Татьяна Гармаш-Роффе - Шантаж от Версаче
И приготовилась.
– Я была на даче, – перебила она сестру, ожидая, что слова ее произведут эффект.
Александра, однако, продолжала заниматься своими ногтями и даже не посмотрела в ее сторону.
…Но и не спросила, на какой даче!
– На даче Тимура, – веско добавила Ксюша.
Александра отставила руку в сторону и полюбовалась на свои отполированные ногти.
…Но и не поинтересовалась, зачем Ксюша туда ездила!
– Я разговаривала с Варей и Павлом, которые там живут, – с напором добавила Ксюша.
– Ну и что? – безразлично-холодно произнесла наконец Александра.
– А то! Не считаешь ли ты, что нам надо наконец поговорить откровенно?
– Я ухожу, – заявила Саша. – У меня сегодня тусовка в бизнес-центре на Пресне.
– Нам надо поговорить, Александра! – в отчаянии воскликнула Ксюша.
Ее решительность куда-то стремительно испарялась. Саша всегда вела себя с нею так, будто Ксюша маленькая неразумная девочка, и Ксюша ничего не могла поделать с собой – она и становилась маленькой девочкой перед старшей сестрой, против воли входя в эту навязанную ей роль…
На глазах у Ксюши появились непрошеные слезы.
– Мы должны объясниться, я не могу больше так! Я не могу тебя подозревать, я должна узнать правду!
– Подозревать – в чем? – правдоподобно изумилась старшая сестра.
– Ты была знакома с Тимуром! Ты знала, на чью квартиру ты меня отправила! Ты знала, что его убили!
– Ты бредишь, – пожала плечами Александра. – Пойди отдохни лучше, это последствия наркотика. А мне надо одеваться.
Она встала и направилась к шкафу. Распахнув дверцы, Александра принялась сосредоточенно перебирать свои роскошные туалеты, придирчиво прикладывать к себе то один, то другой перед зеркалом, не обращая внимания на Ксюшу.
Ксюша молчала, ее душили слезы, она робела перед старшей сестрой и одновременно жалела ее. Ей было больно ее унизить, ее припирать к стенке… Но когда Александра накинула на себя великолепное изумрудное платье и, покрутившись перед зеркалом, спросила ее небрежно: «Ты здесь останешься или домой поедешь? Пора бы навестить родителей, они волнуются, между прочим!» – Ксюша не выдержала.
Она вскочила с подоконника, на котором сидела, и, вытащив из кармана пыльный шелковый шарфик, взмахнула им перед носом у Александры.
– А это что, по-твоему?
– Шарфик, – невозмутимо ответила Александра. – Где ты его нашла? Он у меня давно куда-то запропастился.
– Где я его нашла?! Где нашла?! – Ксюша задыхалась. – На даче у Тимура, вот где!!!
Пауза была мучительна, как звук ножа по стеклу.
Ксюша молчала изо всех сил, хотя ей хотелось кричать, кричать без остановки свои бесконечные и ужасные, унизительные вопросы – но она старательно молчала. Разве не Александра ее учила: в затянувшейся паузе всегда кто-то первым нарушает молчание, и если это не ты – то другой? Вот она и выжидала, что сестра заговорит.
Александра села.
Потянулась за сигаретой.
Прикурила.
Смотрела, сощурившись, сквозь дым на Ксюшу.
Наконец сказала:
– Ну и что с того? Это не доказывает, что я там была.
– И что ты Тимура знала – тоже? – почти истерично выкрикнула Ксюша. – Шарфик своими ножками пришел к нему на дачу? Даже если Тимур у тебя его украл – для этого надо быть знакомыми!!!
Снова пауза, долгая, как зимняя ночь.
Сигарета закончилась. Александра вытянула другую из пачки и прикурила.
И опять смотрела, сузив глаза, на Ксюшу сквозь витиеватый сизый дым…
Ксюша ждала, ждала, ждала…
Уже решила, что ничего не дождется.
Как вдруг Александра произнесла:
– Ты уверена, что ты хочешь знать правду?
– Да! – горячо воскликнула младшая сестра. – Конечно, хочу!
Александра грустно улыбнулась:
– Сразу видно, что ты еще маленькая и наивная девочка. Опытный человек подумал бы, прежде чем решиться узнать правду… Это штука чаще всего неудобная, спать на ней жестко, можно и бока отдавить, и сна лишиться…
– Я должна знать правду, – тихо проговорила Ксюша. – Я не могу по-другому жить, не могу с тобой говорить, смотреть тебе в глаза… Какая ни есть эта правда – мне необходимо ее знать…
– Ну что ж, Шерлок Холмс, ты не оставила мне выбора… Слушай.
Александра рассказывала жестко, словно желая отомстить сестре беспощадной хлесткостью слов за ее расспросы.
Слушая подробности визита Александры к преподавателю марксистско-ленинской философии на «чашечку кофе», Ксюша отводила глаза, словно оказалась невольным свидетелем сцены, не предназначавшейся для ее глаз, – свидетелем стыда Александры, жгучего и интимного, в котором нет места для посторонних, даже близких людей…
Ксюша мучилась от своей бестактности. Ей хотелось перебить Александру, сказать: извини, не надо дальше, я сожалею… Но она еще не услышала самое главное – знала ли Александра о смерти Тимура, когда посылала ее к нему на квартиру. И потому она уговаривала себя дослушать все до конца, надеясь, что, выдержав описание этой сцены, она сможет дальше расслабиться, потому что хуже этого уже ничего не может быть…
Но она сильно ошиблась. Хуже могло быть и было.
– После той встречи у Андрея, когда мы праздновали выход статьи о Версаче, – ровным голосом рассказывала Александра, орудуя пилочкой вокруг своих холеных ногтей, – он попытался вновь ухаживать за мной… Я ему отказала сразу же – резко, не оставляя ни надежд, ни двусмысленностей между нами.
Он, казалось, оставил меня в покое. Я было вздохнула с облегчением… Но вдруг начала сталкиваться с ним в самых неожиданных местах: он попадался мне на улице, на приемах, в метро – машина тогда барахлила, и приходилось пользоваться городским транспортом. Кажется, он за мной следил. Может, и тогда в аэропорту, когда ты обратила внимание на перстень, – тоже. Я не знала, зачем ему это нужно, да и не стала ломать голову. При этих якобы случайных встречах я его игнорировала, не видела в упор. В конце концов, ему нравится время зря тратить – ради бога, его дело! Если он на что-то надеется – то зря. Ему не перепадет с моего стола!
Но однажды…
Однажды, довольно поздним вечером, Александра торопливо шла к метро после просмотра нашумевшего спектакля в театре «Ленком». Темный силуэт внезапно отделился от колоннады при входе в здание «Известий» и, шагнув к ней, взял ее под руку.
Александра вздрогнула. Тимуру это, кажется, доставило удовольствие.
Однако она его узнала достаточно быстро и вырвала руку.
– В чем дело? – ледяным тоном спросила Александра.
– Ты сделала глупость, Шурочка.
Саша ненавидела, когда ее называли Шурочкой. Не вникая в смысл его слов, она резко повернулась к Тимуру:
– Не смейте меня называть так! Я вам не Шурочка, не Сашенька и даже не Александра! Я вам вообще – никто, и знать вас не желаю, и видеть тоже! Прекратите за мной шпионить, прекратите меня подстерегать – вы все равно ничего не добьетесь, ясно?
И она повернулась, чтобы идти.
– Ладно, не буду тебя называть Шурочкой! – прозвучало у нее за спиной. – Я буду называть тебя Костенькой… Завьяловым!
От тихого иезуитского смеха, раздавшегося сзади, у нее побежали мурашки по спине.
Александра не то чтобы жалела о написанной в поддержку Версаче статье – деньги были необходимы, требовала ремонта машина, хотелось сменить мебель, а журналистские гонорары, несмотря на ее престижную и достаточно привилегированную позицию в этом мире, были смехотворными… Но на сердце у нее была тяжесть. Написав статью, она покривила душой. Причем ладно бы просто похвалила самого по себе модельера Версаче – в конце концов, вопрос вкуса, некоторые его вещи ей даже нравятся, хотя в целом она действительно не любит его стиль… Но дело было не только в нем и даже вовсе не в нем… Проблема была куда глубже, проблема была в позиции, в мировоззрении, в принципах, наконец! Александре резко не нравилось засилье всего иностранного в России, начиная от мусора иностранных слов и кончая товарами. Легко и выгодно было вкладывать деньги в импортные продукты и шмотки, станки и машины: капиталы оборачивались мгновенно! А в это время производство в России гибло совсем не медленно и ужасающе верно. И кризис, случившийся прошлым летом, для Александры был не случаен и вполне ею ожидаем – в стране почти не было ничего своего, не было никакой базы для независимого существования, и она была обречена. Кризис только начался, и еще никто не понял, что это всерьез и надолго! Народ гадал, чьи происки стоят за махинациями с валютой, – и никто не хотел осознать, что кризис в стране – лишь закономерный результат поведения ее граждан… Внезапные богатства кружили головы, сводили людей с ума, которого и так-то было маловато у тех, кто сколачивал капиталы, пользуясь хаосом в стране. Им хватало хитрости, да, но и не более. Не было у этих людей ни культуры, ни чести – и они разоряли и разоряют страну, кладя в карман то, что принадлежит ей, и не возвращая стране даже в ничтожной степени у нее наворованное…
