Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду
— Думаю, ей было бы все равно. — И здесь он тоже не солгал.
— Черт с вами… Как хотите…
Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным ленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она выгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился совсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место. И все же, все же… Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что Джанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такое приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище — не место для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), а именно — к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. Знакомый Никите квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похоронен Никита-младший.
— Я пришла, — сказала Джанго. Абсолютно равнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которой остановилась девушка, была хорошо знакома Никите: «Ревякин Юрий Юрьевич… Спи спокойно, дорогой сын, брат и муж».
Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной судьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитная физиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестный скульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека на криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие с братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями, размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточно прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любил поговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближает людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем — золотым парнем, затем — спутался с криминальным отбросами, «вот вы скажите, Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает… А вот ему легких денег захотелось. Захотелось — вот и получил»… Отец-Ревякин на покойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливые дебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что он не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного: будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей с такими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась неготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-то развеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщил Никите отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом «во засранцы, а!»…
Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича не появлялись. Зато теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал об этом, не думал. Потому что отсюда, от крепко скроенной ограды, он видел и могилу Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами. Значит, Инга была здесь совсем недавно…
Она была здесь совсем недавно, а он…
Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букет для случайного человека — так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:
— Муж?
— Муж, — ответила Джанго и по-птичьи наклонила голову.
— Мои соболезнования. — Голос у Никиты не изменился, ведь соболезнования, судя по дате на памятнике, запоздали как минимум на год.
Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не знала, что Никита знает об этой лжи.
Зачем она солгала?
В трех минутах ходьбы от места последнего упокоения Мариночки Корабельниковой — зачем она солгала?
— Все в порядке, — бросила Джанго. — Давно заросло. Давно.
А вот у Никиты не заросло Совсем не заросло. И не зарастет никогда. Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И он опустил голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что ему необходимо было найти точку опоры, за что-то зацепиться взглядом. Шнурок на правом развязался, и как только она до сих пор не наступила на него и не споткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы он обязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы, несмотря на спрятанные под курткой хризантемы… Конечно, она рассмеялась бы, ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.
Зачем она солгала?
А если эти цветы были предназначены совсем другому человеку?..
И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, в день похорон Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили Никиту, когда Джанго поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметила развязавшийся шнурок.
И нагнулась, чтобы завязать его.
А когда нагнулась…
Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из свободного ворота ее футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалилась цепочка. И так и осталась на некоторое время выпавшей из ворота, посверкивая на неярком сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.
А в кольце, которое болталось на цепочке.
Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он хорошо помнил его, очень хорошо.
Это было кольцо Мариночки.
То самое, она с ним не расставалась, несмотря на драгоценности, которыми ее заваливал Корабельникоff. Дешевенькое польское серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо. И стекляшка вместо камня. Он видел это кольцо очень близко, когда Мариночка положила руки ему на колени — в один из последних его приездов на Пятнадцатую.
А в самый последний…
В самый последний он так и не заметил: было ли на Мариночке кольцо или его не было. Колье — было, то самое, пропавшее, стоимостью в двести пятьдесят тысяч долларов… Но как сказал Калинкин? «Убивают и за меньшую сумму. Много меньшую, на порядок»…
А что, если все дело в банальных двухстах пятидесяти тысячах? И колье унесли не банальные дети по вызову, а кто-то другой? Но тогда… Тогда это могут быть не сопляки, поснимавшие мертвую пенку по верхам. Они метнулись в ванную, оба, и у него была возможность выскочить из квартиры. А потом и они выскочили из квартиры, спустя шесть минут — он засекал по приборной панели, — довольно быстро, груженые пакетами. И помчались к его машине. Перепутанные, поджавшие хвосты. Никита даже глаза прикрыл, стараясь вспомнить обоих — и парня, и девчонку. Ничего выдающегося в них не было; ничего, кроме симпатичных глупеньких мордашек. Не секс-машины — сексмашинки, масштаб 1:100. Такие даже в убийство щегла не влезут, даже в убийство богомола, бабочки-капустницы, тутового шелкопряда. Да и мародеры они бестолковые, судя по их репликам в прихожей. Небрежно упакованная коробочка «Guerlain Chamade» — вот и весь их бонус, вот и весь предел их мечтаний. «Chamade» — название духов, а не новеллы. А ведь есть и новелла, Франсуаза Саган, когда-то обожаемая Ингой. Вот только вряд ли парочка знает о существовании такой писательницы…
Бэбики — бэбики и есть.
Если бы они рискнули снять колье с шеи Мариночки — они бы никогда не прихватили весь остальной пакетный хлам, который даже застежки от колье не стоил. Даже миллиграмма застежки. Сумасшедше дорогие вещи могут доставаться подобным бэбикам только по неведению, их провинциальный умишко, фигурно выстриженный в парикмахерской средней руки, не в состоянии оценить истинную стоимость этих вещей. А уж запускать руки в мертвую воду с мертвым телом, когда в прихожей валяется куча милого сердцу и простейшего, как инфузория, косметически-парфюмерно-кондитерского убожества… Рискнули бы они?
Возможно — да, возможно — нет.
Об этом он, Никита, никогда не узнает.
А если — нет?
«Нет» означало, что в квартире побывал еще кто-то. И этот кто-то вполне мог взять колье, промежуток времени между бегством двух бэбиков и приездом Джаффарова был вполне приличным. Ну, уж на то, чтобы стянуть колье, времени хватило бы точно.
Но эта мысль не показалась Никите такой уж хорошей: он ведь не знал наверняка, когда к дому подъехал начальник службы безопасности. Так что проще остановиться на парне и девчонке. Во всяком случае, звучит совсем не так абсурдно.
Гораздо менее абсурдно, чем утверждение, что телохранительница Эка позволила поднести пистолет вплотную к своему виску. Впрочем, никто этого не утверждал. Эта мысль была похоронена следствием заживо, и в нее был надежно воткнут осиновый кол экспертизы… Или как там это у них называется?..
Хотя…
Стоит ему повернуть голову, как любой абсурд моментально станет реальностью.
Джанго.
Никита вдруг вспомнил, как Джанго укротила пса. Злобного кавказца Джека. Она укротила его легко и непринужденно, просто посмотрела в зрачки. И больше ничего не понадобилось… Пес наверняка сделал все, что хотелось бы Джанго. И человечьим голосом бы заговорил… И нет никакой гарантии, что это были единственные зрачки, в которые она смотрела.
