной заслонки, то… то Фишер наверняка заставит меня придвинуться почти к самой кромке крыши…
Впрочем, когда шнура оставалось еще метра два, Фишер поднял вверх руку и скомандовал:
— Стоп!
Услышав эту спасительную команду, я почувствовал такое облегчение, что даже не обратил ни малейшего внимания на боль в руке от сжимающей ее петли. Просто опустил вниз голову и, глубоко вздохнув, как можно плотнее закрыл глаза.
Через несколько мгновений шнур слегка завибрировал, и до моего слуха донеслись слабые звуки царапанья по металлу — это Миллер приступил к вскрытию оконной заслонки. Минута шла за минутой, но ничего вроде бы не происходило. Вот только моя левая рука от сдавливающего ее капронового шнура практически уже онемела. Затем последовал совершенно новый, какой-то «пустой» звук, продлившийся всего секунду-другую, прежде чем Фишер снова прошипел:
— А теперь опусти еще немного. Только очень, очень медленно.
Выполнив его приказ, я сразу же почувствовал, что напряжение шнура вдруг ослабло. Вернее говоря, полностью пропало. Значит, Миллер был уже внутри.
— Можешь передохнуть.
Этому приказу я подчинился немедленно и куда с большей охотой, чем раньше. Первым делом ослабил шнур на своей руке и массировал ее до тех пор, пока в мышцах не появились многочисленные, но весьма приятные «уколы от иголочек» восстанавливающегося кровообращения. Господи, какое же это счастье — наконец-то иметь возможность снова чувствовать свое собственное тело!
Такое счастье, что в тот момент я не мог ни о чем другом даже думать. Совсем как в тот далекий памятный день, когда школьный инструктор пытался заставить меня нырять в воду. Дело в том, что, попав в нечто вроде привилегированной кадетской школы, надо было или обязательно уметь, или как можно скорее научиться плавать. Затем наступала очередь уметь или как можно скорее научиться нырять. Что касается плавания, то против него у меня не было никаких возражений, но ныряние… Ныряние было совсем другим делом. Потому что, когда моя голова оказывалась под водой, меня сразу же охватывал дикий страх захлебнуться и утонуть. Какое-то время мне удавалось избегать ныряния, оправдывая это тем, что у меня больные уши, но затем инструктору это все надоело, и он потребовал, чтобы я принес справку от врача. Я попробовал написать ее сам, но в то время еще не знал нужных медицинских слов и, само собой разумеется, тут же попался. Мне казалось, он тут же отправит меня с обличительной запиской к директору школы, но он поступил иначе — заставил меня нырять. Причем не в переносном, а в прямом смысле этого слова. То есть хватал за руку и за ногу и швырял в воду бассейна… А когда я вылезал, повторял то же самое снова, даже если я не успевал еще откашляться от проглоченной воды! И так раз за разом, раз за разом… Пока один из работников бассейна не остановил его.
Поскольку инструктор был женат, я в качестве мести за пережитое унижение, не откладывая дела в долгий ящик, тут же написал письмо его жене, в котором сообщил ей, что ее муж постоянно пристает к мальчикам нашей школы. В основном в раздевалке школьного бассейна. Заставляет их трогать его «части тела», ну и прочее, прочее в том же духе… Не имея должного опыта в такого рода вещах, я не догадался даже хоть как-либо изменить мой почерк, которым совсем недавно собственноручно написал подложную медицинскую справку о больных ушах, поэтому он сразу же обо всем догадался. Но доказать ничего не мог, так как в порыве праведного гнева тут же ее разорвал на мелкие клочки и выбросил в мусорное ведро. Вместо этого инструктор вывел меня в фойе бассейна, обвинил во всех мыслимых и немыслимых грехах, обозвал «маленьким чудовищем», «мерзавцем», «негодяем»… Но дальше этого не пошел. Поскольку, помимо всего прочего, был просто потрясен. Когда до меня это дошло, я горько пожалел, что понял это слишком поздно. Ведь знай я, что он на самом деле занимался такими делами, конечно же сразу же заявил бы об этом в полицию, и последствия были бы совсем иные. Ну а так, выходит, не более чем, так сказать, «по-дружески» предупредил его, чтобы он был поосторожнее, только и всего. Тоже мне отомстил, называется!.. На этом все тогда и закончилось. В конце того же семестра инструктор перешел в другую школу в противоположном районе Лондона, и больше мне о нем никогда не приходилось слышать…
До меня вдруг донеслось сердитое шипение Фишера, и я поспешно открыл глаза.
— Эй, проснись! Натягивай шнур!
На этот раз я обвязал его вокруг своего пояса, чтобы иметь возможность использовать для подъема не только руки, но и вес своего тела.
— Готов?
Я молча кивнул и потверже уперся ногами в стальное ребро поверхности площадки.
— Тащи! — скомандовал голос Фишера.
Что я, само собой разумеется, и сделал. Тащить Миллера наверх оказалось намного труднее, чем спускать вниз. От неимоверных усилий мои глаза заливал жаркий пот, дважды мне пришлось остановиться, чтобы перевязать узел на пояснице и перехватить шнур руками… Впрочем, потом к делу, слава богу, подключился и ненавистный Фишер, помогая мне тащить Миллера здоровой рукой.
— Так, так, чуть медленнее, еще, еще… стоп!
Давление шнура вдруг ослабло, и над кромкой крыши появилось ухмыляющееся лицо Миллера. А затем и он сам.
— Мерси, мерси, мой дорогой коллега, — по-французски сказал он, довольно похлопывая меня по ноге.
Я закрыл глаза и кивнул. Несмотря на шум в ушах, до меня доносились обрывки его слов, обращенных к Фишеру:
— …полностью все, что мы планировали, а также кое-что в качестве достойной приправы к дорогому блюду… и даже снова поставил на место оконные заслонки.
Чуть позже я почувствовал, что Миллер сам снимает капроновый шнур у меня с груди. А когда открыл глаза, то увидел, как он прикрепляет бархатный мешочек к своему поясу, а Фишер уже возится с узлами анкерной веревки. Я подполз к нему и стал ему помогать. Мне до смерти хотелось как можно скорее убраться отсюда. И они мне, не сомневаюсь, в этом помогут. Ведь Фишеру с его больной рукой тоже нужна будет помощь, чтобы вернуться на ту самую крышу верхнего уровня…
Мы отправились в обратный путь в точно таком же порядке, как шли сюда, — Миллер во главе, я за ним, а Фишер в конце. Но на этот раз нам не пришлось никуда поворачивать.
Мы оставили крышу над «Залами ожидания „белых“ евнухов» справа, прошли мимо султанских кухонь до стены у «Врат спасения» — там было всего одно место, которое вызвало у меня некоторые трудности, но я на четвереньках его все-таки преодолел — и оказались на стене, выходящей прямо во внутренний «Дворик янычаров».
Совсем недалеко от этой стены проходил длинный ряд высоких деревьев, и свисающую ветку ближайшего из них Миллер не задумываясь использовал как якорь под блок-таль. Сначала он спустил на землю Фишера, потом меня, но сам спускаться в «люльке» не стал — не оставлять же такую столь очевидную улику прямо на дереве! И дело, конечно, было не столько в самой улике, сколько в том, чтобы не оставлять следов способа, которым было совершено это более чем дерзкое ограбление… Отвязав шнур, он сложил его пополам, перекинул через ветку и буквально через несколько секунд уже стоял вместе с нами на земле. Моментально сдернул шнур с ветки и начал его сворачивать в бухту. Самое примечательное — во всяком случае, для меня — заключалось в том, что, проделав такую работу, он даже не запыхался…
Теперь во главе нашей процессии был уже Фишер, ведший нас к внешней стене, расположенной чуть ли не строго параллельно автодороге, которую туристы обычно использовали только в дневное время. Это оказалось совсем недалеко, так что минуты через две мы уже отчетливо видели свет окошек сторожки, где сидели охранники громадных входных Баб-эль-Мандебских ворот. До сих пор мы медленно шли, скрываясь в тени густых деревьев, но здесь они, к сожалению, кончались. Метрах в сорока пяти отсюда высилась церковь Святой Ирины, чуть дальше вперед дорога раздваивалась: правая «рука» шла прямо сюда к воротам, а левая, сужаясь и извиваясь, бежала вниз по холму по направлению к морю…
