Валерий Барабашов - Золотая паутина
— Пошел, зацепил… — чертыхнулся Битюцкий.— Ты обязан ставить в известность меня, понял? Обязан! Ты работаешь на заводе, там и сиди.
— Почему вы так говорите, Альберт Семенович? — стал закипать и Воловод. — Автоцентром я занимаюсь давно, вы это знаете. На спекуляции запчастями руки там греют капитально, и я считаю своим служебным долгом…
— Служебный твой долг, Воловод, — выполнять мои указания! — Битюцкий почти кричал. — И ненужную инициативу тут у меня не проявляй! Скажут тебе — делай. Не скажут — сиди и молчи в тряпочку. Понял?
— А как же совесть, Альберт Семенович?
— Совесть твоя — делать то, что я тебе скажу. Я за этим тебя сюда брал. Для этого помогал. А ты уже все забыл.
— Ничего я не забыл, Альберт Семенович. — Воловод прекрасно понял, о чем именно говорит Битюцкий. Но, в конце концов, нельзя их товарищеские отношения переносить на служебные обязанности! Дело не должно страдать. И потом, почему Битюцкий так рьяно отстаивает эту Долматову? Ну, если она не виновата, то проверка ей ничем не повредит. Другое дело…
Вздрогнув от предположения, Андрей тем не менее сразу же отогнал эту мысль — и как только она могла прийти ему в голову? Альберт Семенович — требовательный и принципиальный руководитель, много лет проработал в милиции, никогда ни в чем не скомпрометировал себя, это все в управлении знают. Какое же он, Воловод, имеет право даже допускать такую мысль?
— Ты что, задержал того парня на рынке? — спросил Битюцкий.
— Да. Взял объяснение, положил в ту папку, где и другие дела по автоцентру.
— Ты вот что, Воловод, принеси-ка мне эту папку, я сам посмотрю. И не отвлекайся сейчас, с «Электроном» надо кончать. Это пустой номер.
— Альберт Семенович, поскольку наши точки зрения не совпадают, а работаем мы на этот раз вместе с чекистами, я обязан доложить наши разногласия Русанову.
Битюцкий жестко, с ненавистью смотрел на своего подчиненного.
«Ах ты щенок! — думал он. — Коготки показываешь, учить меня вздумал. Русанову он доложит. Русанов сразу же затребует объяснение по прошлогоднему задержанию Долматовой, спросит, почему не было возбуждено уголовное дело… Ладно, Воловод, ладно. Аукнется тебе твое упрямство».
Но дальнейший разговор он повел мягко. Улыбнулся:
— Ты вот что, Андрей. Не кипятись и в бутылку не лезь. Я поопытнее тебя и пост занимаю побольше… В общем, так. Бумаги мне по автоцентру принеси, я просмотрю, потом потолкуем. «Электроном» занимайся. Решил проверить эту… Долматову — проверяй. С Русановым я сам поговорю, ты поперед батька в пекло не лезь. А за эмоции — извини, нервы что-то ни к черту стали. Не спал почти всю ночь, мысли всякие, заботы домашние…
— А я смотрю, вы что-то сегодня не в себе, Альберт Семенович, — пошел на примирение и Воловод.
— Да будешь не в себе, когда дома две бабы. И обе больные. Дочке «скорую» в три часа ночи вызывали, — врал Битюцкий, глядя прямо в глаза Воловоду, — у Александры Даниловны тоже сердце прихватило… А тут ты еще…
— И вы извините, Альберт Семенович, я не знал.— Воловод поднялся со смятением на лице, пошел к двери.
«Да, парень, жаль мне тебя», — вздохнул Битюцкий, когда дверь за Воловодом закрылась.
Он пошарил у себя в карманах кителя. Подержал на ладони по-прежнему сверкающий полировкой «презент», кинул его в распахнутый сейф, повернул ключ. Потом во внутреннем кармане отыскал клочок бумажки, который всучил ему вчера бородатый этот малый, Борис. На клочке значилось: «Гонтарь Михаил Борисович. Председатель торгово-закупочного кооператива «Феникс». И шестизначный номер телефона.
Несколько минут сидел Битюцкий над этой бумажкой в оцепенении и тоске. Слишком ответственное решение собирался он принять, но принять его был вынужден. Воловода он тоже хорошо знал: капитан, со своей честностью, стал ему просто опасен.
— Михаил, — сказал он в телефонную трубку. — Это Битюцкий. Нужно встретиться.
Глава двадцатая
Первого августа, в день отъезда судьи Букановой в отпуск, Генка Дюбель набрал номер ее служебного телефона и бесстрастно слушал длинные, томительные гудки. К телефону долго никто не подходил, потом трубку взяла какая-то женщина, сказала:
— Алло! Слушаю вас!
— Мне Галину Андреевну, — как всегда, Генка изменил голос, говорил покашливая, чуть отвернув голову в сторону от трубки.
— Она в отпуске. С сегодняшнего дня.
— Ах да, я и забыл!… Вот досада. Она просила меня обязательно позвонить сегодня.
— А кто это говорит? — поинтересовалась женщина.
— Александр Николаевич.
— Здравствуйте, Александр Николаевич! А я вас не узнала. Это Золототрубова. Что это у вас с голосом?
— Да пива, что ли, холодного хлебнул… К-хм! К-хм!… Извините. Жаль, я не застал Галину Андреевну. Что же делать? Она очень просила позвонить… А дома у нее есть телефон?
— Нет, насколько я знаю.
— Придется к поезду идти.
Золототрубова засмеялась:
— Да дайте вы человеку хоть в отпуск спокойно уехать. Пусть отдохнет от дел. Она и вчера допоздна тут сидела.
— А мне как быть? — покашливал Дюбель, «держал голос». — Целый месяц совесть мучить будет… Нет-нет, я должен ее сегодня увидеть. Поезд она говорила какой, новороссийский, а вот вагон…
— Вагон я тоже не знаю… Впрочем, погодите, Александр Николаевич. Я вспомнила. Рядом с вагоном-рестораном. Галина Андреевна еще говорила: вот мне повезло.
— Ну, в таком случае я ее найду, — уверенно проговорил Дюбель и положил трубку.
Из телефонной будки он вышел радостный — найти вагон Букановой особого труда не составит. Хорошо, что поезд практически ночной, уходит в двадцать три часа сорок две минуты, а ночью, как известно, все кошки серы, легче будет укрыться. Теперь надо найти Игорька Щеглова, отправиться с ним на вокзал, пожелать судье Букановой «счастливого пути».
Весь вечер ушел у Зои Русановой на сборы. Днем она работала, отпрашиваться в поликлинике не стала, прикинула, что со временем у нее все в порядке, успеет. Так оно, в общем-то, и было. А с трех до одиннадцати вечера в путь можно собраться трижды. Тем более что вещи в основном были собраны, ну, кое-что выгладить еще надо, проверить. Главное — сделать другие домашние дела: она оставляла двух мужчин почти на месяц одних, им-то, конечно, не до стирки и глажения будет, у них все должно быть готовое — постельное белье, рубашки, трусы, носки… Понятно, что при необходимости и муж, и сын простирнут для себя мелкие вещи, как-никак оба военные люди, по Зоя знала, как неохотно занимаются мужчины этими делами, лучше оставить им запас.
Приготовлением этого «запаса» она п занималась весь вечер.
Ужинать всей семьей они сели поздно, шла уже программа «Время», показывали бесконечные депутатские баталии: с виду интеллигентные люди, в добротных костюмах и галстуках, отпихивали друг друга от микрофона, состязались в том, кто остроумнее и злее подденет правительство и, конечно же, партию.
Виктор Иванович ел неохотно, депутатов слушал с плохо скрываемым раздражением: ну сколько можно заниматься голым критиканством? Понятно, что перестройка, понятно, что многое в стране нужно изменить — и большинство не против этого! — но должны быть серьезные конструктивные предложения, продуманность действий, озабоченность за будущее. Голое критиканство — разве принесет оно пользу народу, государству? Разнузданность, разрушительность критики всех и вся, сокрушение авторитетов, осмеяние патриотизма — черт возьми, да как жить при этом?! Что может впитать в себя из этого потока «чернухи» его сын Сергей, вроде бы равнодушно поглядывающий на экран телевизора, на что и на кого ему ориентироваться в жизни?
Виктор Иванович вздохнул. Не стал заводить в такой вечер тяжелый разговор в кругу семьи — не время. У Зои голова занята отъездом, ей не до депутатских полемик, она сыта ими по горло, а сын… С сыном он поговорит потом: будут они одни почти целый месяц, наговорятся. Потребность в таких разговорах у Виктора Ивановича крепла с каждым днем. Он кожей чувствовал, что должен говорить с Сергеем откровенно и много, что передовая незримого и беспощадного фронта проходит волей судьбы и времени через душу и сердце его, пусть и взрослого уже, сына, что идет бескомпромиссная и безжалостная борьба и за его Сергея, и за тысячи, миллионы его сверстников. Он, отец, не может, не имеет права не то что стоять в стороне, а даже допускать мысль о ненужности этой борьбы — ибо сегодня, в наши дни, закладывалось будущее не только Сергея и его поколения, но и всей страны, государства. И будущее это виделось Виктору Ивановичу достойным России, которой вот уже многие годы так не везет на вождей и их программы, остающиеся на бумаге.
— Витя, сколько там на часах? — спросила из ванной Зоя (она что-то торопливо там достирывала), и Виктор Иванович посоветовал закругляться со стиркой. Время еще есть, но лучше спокойно посидеть, чай допить. Да и выйти пораньше. Хотя до вокзала недалеко, всего четыре остановки на троллейбусе, но поехать надо пораньше; Русанов, как всякий военный человек, терпеть не мог опаздывать и догонять, лучше на вокзале посидеть. К тому же время вечернее, транспорт ходит хуже, так что…
