Сергей Донской - Конь в пальто
– …Так что вы зря беспокоитесь, пацаны, – закончил объясняться этот симпатичный, улыбчивый и разговорчивый.
И посмотрел прямо на Бура. Опять!
Бур услышал свой собственный голос, процедивший: «Это кто тебе здесь пацаны, ка-а-зел?», увидел, как бита, сжимаемая его рукой, описала полукруг и с тупым звуком опустилась на голову охранника. Успел подумать: «Что я делаю?» – и тут же замахнулся снова. Звук от этого удара получился иным: хрустнуло, словно сухую дощечку переломили. Крак! Парнишка упал на цемент. Упал мертвым, это было ясно с первого взгляда.
– За что? – спросил один из двоих охранников, оставшийся в живых.
– А чего он лыбится? – сказал Бур тоном обиженного ребенка. – Мы тут не шутки шутим.
– Так он всегда улыбался, когда мандражировал перед дракой, – тихо пояснил незнакомый парнишка. – От страха. Он испугался сильно…
Один от страха помер, другой от страха убил. Глупо. И тошно. И хрен его знает, сколько водки нужно, чтобы забыть предсмертную улыбку мальчишки в подвале.
Бур аккуратно поставил пустую бутылочку на подоконник и стал медленно подниматься к двери, за которой доживал свое еще один обреченный на смерть.
3
Приговоренные к смертной казни чаще суетятся, чем впадают в ступор. Усиливающееся беспокойство заставляет их много говорить и двигаться, этим они как бы доказывают себе, что все еще живы, отгоняя нарастающий ужас перед тем мгновением, после которого ни разговаривать, ни шевелиться будет уже невозможно. Оказывается, даже последние минуты жизни стоят, чтобы насладиться ими по капельке, не приближая свой конец сопротивлением. А если это не секунды, а часы? И если приговор не зачитан, если на расстоянии вытянутой руки находится внешне симпатичное существо противоположного пола и банка ледяного пива, а цифирьки на электронных часах ободряюще подмигивают: до утра так много времени… Страшно? А пожалуй, что и ничуть. Особенно когда наготове ударные славянские присказки про утро, которое вечера мудренее, про авось и небось, про бога, который не выдаст, и про свинью, которая не съест.
Олежка Ляхов знал все эти поговорки, а еще – кучу шуточек и анекдотов, которые так и сыпались из него тем вечером. «Новые русские» врезались в своих «Мерседесах» в «Запорожцы» старых украинцев. Чапаев с Петькой делили Анку, чукчи умничали, евреи жадничали, кавказцы живо интересовались задними проходами всех их, вместе взятых.
Олежка тарахтел, как заведенный, с дальновидностью никулинского зайца, косящего трын-траву. Ни волка он не боялся, ни сову, ни даже Хана. Доживал последние часы под лозунгом «А нам все равно», потому что, если бы умолк и призадумался, то впору было мастерить петельку или голову в духовку совать.
– Про Клинтона и Монику слышала? – вещал Олежка, полулежа на раскуроченной кровати. – Он ее удочерить решил, а жена говорит: «Зачем нам в семье лишний рот?»
Оля, которую анекдот застиг на середине протяжного зевка («а-ах…»), успешно перевела его в понимающий смешок («…х-ха»), хотя ей лично мониковский рот был до лампочки, своего вполне хватало. Прокормить и приукрасить его плюс все прилагающееся ко рту – вот и все, что требовалось Оле в этой жизни.
Шпокнула и зашипела новая банка, вскрытая Олежкой. Присосавшись к ней, он прошелся взглядом по телу, расположившемуся рядом. Тело было затянуто в платье с блестками, длиной и покроем смахивающее на маечку. Куцее черное платьишко с пышным оперением на груди, длинная шея, маленькая головка и сильные голенастые ноги – вылитая страусиха. Анекдотов про страусов в Олежкином репертуаре не имелось, и он решил немного разнообразить вечер.
– Раздевайся, что ли, – предложил Олежка, отбирая у Оли прикуренную сигарету. – Познакомимся поближе.
Она упрямо извлекла из пачки новую сигарету, чиркнула зажигалкой, выпустила из ноздрей дым и с сомнением в голосе произнесла:
– На фига ближе? Трахнемся – и дело с концом. Мы ж не в кабаке, чтобы знакомиться.
Железная логика. Олежка пожал плечами:
– Тем более раздевайся.
Оля, вздохнув, отложила сигарету и заизвивалась вся, с шуршанием выскальзывая из тесной оболочки своего платья. Сходство со страусихой сразу исчезло, зато припомнились Олежке гадючьи повадки. Он побултыхал все еще тяжелехонькой банкой и вылил содержимое в глотку. От вида Олиного бельишка траурного цвета внезапно испортилось настроение.
– Что уставился? – недовольно спросила она. – Штаны снимай. Резинка есть?
– Какая еще резинка?
– Презик, – пояснила Оля, деловито освобождаясь от ажурной сбруи. – Натягивай, и поехали. Ты как хочешь – сзади или спереди?
С сигаретой девушка явно не собиралась расставаться. Олежка заколебался. Он не знал, как он будет, и не потому, что его озадачила необходимость выбора. Он опасался, что при подобном подходе не сможет ни так, ни этак.
Самое обидное, что Оля, по всей вероятности, была последней женщиной в его жизни. «Последняя услада смертника, вот как это называется, – горько подумал Олежка. – До чего же ты щедрый, добрый папа Хан…» Ханская наложница выжидательно смотрела на него сверху вниз, не забывая временами вставлять сигарету в презрительно искривленные губы.
– Заткнись и иди сюда, – скомандовал Олежка, внезапно наливаясь злобной силой. – Я буду по-всякому.
4
Напрасно Олежка полагал, что время у него еще есть. Шансы дожить до утра у него были самые мизерные. Хан и Итальянец, каждый заочно приговорившие Олежку к смерти, тоже не догадывались о том, что лошадка, на которую они сделали свои ставки, может и вовсе не выйти на финишную прямую.
В ляховскую квартиру тихо проник человек, у которого имелись и ключи, и заряженный пистолет, и очень недобрые намерения. Он пришел, чтобы побеседовать с двоюродным братом по-родственному. Нашлась на свете женщина, которая сблизила их так, что дальше некуда. Вплоть до смертельного столкновения лбами.
Шевельнув ноздрями, Жека сразу почуял плохо выветрившийся запах винных паров, застарелого табачного перегара и свежего дыма. Стол в гостиной оказался заваленным посудой и объедками, а то, что не уместилось на нем, неаккуратно громоздилось прямо на полу. Но Жека не был инспектором санэпидемстанции. Он явился сюда скорее как блюститель нравственности, а потому его больше всего заинтересовали характерные звуки, доносящиеся из спальни. Сопение мужчины и женщины, такое учащенное, словно они затеяли в темноте соревнование по бегу на месте или отжиманию от пола. Прислушиваясь к шуму, Жека сдвинул на пистолете флажок предохранителя и удобно разместил палец на спусковом крючке, сунул «ТТ» в карман плаща и включил свет. Ленка сама предложила ему заглянуть сюда на огонек. Значит, да будет свет!
– Кто там? – всполошился в спальне невидимый Олежка. Затем из дверного проема высунулась его взлохмаченная голова и легко определила, кто там. – Жека?
– Он самый, братик. Я вам не помешал?
– Так я тут… это…
– Я уже понял, – кивнул Жека. – Можешь не утруждать себя объяснениями.
Он собирался открыть огонь не раньше, чем увидит обоих. Им, оказывается, вчерашней ночи оказалось мало. Или Ленка обнаглела настолько, что пригласила его побыть третьим? Может быть, даже в скромной роли наблюдателя? Но зрительницей станет она сама. Интересно, как понравится ей вид мозгов, вышибленных из бесшабашной головы родственничка? Как пакостил – без штанов, – так и подохнет…
– Не поняла! – донесся из темноты грубоватый женский голос. – Что за кайфоломка?
Жека опешил. Голос принадлежал явно не Ленке… Рука, собиравшаяся извлечь пистолет, замерла на полпути. Жека вопросительно посмотрел на Олежку: кто такая? Тот пожал плечами: такие вот, брат, дела, сам понимаешь, не тот случай, чтобы презентацию подружке устраивать.
Еще мгновение, и Жека развернулся и пошел бы прочь, с облегчением ругая Ленку, устроившую ему такое мучительное испытание чувств. Но мгновения как раз и не хватило. Потому что в Олежкиных глазах мелькнула растерянность. Почему он так испугался? Почему, бросив быстрый взгляд поверх Жекиной головы, потупился и завибрировал?
Медленно подняв лицо к празднично сверкающей люстре, Жека сразу обнаружил ответ на свой вопрос. Помимо хрустальных побрякушек там висело совершенно инородное украшение. Неуместная тряпица, сувенир на память. Славные трусики, очень похожие на те, которые один мужчина подарил своей возлюбленной в феврале, на день Святого Валентина. Задорное сердечко на самом видном месте. Внутри сердечка вышито имя Хелен, то бишь Елена. Загляни к своему любимому родственнику… На огонек… Шурша плащом, Жека поднял руку и снял с люстры сувенир, еще надеясь, что это просто глупое совпадение.
– Как зовут твою гостью, братик? Похвастайся.
– Я Оля, а вообще-то Лара! – горделиво ответствовала незнакомка из спальни. – А што такое?
Олежка зачем-то виновато развел руками, но Жека смотрел не на него, а на сувенир. Судя по манере изъясняться, невидимому нежному созданию было по барабану, как его называют. Хоть Оля, хоть Лара, хоть вообще Хелен…
