Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына
Прекрасная Дама, вырванная из рук злодея, смотрела на Кашина, однако, с некоторым разочарованием: видимо, шпанистый не был ей совсем уж безразличен.
Но и этот, в кожанке, оказался довольно мил. А когда вышли на густо освещенную центральную площадь и она как следует разглядела его наконец — счастливо запунцовела: парень был красив. К тому же смел и благороден. Так удачный случай помог оценить, в конце концов, незаурядные качества агента второго разряда. Грусть по шпанистому моментально улетучилась, влюбленность понуждала говорить торопливо и сбивчиво, а пора поцелуев еще не пришла. И, не замечая дороги, они вышли к ослепительным витринам кинотеатра «Триумф». Встали в очередь. Семен, холодея, посчитал деньги и успокоился: на два билета хватало. «Хоть бы там не работал буфет», — размышлял он. Но за отсутствием уверенности все-таки продержал свою даму на улице почти до начала сеанса под предлогом красоты вечерних сумерек. Шли мимо, спеша на тот же сеанс, Малахов с Машей и Абдулкой, покрутился у витрины старый Спиридон, шаркая ногами, уныло плелся оценщик ломбарда Бодня, мчалась за город на двух тачанках поднятая по тревоге опергруппа, друзья Семена, но сам он ничего этого не видел, занятый разговором с весноватой и пухлогубой спутницей.
Раздались первый, второй звонки; оттолкнувшись от ограждающих витрину поручней, Семен взял девушку за руку и сладко почувствовал, как пальцы ее дрогнули и разжались в его ладони. Победным шагом, неся перед собой билеты, он шествовал к двери, повернув лицо к той, у которой падала с виска золотая прядка. И хор Гениев из глупого старинного водевиля вопил ему вслед:
Вас теперь соединила
Не мирская суета, —
Ум и чувства наградила
Здесь любовь и красота!!.
55
— Ходит и ходит, ходит и ходит, — ворчал Абдулка. — Второй уж раз прошел. И вчера ходил.
— Кто это там ходит? — выглянула в окно любопытная Маша.
— Вон тот мужик. — Мальчик показал вслед удаляющемуся по улице человеку.
— A-а, этот! Погорелец, нанялся Гришке Зую дрова колоть. Поля говорила — де-ешево!
Николая не было с утра: ушел за расчетом. Тоска по дому одолела мужиков, и артель распалась.
Ожидая его, поиграли в карты. Абдулка все время оставался подкидным, злился и уросил. Маша давилась смехом, била его по лбу растрепанной колодой, — только вдруг заплакала, сыпанув по столу карты, бросилась на кровать, лицом в нежнейшего пуха подушки.
— Ладно реветь-то! — грубо сказал Абдулка и ушел на улицу, не в силах вынести женского страдания.
Что-то поломалось в семье. Николай часто уходил из дома, бродил где-то. Возвращался поздно, торопливо ел, звенел тарелкой, а глаза блестели сухо и болезненно.
«Что с тобой; Коля?» — спрашивала женщина.
Он отмалчивался, натянуто улыбаясь. Об ухажорке не могло быть речи, а тогда что же?! И оба — Маша, Абдулка — мучились, глядя, как спадает с лица этот ласковый и обстоятельный человек. Страдал Малахов, страдала вся семья; нервность и недоверие грозили обернуться близкой печалью. Больше всего боялись: однажды уйдет из дома и не возвратится больше, закрутится и сгинет неведомо куда. Ничего не объясняя, Николай утешал их. Такой вот стала жизнь: без веселья и надежды.
Малахов вернулся раненько, не утруждая себя в тот день блужданиями по городу. Был он чуть хмелен, разговорчив. Поцеловал жену, отдал ей деньги, шлепнул по затылку приемыша и, сев на стул, начал неспешно рассказывать о прощании с артельщиками, друзьями-товарищами. Несколько человек уезжают сегодня, другие разбредаются завтра утром, и завтра утром они с Анкудинычем пойдут провожать их, последних. Другая новость была радостной: через какую-то дальнюю родню десятник договорился, что Малахова возьмут в затон для испытания в работе по плотницкой и столярной части, опять же помимо биржи. Сообщив это, Николай возбужденно заходил по горнице.
— Не верится, да? — спросила Маша.
— Ну что ты! — горячо отозвался Николай. — Это ведь такое дело… что ты! Тоже и о вас подумать надо: поить-то, кормить, тезку в выучку отдавать! — кивнул на приемыша.
Она повеселела:
— Ну и слава богу!
Коли такое настроение — никуда не уйдет!
И снова время до вечера текло в тишине и неторопливости. Крались вдоль улицы озябшие коты — вот один взобрался на проложенную под окнами доску и, остановившись перед стеклом, фыркнул, злобно щерясь, на людей в избе. Еще доносились звонкие стуки раскалываемых дров, покрикивала кукушечка в часах, одетые в атлас и сафьян Милон и Прелеста со старой олеографии, висящей теперь на стене, тянули друг к другу руки, а сверху резвый Амур сыпал на них цветы. Но ни один бутон так и не долетел до них, как не коснулись одна другой их руки.
Когда спустились сумерки, мир и покой, царящие в доме, стали мешать его обитателям. Все трое слонялись, не зная, на чем остановить взгляд. Не вязались разговоры, и карты валились из рук.
— Ты бы пошел, Коля, побегал с ребятишками, поиграл там, что ли? — вяло предложил Николай.
— Чего еще! — огрызнулся мальчишка. — Не нужна мне ихняя игра, не маленький, чай! Да они и не берут, говорят — вор, бродяга… Ну и наплевать!
А к восьми стало окончательно ясно, что дома не усидеть. Первой по этому поводу высказалась Маша:
— Пойти бы куда-то — а, ребята? В цирк бы я сходила. Там музыка, клоуны, уж-жасно иной раз смешно!
— Наверно, не попасть, — подумав, ответил муж. — Пропасть там народу вечерами.
— И правда, — согласилась Маша. — Да и билеты-то, поди, дорогие. Не напасешься — в цирк ходить! А давайте-ка я вас лучше в кино свожу.
— Опять в кино! Позавчера были!
— Так то позавчера! — встрепенулся на стуле Абдулка.
— А и верно, собирайтесь-ка, надо сходить. Что, бишь, там сегодня?
— «Всадник без головы»! — торжественно возгласила Маша. — В главной роли Мориса Джеральда — удивительно красивый и неподражаемый Гарри Пиль! Захватывающие трюковые съемки! Сногсшибательный боевик в семи частях!
Мужчины выслушали информацию с почтением, и, подтверждая эти сведения, Николай высказал свое мнение:
— Да, хорошая вещь!
«Всадник» шел в «Триумфе» давно, и уж никак не меньше двух раз Малахов с Абдулкой смотрели эту фильму, не говоря о Маше, — та вообще без числа. Но так сладостно мерцал всегда экран, так втягивали в себя умещающиеся на нем просторы!..
Они быстренько собрались и по заляпанным грязью улицам, кой-где по узким тротуарчикам стали пробираться к центру.
Абдулка тащился сзади, отягощаемый своею бедой. Он понимал, что молчать дальше нельзя, невозможно. Время неустанно сматывало свои клубки, Никола ходил, как в тумане, блаженный, ничего не подозревал, и только он, Абдулка, — так он думал! — знал правду. Однако не решался сказать ее и мучился с того момента, как убежал от пригревшей его артели, верной еды и надежного крова к голодной и вшивой братве.
Конечно, сказать Николе об оперативнике — дело вроде бы простое, но тогда всплывет невольное предательство, когда-то совершенное, — и сможет ли после этого Абдулкина душа вынести близость к этому человеку? Но что же лучше: сказать — и сгинуть, может быть, самому, или не дать сгинуть другому, назвавшему тебя сыном?
Он догнал Малахова и, оттянув его назад, вытащив из-под Машиного зонтика, заставил идти рядом.
— Слышь, Никола! — Гортань его пересохла, он задыхался. — Никол, помнишь, парень в артель приходил? Ну, красивый такой, в кепочке. Он из угрозыска, Никола, я его знаю. Да про тебя дознаётся, вот что!
— Что же ты… да неужто?! — тревожно воскликнул Малахов. — Зачем же он с тобой разговаривал?
— Приходилось раньше… встречаться. Ты не думай, — заторопился приемыш, — я ему ничего не сказал. А вот про тебя он сильно хотел допроситься. Больше ни про кого. Но я не сказал, ты не думай!
— А что ты можешь про меня сказать? — жестко спросил Малахов.
Абдулка смешался и замолчал, а Николай, добавив шагу, снова пристроился под Машин зонтик.
Но сердце Малахова дрогнуло и окуталось первым предчувствием.
Мальчишка вяло шлепал сзади. Разговор не принес облегчения: ведь он так и не решился сказать полную правду.
Примерно в квартале от «Триумфа», под фонарем напротив булочной, они увидали спящего прямо на земле косматого одноногого мужика с котомкой. Возле него растерянно перетаптывался толстый, прыщавый и белесый дурак.
«Фy ты, дрянь какая!» — воскликнула Маша.
Николай поглядел на освещенное лицо знакомого нищего, и облик его, медленно вмещаясь в загаженную внутренность недавно посещенного Малаховым притона, проплыл и остановился на том месте, где безобразная баба лупила его рваной галошей по косматой башке, а он хвастал своим богатством.
Одной загадки не стало, но и муть не рассеялась, и безразличны уже были и вечер, и кино, и тянуло домой из холодных мозглых улиц, где нет укрытия ни от взгляда, ни от ветра.
