Андрей Курков - Добрый ангел смерти
— Та нехай, чого ты турбуешся? — успокоил меня Петр.
А в Коломые шли дожди.
За пятнадцать минут ходьбы от небольшого вокзальчика до дома родителей Петра мы промокли насквозь. Дождь преследовал нас от самого Ивано-Франковска, но меня, пока мы ехали, не покидала надежда, что поезд вывезет нас из-под тяжелых низких туч. Не вывез.
И вот мы стояли на крыльце обычного двухэтажного дома. Петр постучал.
Дверь открылась, и тут же толстенькая старушка-мать, вытерев руки о передник, обняла Петра. Вышел его отец — худой и высокий.
— Дочка, в такому платти трэба в цэркву иты, а нэ посуд мыты!
— Давай, я тоби тэлэвизор включу, — предложил Гуле старик и, не дожидаясь ее ответа, направился к стоявшей в углу тумбе, снял с телевизора вышитую красными петушками накидку, щелкнул тумблером, дождался изображения и стал настраивать двухрогую комнатную антенну.
Гуля послушно уселась на стул перед телевизором, а я остался стоять у дверей.
Услышав за спиной поскрипывание деревянных ступенек, я оглянулся и увидел спускавшегося с трубкой в руке Петра.
Он жестом позвал меня за ним, на крыльцо. Стоя под козырьком, я смотрел на монотонный дождь, пока Петр раскуривал свою трубку.
— Завтра мы з Галэю йидэмо в Кыйив, — наконец произнес он. — Вы залышытэсь тут, з батькамы вжэ поговорыв. Якщо щось узнаю — подзвоню!..
— Хорошо, — кивнул я.
После этого мы стояли молча минут десять. Я слушал дождь и вдыхал легкий табачный дым трубки. Наше молчание казалось странным. Неужели нам не о чем поговорить, думал я. Ведь как ни крути, а больше месяца мы провели вместе.
Пусть не возникла у нас дружба, но ведь дружба и не начинается со связанных ног и рук! «С чего она начинается?» — задался я вопросом, и почему-то вместо ответа вспомнилась знакомая с детства песня «С чего начинается Родина?». Во всяком случае, он привез нас сюда, к своим родителям, думал я. Это, конечно, не дружба. Это скорее — гуманизм. Но еще неизвестно, что по большому счету важнее в этой жизни: гуманизм или дружба?
Вечером меня ждал большой сюрприз. Словно в издевку над сладкими воспоминаниями о той единственной ночи, которую провели мы с Гулей вдвоем, старушка Ольга Мыколаивна объявила, что спать мне и Петру она постелила внизу в гостиной, а Гуля и Галя будут спать наверху.
Озадаченный, я подошел к Петру и шепотом спросил, что это значит. Ведь и Петру, наверно, логичнее было бы провести ночь с Галей.
Он только улыбнулся в свои черные усы.
— Цэ йих дим, — он кивнул на родителей, — як воны скажуть, так и будэ!
Эту ночь я спал плохо. Несколько раз просыпался, слушал шелестящий по листьям деревьев дождь. Поднялся разок и подошел к окну. Заметил на улице напротив калитки «Жигули» темного цвета. В машине горел свет и мужчина читал книгу, уложив ее перед собой на руль. Увиденное показалось странным только утром. А ночью меня преследовал холод неестественного одиночества. Рукам хотелось чужого тепла, хотелось обнять Гулю, прижать ее к себе. Та ночь казалась такой близкой и одновременно далекой. И снова шелест дождя и похрапывание Петра останавливали мои мысли и я лежал, оцепенев.
Глава 69
Наутро после завтрака мы с Гулей вышли проводить Петра и Галю на вокзал.
Дождя не было, но солнца не было тоже. Тяжелое небо серым монолитом ползло куда-то под напором неощутимого здесь, внизу, ветра. Гуля надела еще не полностью высохшие джинсы и футболку. Время от времени, пока мы шли, она с опаской поглядывала вверх.
Я несколько раз вспоминал увиденную ночью из окошка дома машину.
Поезд стоит в Коломые десять минут, но когда мы добрались до вокзала, выяснилось, что он на полчаса опаздывает. Усевшись за столик в вокзальном кафетерии, мы успели выпить кофе и съесть по бутерброду с колбасой и все это — молча. Только перед тем, как вставать из-за стола, Петр, внимательно посмотрев мне в глаза, сказал: «Там в моей комнате на столе конверт с деньгами. Это вам».
На платформе, когда подходили к нужному вагону поезда, мне показалось, что за нами следят — уж очень пристально смотрели на нас стоявшие у соседнего вагона двое мужчин в коричневых кожаных куртках. Смотрели и разговаривали между собой, не оборачиваясь друг к другу.
Уже садясь в поезд, он сказал еще одну фразу: «Ты непоганый хлопэць!» Гуля и Галя попрощались как-то почеловечнее — поцеловались.
Покосив взглядом, я заметил, что двое в куртках зашли в соседний вагон.
Мне это не понравилось и я забеспокоился за Петра и Галю. Однако какая-то другая моя мысль подсмеивалась надо мной, над моей казавшейся уже клинической подозрительностью.
Возвращаясь назад, в дом родителей Петра, мы очень спешили. Небо, казалось, просыпается и вот-вот разродится новым дождем. Одинокие капли уже падали вниз, на землю.
Мы только-только успели забраться на крыльцо и остановиться йод козырьком перед дверью, как пошел дождь.
Это осень, думал я. Она теперь будет держать нас под домашним арестом. В чужом доме мы будем мысленно зачеркивать числа и дни недели. Я буду ждать телефонного звонка, после которого мы сможем перебраться под киевский домашний арест. Нет, в Киеве все будет проще. Во-первых, у меня дома есть зонтик. Мы купим еще один и будем гулять под дождем. А может, дождь к тому времени прекратится? Тогда можно будет слушать шелест золотой осени под ногами…
Старик снова включил телевизор. Сам он сидел с газетой в руках. А старушка Ольга Мыколаивна возилась на кухне. За окном бесконечный дождь создавал иллюзию вечера.
Когда же вечер наступил и мы поужинали, я спросил у старушки, могу ли я перебраться в комнату к Гуле, раз Галя уже уехала.
Ольга Мыколаивна строго посмотрела на меня.
— Вы вэнчани чы распысани? — спросила она, — Нет.
— Тоди як можна? Цэ ж нэ по-людськы. Що Гулин батько скажэ?
Я тяжело вздохнул, понимая, что продолжать этот разговор можно сколько угодно, но результат будет один.
— Нэ сумуй, — улыбнулась старушка. — Якщо ты Гулю любиш, и вона тэбэ любыть, то можэтэ и потэрпиты!
Когда я поделился грустной новостью с Гулей, она рассмеялась.
— Ты чего? — спросил я.
— Точно, как у нас.
— А что, у вас разве венчаются?
— Нет, сейчас расписываются… в ЗАГСе… Венчаться красивее. Я, когда в Алма-Ате училась, по телевизору видела…
Я понимал, что не смогу жить в одном доме с Гулей и расставаться с ней по ночам. Все мои ночи тогда превратятся в один сплошной кошмар. Я буду обнимать подушку, слушать дождь и ощущать холод одиночества, от которого не избавят и несколько пуховых одеял. Нет, я просто свихнусь!
«Что тебе мешает обвенчаться здесь, в Коломые? — спрашивал я себя. — Нет, ничего не мешает… Что для этого нужно? Церковь и обоюдное желание».
— Давай обвенчаемся, — предложил я Гуле.
Она не ответила. Только улыбнулась широко, прикрыв свои раскосые глаза.
Видимо, представила себе наше венчание. Потом подалась вперед, обняла меня.
«Ладно, — думал я вечером, ложась на диван в гостиной. — Еще одну ночь потерплю, а завтра с утра начну действовать».
Ночью, проснувшись от какого-то шума, я выглянул в окно и снова увидел на улице напротив дома машину, в которой кто-то сидел, только в этот раз у него в руках была не книга, а газета.
Проснулся когда часы показывали полседьмого. Встал, оделся и заглянул на кухню. Ольга Мыколаивна закручивала трехлитровку огурцов.
— О, ты вжэ встав! — обрадовалась она. — Доброго ранку!
— Доброго ранку! — ответил я. — Ольга Мыколаивна, мы бы хотели с Гулей обвенчаться… Тут, в Коломые.
— А чого ж ни! — Глаза у старушки загорелись. — У нас така гарна цэрква тут! Трэба тилькы зи свящэн-ныком поговорыты, цэ ж вин ришае! Можэмо разом питы… писля обида.
Словно добрый знак, после обеда на небе ненадолго появилось солнце. Мы втроем с Ольгой Мыколаивной отправились в дорогу. В воздухе все еще пахло дождем, и улица была мокрая. Мы шли вдоль частных домов, вдоль разноцветных заборов.
— Цэ тут рядом, нэдалэчко, — говорила старушка. — Отут щэ хвылын пъять…
Вскоре впереди над дорогой вырос синий купол. Дорога вместе с домами и огородами немного поднималась на холм, и мы поднимались по ней. Перед нами выросла небольшая кирпичная церквушка. На макушке синего купола золотом отливал крест.
Дорога останавливалась перед воротами, ведущими во двор церкви Двор был небольшой."Слева и справа от церковных ворот стояло по деревянной скамейке.
Слева виднелся колодец. К нему вела отдельная выложенная кирпичом дорожка.
Дальше, за колодцем, стоял одноэтажный дом, крытый красной черепицей.
— Туды, туды нам трэба! — показала на дом Ольга Мыколаивна. — Там наш батюшка Олэкса жывэ.
Батюшке было лет тридцать с лишним. Худощавый, с длинными волосами, стянутыми сзади резинкой, и высоким с залысинами лбом. Встретил он нас радушно.
Усадил на старую тахту в гостиной, сам присел на стул рядом и всем видом показал, что готов слушать.
