Виктория Платова - Смерть на кончике хвоста
Почему она спросила о магазине?
— Не пугайтесь, Леонид. — Похоже, Бадер просто читала его мысли. — Просто в вашем милом кафе я так и не выпила коньяка. А мне очень хотелось…
— Вы собираетесь затариться спиртным?
— Ну, это громко сказано. Так, сто грамм, не больше. Я просто хочу выпить с вами. Вы мне симпатичны. Вы ведь не будете возражать?
Как он мог возражать? Но все дальнейшее… Все дальнейшее выглядело непонятно и пугающе. Если она собирается выпить, то как потом сядет за руль? Или она вообще решила этого не делать? Но если она не собирается садиться за руль, тогда… Продвигаться дальше в своих умозаключениях было опасно, и Леля счел за лучшее ни о чем не думать.
— Профессия накладывает отпечаток, не правда ли?
— Вы о чем?
— Ни о чем. Я просто знаю, что вы подумали.
— И что же я подумал? — Леле вдруг стало весело.
— Вы подумали: если она собирается выпить, то как потом сядет за руль? Или она вообще решила этого не делать? Но если она не собирается садиться за руль, тогда…
— Тогда… — Леля с трудом открывал высохший от напряжения рот.
— Тогда она просто возьмет такси, — рассмеялась Бадер. — А утром заедет за своим «Фольксвагеном»…
— Да… Примерно так я и подумал.
— Какой коньяк вы предпочитаете?
— Вообще-то я предпочитаю водку… Но только по праздникам. Я не пью.
— Я тоже.
— Но сегодня выпил бы…
— Я тоже.
Она загнала машину на широкую площадку перед универсамом и заглушила двигатель.
— Идемте, выберем что-нибудь. Я полагаюсь на ваш вкус.
Спустя десять минут «Фольксваген» Бадер остановился у пятиэтажки, стоящей торцом к проспекту. Леля жил в самом дальнем от проспекта подъезде на первом этаже. Он слишком долго не мог поверить в то, что девушка решительно настроена посетить его скромную холостяцкую обитель. Но когда бутылка французского коньяка убедила его в обратном, стал прикидывать, что же увидит эта безансонская штучка, как только переступит порог квартиры. Остатки завтрака на столе, тарелка с засохшим сыром, недопитый кофе, несвежее полотенце в ванной, груда грязного белья, которое он так и не отнес в химчистку, раковина, загаженная кремом для бритья…
Интересно, почему он так настойчиво думает о ванной?
11 февраля — 12 февраля
Наталья
Наталья не знала, сколько прошло времени.
И сколько она просидела над проклятым, страшным, убийственным «дипломатом». Окровавленная тряпка, которая еще совсем недавно была мужской рубашкой… Дурацкая запонка с китайскими символами инь и ян; у самой Натальи, где-то на далекой, безопасной и благословенной Петроградке, в старенькой палехской шкатулке «Русская рябинушка» тоже хранились инь и ян, выгравированные на копеечном перстеньке.
Перстенек Наталья не носила последние лет семь.
Но запонка! Кто-то еще верил в магическое слияние мужского и женского. Но не из-за этого же его убили, в самом деле! Почему, почему она подумала об убийстве? Непослушными, холодеющими от ужаса руками она развернула дорогой кусок шелка. Странное дело — Дырки от пули не было. Да и сами пятна выглядели беспорядочно — как будто рубаху использовали как тряпку и испуганно затирали лужу крови на полу.
Наталья зажмурилась: Нинон с ее сообщением об убийстве банкира Радзивилла… Она сама с ворохом газет об убийстве банкира Радзивилла…. Паспорт Радзивилла с открытой шенгенской визой…. Труп Радзивилла в багажнике… Просроченные билеты…
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы связать все это воедино.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она влипла.
Проторчать несколько дней в странной квартире, сладко спать на кровати, под которой валяется замызганная свидетельница преступления; даже не почесаться, узнав о паспорте покойного, спрятанном в чужом рюкзаке…
Ты трижды дура, дура в квадрате, дура в пятой, десятой степени, Наталья Ивановна!
Наталья с трудом заставила себя оторваться от созерцания страшной находки. И попыталась привести в порядок разболевшуюся от нервного напряжения голову.
Пока ничего ужасного не случилось. Во всяком случае, за ней не пришли, и на ее запястьях не щелкнули наручники. Она ни в чем не виновата. Она просто привезла собаку к хозяйке. А потом влезла в ее почтовый ящик… А потом открыла дверь… А потом решила остаться в ее квартире… И везде оставила свои отпечатки.
Отпечатки.
Если квартира связана с убийством — а сомнений в этом у нее оставалось все меньше и меньше, — милиция рано или поздно сюда заявится. И рано или поздно найдет ее, Наталью. И рано или поздно найдет… Найдет сотрудника студии компьютерной графики Маркелова Дениса Евгеньевича… И тот, как законопослушный гражданин, расскажет им о том, что случайно встретился с женщиной, у которой в записной книжке, на отдельной странице (!) был записан номер Дарьи Литвиновой. А он обязательно скажет об этом, он законопослушный гражданин.
В этом Наталья не сомневалась. Не станет человек, причастный к какому-нибудь преступлению, так явно демонстрировать свое присутствие: ключ в почтовом ящике, звонки по телефону, фотография на столе. Правильно, у него же был ключ, но он легко с ним расстался. Он просто опустил его в почтовый ящик. Он не виновен.
Об этом говорили руки, которые обнимали ее ночью в квартире на двадцать пятом этаже; об этом шептали его губы, его сбившиеся волосы, его сбившееся дыхание…
Он не виновен. А она виновна.
Она виновна уже в том, что, найдя в доме паспорт убитого человека, отмахнулась от этого, как от назойливой мухи, предпочла не замечать очевидного… Собака.
Во всем виновата чертова Тума, будь она неладна. Ну что ей стоило побежать не на Петроградку, а в центр, и затеряться где-нибудь между Адмиралтейством и Исаакием? Что ей стоило попасть в руки дочери какого-нибудь работника прокуратуры или линейного отделения транспортной милиции? Почему доберманиха выбрала именно ее? Нинон права: черные доберманы — это не к добру. Еще как не к добру!
Возьми себя в руки, Наташка! Возьми себя в руки! Наталья нервно забегала по спальне. Через минуту к ней присоединилась глупая Тума, не выпускавшая мячик из пасти. Должно быть, она решила, что Наталья снова собралась поиграть. Ничего, Тума, подожди немного… Игры только начинаются.
Наталья ухватила собаку за нос, и та обиженно заскулила.
— Что, не нравится? — мрачным голосом спросила Наталья. — Мне тоже не нравится. Очень не нравится. Какими в связи с этим должны быть наши действия, а?
Тума коротко рыкнула и попыталась вырваться.
— Правильно. Будем прорываться. С боями. Выходить из окружения. Ничего другого нам не остается. Значит, так. Ты сейчас отправишься в комнату, а я начну заметать следы…
Это прозвучало так мрачно, что Наталья невольно содрогнулась. Заметать следы означало утрамбовывать ноги трупа в бочку с цементом, подвешивать мертвое тело на крюках в морозильной камере, закапывать в ближайшей лесополосе под проливным дождем — словом, традиционный набор сцен из леденящего душу триллера. Правда, в ее случае это выглядело куда невиннее — она должна избавить квартиру Литвиновой от малейшего напоминания о себе, только и всего. Никаких отпечатков, оставленных на расческах волос, оторванных пуговиц, носовых платков, застежек от бюстгальтера, зубных щеток и следов обуви в прихожей.
Вечерняя встреча с таинственным Гримом на проспекте Металлистов («Дверь будет открыта») напрочь вылетела из ее головы. Равно как и бессмысленная склока с Вороновым, и обещание привезти кочевницу-доберманиху к Нинон.
Остаток дня Наталья посвятила стерилизации квартиры: она несколько раз выдраила пол в обеих комнатах, на кухне и в ванной. Она вылизала туалет и прихожую, она обтерла все вертикальные и горизонтальные поверхности, она перемыла всю посуду и обтерла каждый компакт-диск, по которому бегали ее шаловливые ручонки. Тума вела себя вполне прилично: она не путалась под ногами, не требовала продолжения банкета с теннисным мячом, — как будто понимала, что происходит что-то из ряда вон выходящее.
Наталья закончила генеральную уборку к десяти, когда Тума уже начала проявлять первые признаки беспокойства: вертеться перед дверью, подбегать к Наталье и тихонько поскуливать. Она хотела гулять.
— Подожди, — урезонила собаку Наталья. — Сейчас я соберу вещи. И пойдем.
Но Тума не дослушала ее: сорвавшись с места, она бросилась к двери и громко, с остервенением залаяла. И тотчас же раздался длинный и настойчивый звонок в дверь. Он не был деликатным (так звонил Воронов). И не был добродушно-коротким, с небольшими игривыми перерывами (так звонил Марголис). Этот звонок требовал. И бился в дверь. И угрожал.
Обмирая от страха, Наталья подошла к двери и заглянула в «глазок». У нее еще оставалась надежда, что в дверь ломится Денис: не выдержал и приехал, посчитал, что записка не произвела должного впечатления…
