Вячеслав Денисов - Главный фигурант
Внешне он напомнил Сидельникову Шустина трое суток назад. Разница была лишь в глазах. У репортера они светились страхом. В глазах Олюнина царила откровенная досада.
Советник почему-то развеселился, стал рассказывать майору анекдоты, курить и при этом взгляд его не сходил с лица Федула. Наговорившись вдоволь, Кряжин придвинул стул и сел напротив предприимчивого бомжа из «серпентария».
Улыбка не сходила с его лица и тогда, когда предмет разговора не предполагал иронии:
– Вы, гражданин Олюнин, как я уже не раз имел возможность убедиться, человек ловкий и сообразительный. А потому разговаривать на какую-то одну заскорузлую тему, как то – разбой на Знаменке, с моей стороны было бы наивно...
– А что случилось на Знаменке? – насторожился Олюнин.
Шустин фыркнул, Кряжин расслабленно поморгал.
– Вы узнаете этого человека? – советник посмотрел в сторону репортера.
– Этого... – Миша-Федул долго всматривался в раскрасневшееся лицо через щелки прищуренных глаз. Казалось, это будет длиться вечно. Но вдруг он взметнулся, подбежал к Шустину и схватил его обеими руками за горло.
Кряжин даже не шелохнулся, а опешивший от такого демарша Сидельников вскочил и обхватил Федула за шею. В шее что-то хрустнуло, Федул взвыл и вернул Шустину волю.
– Я вспомнил, – тяжело дыша, буркнул Олюнин. – Этот гад сестру понудил жениться, а потом бросил с двумя детьми.
– Какую!.. – заверещал репортер, и лицо его покрылось пятнами свекольного цвета. – Какую сестг’у?! Этот негодяй вовлек меня в пг’еступление, Иван Дмитг’иевич!.. Аг’естуйте его немедленно! Я готов дать показания, клянусь!..
Помощник дежурного вышел из своего закутка с палкой в руке и стал оглядывать помещение, выбирая жертву. Первым ему на глаза попался репортер, заканчивающий свою речь, однако Сидельников своевременно вмешался и указал глазами на следователя: «Когда он скажет, тогда войдешь!»
Кряжину к развитию событий, подобных этому, было не привыкать. «Крутить луну» способны лишь особо одаренные, и Олюнина можно было отнести к этой категории не задумываясь. Те, у кого нет внутри стерженька, «сдуваются» при одном только виде формы с погонами, понаглее начинают косить под недоразвитую личность. И лишь самые опытные ступают на тропу неповиновения правде посредством импровизаций, как самый трудный путь их борьбы с правоохранительными органами.
Был у капитана Немо слуга по имени Консель, и он знал названия всех рыб без исключения, потому как постоянно находился при научных трудах своего хозяина. Но он ни разу не мог назвать увиденную рыбу, ибо в трудах хозяина не было и не могло быть фотографий.
Разрыв между практикой и теорией налицо в поведении лиц, подобных Олюнину. Никогда в жизни не держа в руках учебника по формальной логике, они используют принцип «подмены аргумента» с легкостью, коей позавидовал бы преуспевающий аспирант. На арго простолюдинов это тоже называется «врубать дуру».
– Мы выйдем отсюда, – зловеще пообещал сгорающему от возмущения Шустину Олюнин. – И я расскажу тебе, как живут твои сыновья – Сашеньке семь лет, Коленьке – девять. Как сестра моя – жена твоя – в нищете прозябает, как ребятишкам денег на учебники не хватает – «Ботанику» пополам делят! Я тебе расскажу. И приведу в дом, который ты восемь лет назад оставил. Мерзавец.
Шустин беспомощно вращал яблоками глаз и махал перед собой руками, словно немой. Наконец его прорвало:
– Я убью этого негодяя!! Иван Дмитг’иевич, остановите это! Я к вам как гг’ажданин обг’ащаюсь! Ос-та-но-вите!
– Держите себя в руках, – поморщился Кряжин. – Как ребенок, ей-богу... Если вы восемь лет назад своих детей оставили, Шустин, то как одному из них семь лет может быть? И как ученики первого и третьего классов могут учиться по одному учебнику ботаники?
Шустин похлопал ресницами и сказал, что все это для него настолько неожиданно, что... Словом, он поражен наблюдательностью следователя.
– Гражданин Олюнин весьма неглупый человек, но при этом совершенно необразованный, – продолжал объяснять советник. – Он бы в мошенники пошел, но там его самого без штанов оставят, потому что никто не будет иметь дело с человеком, не знающим, что ботанику начинают изучать только в пятом классе средней школы. Это свидетельствует о том, что человек имеет максимум четырехлетнее образование. Как вариант – не имеет и оного. А так все, конечно, абсолютно правдоподобно. – Кряжин показал руками, что именно: – И вот это – «в нищете прозябает», и это – «в дом приведу».
Шустину в голову не приходило, что эти фразы можно точно изобразить пассами рук.
– Станиславский сломал бы в восторге пенсне и закричал: «Верю!» Но я не Станиславский. На видеомагнитофоне из квартиры артиста остались отпечатки пальцев преступника, и наши криминалисты, отождествив их с личностью, дали однозначный ответ: они принадлежат гражданину Олюнину, однажды отбывавшему наказание в исправительно-трудовом учреждении под Вологдой и еще один раз – под Хабаровском.
Олюнин снова стал щуриться, и Кряжин понял – сейчас тот извинится за свою нечаянную промашку, но не перед Шустиным. И вспомнит, что репортер задолжал ему полтинник за прошлую выпивку.
– Олюнин. Олюнин! – предупредительно воскликнул он. – Это пустое. Лучше поговорим о делах. У артиста сотрясение мозга и нервный стресс после удара газовым ключом по голове. Как всякий артист, он желает видеть, как вас поведут на расстрел и как вы будете падать после залпа. Я могу предоставить ему эту возможность даже в нескольких дублях.
Прихватив воротник его куртки, чего никто не ожидал от увальня Кряжина, он резко подтянул Олюнина вместе со стулом.
– Сделка.
Миша-Федул шмыгнул носом и посмотрел мимо советника.
– Условия?
– Разбой переквалифицируется на грабеж. Я получаю информацию по Разбоеву.
– Что-то я не пойму тебя, начальник, – пробормотал Олюнин. – То ты забываешь о разбое, то о разбое информацию получить хочешь. А на хрена, спрашивается, тебе информация, если ты о ней собираешься забывать?
– Я о Борисе Разбоеве. Почему он на киче – ты знаешь. Информация должна быть правдивой и на эту тему. Все, что знаешь. И не тупи, – предупредил Кряжин, – иначе дороже выйдет. И разбой легко переквалифицируется в убийство.
– А что, Забалуев умер? – усмехнулся Олюнин.
– Разве я называл фамилию потерпевшего? – подобрел советник. – Один – ноль.
Федул насупился и попросил сигарету. Кряжин дал. И сам же, давясь от смеха, щелкнул зажигалкой.
– Федул, Федул... Бестолковка стоеросовая... С кем ты в дурачка подкидного катать собрался? Если надо, артист умрет. Он – слуга искусства. Искусство служит народу. А народ требует хлеба и зрелищ. Снабжать массы хлебом не моя обязанность, но зрелище гарантирую запоминающееся и яркое: Забалуев ляжет, а Олюнин сядет.
Пожевав губами, Миша-Федул сухо сплюнул на пол.
– От вас, мать-перемать, все, что угодно, ждать можно, – процедил он тихо и презрительно. – Но я не испугался, конечно. Я от души. От осознания, так сказать, и благородства: давай бумагу.
– А сможешь? – усомнился Кряжин.
– Не одних вас в институтах учили.
кряжину
хочу добровольно передать следователю кряжину следующую информацию. По существу заданых вопросов хочу пояснить следующее...
– Еще раз мою фамилию напишешь с маленькой буквы – сделка отменяется, – предупредил, заглядывая через плечо, советник. – И пора уже к делу переходить.
...разбоева борьку я знаю примерно 3 года. Последний раз видел его примерно 10 месяцев назад в тот день когда его посадили. Он пришел на пустырь с бутылкой водки и сказал что хочет видеть свою жену маришу. Там он жил с гейсом. Стерва оставила его без женской ласки и борька постепенно сходил с ума от безна (зачеркнуто) безот (зачеркнуто) без сэкса. Это он сам мне рассказывал когда был пьяным. В тот день 22 февраля он был психован говорил что хочет вернутся к нормальной жизни и завязать с пьянками. В обед он ушел и больше его я не видел до самого вечера. Но в восемь часов вечера на пустырь пришел толян иванов и пригласил меня к себе на елагинский проспект. Мы прошли пешком через весь парк и около десяти подошли к его дому. А за пять минут до этого я видел борьку. Он сидел на лавочке на елагинском проспекте и мне показалось что он сильно бухой. Мы с толяном прошли в метре от него и толян мне еще сказал смотри умер что ли. Глаза у борьки были стеклянными а лицо горело. Я сказал толяну ты идиот разве может розовый пацан быть мертвым. Он просто устал. А наутро мне на пустыре сказали что борьку дома взяли мус (зачеркнуто) милиционеры. Более ничего сообщить не могу. Написано собственно. Ручно. олюнин.
– А где живет этот Толян? – прочитав, Кряжин стал укладывать лист в папку. На лице его была задумчивость. Недавнее ироническое настроение исчезло.
