Владимир Колычев - Мужчина, которого предала женщина
– Ты и так по самое не балуйся получишь. Или сомневаешься?
– Что заработал.
– Ты святого из себя не строй. Лучше помоги нам найти твоих дружков.
– И мне за это скостят срок, да? Сказки для маленьких.
– Не веришь в добрые сказки, не надо. А вот злая сказка может стать явью. Отправят тебя в пресс-хату, надругаются над тобой, тогда вспомнишь наш разговор…
– Но это беспредел! – возмутился Валентин. – Я прокурору буду жаловаться. Реально жаловаться. В Генеральную прокуратуру напишу, в ООН. Я не шучу… Я такой же гражданин своей страны, как те чеченцы, которых уничтожила группа Цаплина. И тебя, майор, посадят. Это я тебе гарантирую!
– Никто ничего не докажет, – упрямо мотнул головой Кочетов.
– Докажут не докажут, а мало тебе не покажется.
– Даже не знаю, на что ты собираешься жаловаться…
– Только попробуй в пресс-хату меня отправить!
– Какая пресс-хата, о чем ты, Полунин?… Слушай, может, ты того? – С издевательской ухмылкой Кочетов покрутил пальцем у виска. – Так, может, мы тебя на обследование отправим, к психам?
– Не ломай комедию, майор! Скажи, что тебе от меня нужно?
– Ты должен помочь мне поймать твоих дружков. Они уже где-то за границей, я в этом уверен. Но все равно ты скажешь, на какие фамилии у них оформлены заграничные паспорта. И где они могут прятаться?
– На необитаемом острове. Они собирались отправиться на необитаемый остров.
– На какой конкретно?
– Не знаю, может, на Карибы, может, на Сейшелы. Аможет, на остров Сала-и-Гомес…
– Будет тебе гомес!
– Нет уж, лучше сала. И побольше…
– Что, жрать охота? – глумливо спросил Кочетов. – Жрать хочется, а посылки передавать некому, да?
– Ну почему же некому? Мама передает.
– А Дарьяна твоя передает?
– Передает, – уныло вздохнул Валентин.
Увы, но за весь месяц после ареста Дарьяна ни разу не подала весточку. Разве что адвоката наняла, причем не самого дорогого. Ни свиданий, ни посылок. И, похоже, Кочетов об этом знал.
– Ничего она тебе не передает. Потому что не нужен ты ей. Вычеркнула она тебя из своей жизни… Дочь Тихоплесова хотела, чтобы Дарьяна твоя от наследства отказалась. Наколоть ее хотела, чтобы она бумаги подписала. Не подписала, потому что ты ее спас… В принципе мы были рядом, мы бы не позволили ей поставить подпись под отказом. Но в любом случае ты, Полунин, жизнью своей рисковал, стреляли в тебя. И где благодарность?
– Не надо никакой благодарности, – обреченно мотнул он головой. – Хватит того, что я был с ней перед смертью. Мне так было хорошо, что мне уже ничего не нужно.
– Перед чьей смертью, Полунин?
– Перед своей… Я уже умер, начальник. Меня уже нет…
Кочетов долго и пристально смотрел на Валентина. И, похоже, он понял, что у него и в мыслях нет играть на публику.
– Ты – псих, Полунин. Тебя обследовать надо.
– Не надо. Невменяемым все равно не признают… Ничего я не скажу тебе, начальник. Не знаю я, где Цаплин свою группу спрятал. И какие у них паспорта, тоже не знаю. Они сами все делали…
– Не ври. Ты компьютерщик, ты паспорта штамповал.
– Плохо мне, майор. Голова раскалывается. Да и на перевязку пора. Рана у меня плохо заживает, гноится… Ты бы отпустил меня, а то заражение крови начнется, достанется тебе потом…
– Дурака включил? Ну-ну!..
Кочетов угрожающе сощурился, долго и в упор смотрел на Валентина, осуждающе качая головой.
– Завтра поговорим, – многозначительно сказал он и вызвал конвой.
Валентина доставили в больничную палату, но в тот же день перевели в общую камеру. Похоже, Кочетов не поверил, что за такую вольность в обращении с заключенными можно серьезно пострадать. Да и сам Валентин не верил…
Ему приходилось слышать о пресс-хатах, где всякого рода уголовная мерзость втаптывала в грязь неугодных ментам арестантов. Но попал он в такую камеру впервые.
Глава 32
Он понял, где оказался, едва переступил порог. Камера была просторной, светлой. И всего пять коек, четыре из которых стояли торцом к дальней стене, под окном, в один ярус, в метре друг от друга. Задними своими спинками эти шконки смотрели на стол, развернутый поперек помещения. Лакированный стол, койки с пружинными сетками, ковер на стене, холодильник, телевизор с домашним кинотеатром. И одна незаправленная шконка сиротливо стояла рядом с унитазом так, будто служила туалетной перегородкой.
Запах нечистот здесь угадывался едва, и еще его перебивал одеколонный дух. Но зато здесь воняло грубой, животной агрессией. Аура зла окружала сидельцев этой камеры. Один, с обнаженным торсом, стоял возле умывальника, щедро смачивая водой подмышки. Массивная, наголо бритая голова, уродливое лицо, мощное, мускулистое тело, наколки на плечах. Другой стоял в проходе между шконками и, прижимая накачанные руки к бокам, поднимал-опускал штангу. Хищный оскал на крупном квадратной формы лице, бычий взгляд, вздутые от напряжения вены на бугрящихся шейных мышцах. Два других постояльца были в футболках и атлетической мощью не отличались, но чувствовалось, что даже с каждым из них по отдельности справиться будет очень сложно. Они сидели за столом и смотрели на экран подвешенного к потолку телевизора. В руках у каждого по игровому джойстику, а громкий вой ревущих моторов указывал на то, что арестанты участвуют в виртуальных автогонках. Один, пучеглазый и с многодневной небритостью на щеках, кусал губы, напряженно приподнявшись со своего места; другой, азартно сощурив глаза, улыбался в предчувствии скорой победы.
Все заключенные были заняты своими делами, на Валентина никто не обращал внимания. Но все-таки он не торопился уложить свой матрас на свободную шконку, грубо сваренную из ржавых уголков и арматуры. Он поздоровался и ждал, когда ему позволят занять место, неважно, что лишенное всякого престижа.
Но вот небритый вскочил со своего места, озлобленно стукнув джойстиком по столу.
– Черт!
Только сейчас он глянул на Валентина. И глаза его налились кровью.
– Это все из-за тебя, козел! – заорал он. – Это ты фортуну испугал!
Валентин опустил голову, глядя на него исподлобья. Он должен был ответить на оскорбление, но сама интуиция подсказывала ему, что не стоит реагировать на это. Ведь ясно же, что небритый провоцирует его.
– А чего ты молчишь? – поднимаясь со своего места, с хищным оскалом спросил победитель виртуального заезда. – Ты что, правда козел?
– Нет. Валентин я.
Он назвал статью, по которой был уже осужден, сказал, что предъявляют ему на довесок. Но, похоже, его уголовное досье мало кого здесь волновало.
– А может, ты все-таки козел?
Небритый подошел к Валентину, обошел его по кругу, принюхиваясь.
– А может, ты дырявый?
– Нет.
– А если да?… В тазик сядешь?
– Зачем?
– А мы посмотрим, какой ты. Если пузыри пойдут, значит, дырявый. Значит, под шконкой будешь жить.
– Пузыри не пускаю, мыло не поднимаю…
– А чего у тебя сопли под носом? – спросил подошедший к Валентину штангист.
Он был мокрый после упражнения, и от него едко пахло потом.
– На вот, оботрись…
Он протянул Валентину полотенце в клеточку.
– Только спасибо не говори, у нас это не принято.
От полотенца Валентин шарахнулся, как от чумы.
– Так много чего не принято. Западло таким вытираться…
Считалось, что таким полотенцем подтираются «петухи» после плотного общения с озабоченными сокамерниками.
– А ты что, умный? – спросил небритый, въедливо всматриваясь в него.
– Был бы умным, здесь не оказался.
– Это что такое? – вскинулся арестант. – Хочешь сказать, что мы не умные, если здесь оказались?
– Ты что, за идиотов нас держишь? – спросил штангист.
И вдруг, резким движением обхватив рукой Валентина за шею, пригнул его голову к полу. Сила у него нечеловеческая, и вырваться из его объятий было просто невозможно. Да и стоял он так, что сопротивляться не имело смысла.
– Сам штаны снимешь или помочь?
И все-таки Валентин попытался лягнуть небритого, который зашел к нему сзади. Но тот так больно ударил его ногой по копчику, что на какое-то время он потерял сознание.
Очнувшись, Валентин понял, что на нем нет штанов. Но и штангист отпустил его, не пытаясь больше удерживать в унизительной позе.
Небритый сунул его спортивные треники в раковину, включил воду, и когда они намокли, швырнул их Валентину под ноги:
– Вымоешь пол начисто. И можешь отдыхать…
Глупо было, стоя в одних трусах, качать права.
Поэтому Валентин взялся за тряпку.
Уголовники больше не трогали его. Они даже поднимали ноги, когда он ползал с тряпкой у них под ногами.
Он дочиста вымыл пол, после чего ему пришлось выдраить сортир. Треники были безнадежно испорчены, но в сумке у Валентина были джинсы.
Арестанты не трогали его, и никто слова не сказал ему, когда он, застелив койку, забрался под одеяло. И ужин ему позволили принять – пресную кашу и теплый чай с куском сырого, кисловатого хлеба. Но к столу его не пустили. Пришлось ужинать, сидя на шконке.
