Эд Макбейн - Крах игрушечного королевства
— Это допустимо?
— Полагаю, да.
— Одну минуту.
Тишина.
Наконец, дверь открылась.
Этта Толанд была одета в заляпаный глиной синий халат, из-под которого выглядывали джинсы. Ее блестящие черные волосы были собраны на затылке и перевязаны красной лентой. В руках Этта держала полотенце.
Открыв дверь, она принялась вытирать левую руку. Ходили слухи, что она увлекается лепкой. Впрочем, в Калузе в кого ни плюнь, попадешь то в скульптора, то в художника, то в драматурга, то…
— В чем дело, мистер Хоуп?
— Прошу прощения, если я вам поме…
— Помешали.
— Можно мне войти?
— Зачем?
— Нам нужно поговорить.
— Я уверена, что это недопустимо.
Темные глаза были полны гнева и подозрения. Этта стояла у двери, вскинув голову, расправив плечи и загораживая проход.
— Я могу вернуться с ордером на взятие показаний под присягой, — сказал я.
— Вероятно, вам так и следует поступить.
— Я бы предпочел, чтобы мы поговорили неофициально.
— Ладно, — сдалась Этта. — Входите.
Я вошел в прихожую. Этта заперла входную дверь. Я оказался в выложенном кафелем холле, который казался продолжением сада. Повсюду в кадках стояли цветущие кусты и деревья. Многие были выше меня, а некоторые расползлись по полу. Следуя за Эттой, я прошел мимо мелкого бассейна, в котором плавали золотые рыбки. Весь дом был погружен в полумрак, но где-то впереди горел свет. Туда мы и шли по широким коридорам.
Студия Этты — просторная комната со стеклянным потолком и большими окнами, позволяющими видеть усыпанное звездами небо, — выходила на залив. В студии было множество глиняных скульптур разной величины, изображающих обнаженных женщин. Они стояли на постаментах, столах и подставках. Скульптура, над которой Этта, по всей видимости, работала, пока я ее не отвлек, изображала в натуральную величину обнаженную женщину, застывшую на полушаге: руки опущены, левая нога вынесена вперед. Этта принялась обматывать скульптуру мокрыми тряпками. Мне вдруг пришло в голову сравнение в птичьей клеткой, которую накрывают на ночь.
— Миссис Толанд, — начал я. — Бобби Диас сообщил мне, что он побывал здесь в ту ночь, когда был убит Бретт. Это правда?
— Что — правда? Что он вам это сказал? Или что он здесь был?
— Этта, давайте не будем играть в эти игры, — сказал я. — Я считаю, что вы убили вашего мужа.
— Что, правда?
Бровь выгнулась дугой над темным миндалевидным глазом.
Леди-Дракон. Ее испачканные в глине руки продолжали спокойно оборачивать тряпками скульптуру, которая была почти одного роста со своей создательницей.
— Диас пришел сюда, чтобы найти видеокассету — так?
— Какую кассету?
Все тот же холодный, невозмутимый взгляд. Руки движутся так же трудолюбиво, как руки Лэйни на кассете.
— Ту, которую вы обнаружили в сейфе.
— Я обнаружила?
Взбеситься можно от такого спокойствия. Этта продолжала оборачивать статую мокрыми тряпками. Едва проработанный торс, ноги, грудь, голову. Она оборачивала скульптуру. Яростно оборачивала.
Старательно не обращая на меня внимания. Можно сказать, демонстративно не обращая.
— Вы вместе просмотрели эту кассету, — сказал я.
И снова никакого ответа. Внимание Этты было сосредоточено на глиняной статуе. Она пеленала скульптуру, словно мумию, оборачивала так старательно, словно это было дело всей ее жизни.
— Вы убедились, что одной из женщин, заснятых на этой кассете, была Лэйни Камминс.
Ответа снова не последовало. Этта продолжала работать. Потом она сполоснула руки в тазу с мутной от глины водой, который стоял на столе.
Вытерла руки испачканным в глине полотенцем. Сложила полотенце.
Положила его на стол рядом с подставкой, на которой высилась спеленутая статуя. Повернулась от стола ко мне. Двинулась к выходу из студии.
— Этта! — окликнул я ее.
— Я полагаю, мистер Хоуп, наша беседа окончена.
— Раньше вы звали меня Мэттью.
— Раньше мы были друзьями.
— Этта, что вы делали после ухода Диаса?
Этта опять не ответила. Вместо этого она сделала еще несколько шагов к выходу, чем-то напоминая собственную скульптуру.
— Этта, Диас ушел отсюда без десяти одиннадцать. Что вы после этого делали?
— Пошла спать.
— А я так не считаю.
— То, что вы считаете, не имеет значения.
— Имеет, если я смогу доказать, что в тот вечер, когда бы убит ваш муж, вы были на яхте.
— Да, я там была! После того, как он был убит. Я обнаружила его тело. Вы об этом забыли, мистер Хоуп?
— Вы возвращались на яхту после того вечера?
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
— Тогда как туда попала эта кассета?
Этта остановилась в дверном проеме. Подумала пару секунд.
Повернулась ко мне.
— Ее забрал с собой Бобби, — сказала она.
— Нет, он ее не забирал.
— У вас есть только его слово против моего.
— Не только, если его в тот вечер не было на яхте.
— Значит, он там был.
— Я так не считаю.
— Опять же, его слово против моего, — сказала Этта, с безразличным видом пожала плечами и снова повернулась к выходу.
— В половине двенадцатого коробка от кассеты была пустой, — сказал я.
Этта снова заколебалась.
Она остановилась на полушаге, вполоборота ко мне, вполоборота к дверному проему и огромному пустому дому.
— Ну и что? — спросила она.
— В это время Бобби ехал на Шуршащий риф. Он добрался туда незадолго до полуночи. У меня есть свидетель. Бобби никак не мог попасть на яхту после того, как оттуда ушла Лэйни. А в это время футляр от кассеты был пуст.
— Кто это сказал?
— Лэйни.
— Лэйни убила Бретта.
— Нет.
— Да.
— Нет. Без десяти одиннадцать кассета находилась у вас дома. Лэйни никогда не держала ее в руках. Через восемь дней после убийства я обнаружил эту кассету на яхте. Вы только что сказали мне, что не возвращались на яхту. Как тогда?..
— Я вам уже сказала: Бобби забрал кассету с собой, когда уходил.
— Я так не думаю, Этта. Я думаю, что это вы принесли кассету на яхту. Я не знаю, зачем вы это сделали. Может, вы мне скажете?
— Послушайте, это просто чушь.
— Нет, Этта. Я думаю, что вы отправились на яхту, чтобы поговорить с мужем. Я думаю…
— А я думаю, что вам следует покинуть этот дом.
— У меня есть свидетель, который видел вас, — сказал я.
Этта посмотрела на меня.
— Видел, как вы поднимались на борт в четверть двенадцатого.
Этта продолжала смотреть.
— Ну так что, мне идти за ордером? — спросил я.
И вдруг Этта разрыдалась.
Первым, что заметил Хуан, были светлые волосы Тутс.
Бандит щурился под проливным дождем, но едва мог рассмотреть прожектор, установленный на носу яхты. Он изо всех сил вцепился в штурвал и вопил, чтобы Луис побыстрее принес ему это гребаное пончо.
Белая полотняная рубашка промокла и прилипла к телу. Пистолет торчал из-за пояса насквозь мокрых брюк. Хуан снова завопил: «Луис!» — и тут увидел, что из люка показалась белокурая головка.
Уоррен тем временем выбирался наружу через иллюминатор в уборной.
У Хуана отвисла челюсть.
В прямом смысле слова отвисла.
Он смотрел, как Тутс поднимается, томно скользя по трапу.
Обтягивающая черная юбка, черные туфли на шпильке, помятая белая блуза.
Откуда, черт подери, она взялась?
Уоррен выполз на узкий бортик под иллюминатором. Отовсюду хлестали потоки воды. Цепляясь за поручни из нержавейки, Уоррен пополз к штурвалу.
— Как дела, приятель? — спросила Тутс самым соблазнительным тоном, какой только имелся в ее распоряжении. Под прилипшей к животу бандита мокрой рубашкой отчетливо вырисовывались контуры девятимиллиметрового пистолета. Большой «глок» у здоровенного бородатого мужика, который может безо всякого пистолета разорвать ее пополам, а то и вовсе на кусочки. Она хотела получить этот пистолет. Она хотела получить восемь килограммов кокаина. Это было единственное, над чем Тутс была способна думать. Вывести мужика из строя, отобрать пистолет, найти кокаин.
Бандит теперь смотрел на нее, забыв о штурвале. Какой тут штурвал, какая яхта, какой шторм, когда потрясающая блондинка скользит к нему сквозь дождь, словно какая-то морская змея. Ну иди ко мне, бэби.
И Уоррен тоже шел к нему. Так-то, бэби.
Но Тутс не отрывала взгляда от Хуанито и продолжала двигаться ему навстречу, не позволяя бандиту даже заподозрить, что позади него непрошеным гостем возник Уоррен. Она облизнула губы и прищурилась, словно кинозвезда тридцатых годов. Si, come to me, querido,[7] Уоррен уже почти на месте. В глазах у Хуанито, когда он, пошатываясь, пошел навстречу Тутс сквозь потоки дождя, светилось вожделение, жадность и явное изумление перед выпавшей на его долю удачей. Потом он понял, что у него за спиной кто-то выбрался на кокпит, но было уже поздно. Хуан только начал оборачиваться, когда Уоррен изо всех сил ударил его в основание черепа.
