Геннадий Мельников - Гром и молния
— Заходите, гостьми будете! — нарочито растягивая слова, пропела она.
Я отодвинул засов ворот, открыл их. Мухомор закатил «Жигули», я снова закрыл ворота, задвинул засов. Следом за Мухомором пошел к дому через целиком заасфальтированный двор, в котором не было ни одного деревца, только две теплицы метров по двадцать длиною да электрический фонарь на столбе посреди. Здоровенный пес на цепи вилял мне хвостом: значит, свой.
Мухомор вошел, я же слегка замешкался в дверях, потому что женщина, на секунду преградив мне путь, толкнула в бок упругой грудью. «Привет», — шепнула она.
Из застекленной веранды, освещенной со двора, следом за Мухомором вошел в небольшую комнату с одним окном, затянутым от комаров марлей. За столом, придвинутому к дивану, сидели Дин Рид и мужчина с крупными чертами лица и седоватыми волосами, стриженными бобриком. Дин Рид сидел на стуле, мужчина — видать, хозяин дома — на диване, спиною к раскрытому окну.
— Садитесь, — пригласил хозяин, и мы с Мухомором сели к столу, на котором уже стояла открытая бутылка водки, тарелка со свежими огурцами, зеленым луком, редиской. — Закусим слегка, пока Кукла не приготовит что-нибудь существенное.
Хозяин разрезал на куски полуметровую чехонь — на клеенку из-под ножа закапал прозрачный жир — и разлил поллитровку по стопкам. Я хотел было выпить, как всегда, половину, но понял, что здесь это не принято. А кроме того, я уже был достаточно пьян.
Пока отдирали с треском кожу с вяленой чехони и ели коричневатые просвечивающиеся куски, Кукла приготовила и принесла прямо в сковородке жареное мясо.
— Ешьте, гости дорогие, — нараспев проговорила она, а сама незаметно для других скосила глаза в мою сторону, и на щеках ее возле губ образовались ямочки от улыбки, предназначенной, как я понял, мне.
Я не помню, как мы распили вторую бутылку (об этом я узнал только на следствии), но помню, что состояние легкомыслия, эйфории, не покидавшее меня с дачи, продолжалось. Я уже не думал о том, что со мною произошло, что я делал утром, зачем ездил к «Белому аисту». Я жил только данным расплывчатым, состоящим из отдельных мало связанных фрагментов, мгновением и особенно не вникал, да и не в состоянии был, в суть разговоров за столом. Когда ко мне обращались, я подымал руку и качал ладонью, будто прощаясь с трапа лайнера с сопровождавшими меня членами посольства. «Все будет хорошо, ребята!» — отвечал я на все вопросы, а сам мысленно только касался тех отдельных фрагментов, поминутно ощущая волны тепла, образованные присутствием молодой женщины.
«Что это он так окосел?» — спросил Дин Рид. «Кто, я? Да я больше тебя выпью, если хочешь знать!» Как сквозь воду до меня доходили отрывки предложений, междометия, грязная ругань Мухомора. Речь шла о каких-то деталях, автоинспекторах, манжетах, рыбнадзоре, о том, сколько может войти в саквояж и надежно ли спрятаны концы.
Я два раза выходил во двор, пытался лезть с нежностями к волкодаву, но тот рыкнул и ушел в темную конуру. Когда второй раз входил в дом, меня обхватили за шею обнаженные руки. «Ты больше не пей, слышишь? — прошептала мне на ухо Кукла. — А то будешь, как тот раз…» Скрипнула дверь, Кукла выскользнула во двор, — Мухомор открыл створку, напуская свет на веранду из комнаты, и, держась за ручку, доканчивал что-то говорить тем, сидящим за столом. Я вошел.
— А ты тоже пойди проветрись, — посоветовал хозяин Дин Риду, — мне нужно вот с ним тет-а-тет.
Дин Рид, как по приказу, поднялся и направился к двери, шурша пачкой сигарет. Я сел напротив хозяина, подперев голову ладонями, а тот с какой-то непонятной не то ехидной, не то снисходительной улыбкой смотрел на меня. Молчание затянулось. С минуту мы смотрели друг на друга. Хозяин был крепким мужиком лет пятидесяти, весь из мускулов, сбитый, с несколько великоватой головой.
— Ну и что? — задал я ему, как мне казалось, оригинальный до чертиков вопрос.
— А ничего, дорогуша, — ответил хозяин, стряхивая приставшие к локтям крошки хлеба, — это я должен спросить…
— И что же ты должен спросить? — перебил я его, явно «выпендриваясь».
— Ремика сколько раз прогуливаешь?
— Какого Ремика? — спросил я и осекся, вспомнив, что мой, теперь уже мой, щенок остался и без прогулки, и без ужина.
— А телик жаль, — как бы сам с собою заговорил хозяин, — только из магазина и цветной… Но ты его сдай обратно, скажи, что взорвался. И еще… кооператив выплачен до конца, тебе только за свет и воду.
Это «за свет и воду» меня доконало. Я откинулся на спинку стула, чувствуя, как из миллиона пор у меня выступают капельки пота.
— Понял? — спросил меня хозяин.
Я кивнул потому, что действительно понял: сидящий передо мною человек — бывший Хозяин моего тела.
— Ну и хорошо, что понял, — сказал Хозяин и закурил, — теперь самый раз поговорить, пока те курят.
Я уже пришел в себя и, кажется, отрезвел.
— В тот самый вечер, — начал свой рассказ Хозяин, — ко мне пришел муж Куклы, чтобы дать кое-какие указания… но это тебе не интересно — узнаешь позже… Мы сели за столик (тот самый, что в зале) и только приступили ко второй бутылке, как началось то светопреставление. Я решил закрыть форточку, подошел к окну, и в этот момент огненный шар со двора выстрелил мне прямо в лицо… Очнулся я не на полу, не возле окна, а на диване у столика и увидел, что муж Куклы лежит, уткнувшись лицом в палас… Ну ты знаешь, на каком месте ты лежал… Перевернул его на спину и увидел себя… Вот такая история, в которую ты попал.
Хозяин моего тела раздавил окурок в тарелке и продолжил:
— Я терпеть не могу покойников (откуда мне было знать, что ты жив), поэтому выключил свет и вышел из квартиры. До рассвета я просидел в скверике на скамейке — достаточно времени, чтобы все обмозговать — а утром с первым троллейбусом доехал до переправы и с тех пор живу здесь.
Хозяин на несколько секунд задумался, а затем усмехнулся и погрозил мне пальцем:
— Имей в виду: она моя баба (я понял, что о Кукле), мы с нею давно… то есть не я, а ты… тьфу! Точнее — я в твоем обличье… Опять запутался!.. Ну в общем, короче (напряг он на скулах желваки) — она принимает тебя за меня, но ты на это не очень раскатывай губы. Понял?
Я промолчал. Вошла Кукла.
— Подожди во дворе! — махнул рукою хозяин.
— Да те там маются, — кивнула она на дверь.
— Вынеси им водки в парник и что-нибудь пожрать.
Кукла достала из холодильника бутылку «Столичной», отложила со сковороды в тарелку остывшее мясо, сверху положила хлеб, лук и вышла.
— Вот такие дела, дорогуша, — сказал в заключение Хозяин и налил в две стопки. — Выпьем за знакомство.
Преодолевая тошноту, я выпил. И вдруг (как вспышка от трамвайной дуги в сырую погоду) мысль: да это же хорошо! Это выход!
— Да это же хорошо! — воскликнул я. — Это выход!
— Что хорошо? — спросил хозяин, хрустя луковицей.
— Да то, что нам вдвоем легче будет доказать, кто мы есть на самом деле!
Хозяин моего тела перестал жевать и уставился на меня застывшим лицом.
— А зачем?
Вероятно, со стороны у меня был очень глупый вид, может быть, даже открыт рот.
— А зачем, я спрашиваю? — повторил он, вытирая руки о полотенце. — Ты чем недоволен? Может быть, моим телом? Так тебе радоваться нужно, что такое досталось почти даром: зубы все на месте, где почки, где печень — не знаю, не болели потому что, да и внешность — не та, что прежняя у тебя, звездочета. В этом отношении я даже немного прогадал, хотя и не жалею об этом. А ты, однако, не побежал сразу домой, к жене и дочери, — (я хотел было возразить), — не возникай, небось понравилась холостяцкая жизнь. — И сразу, без всякого перехода: — Сколько ты получаешь?
— Двести тридцать.
— Неплохо, в принципе… Слышал такой анекдот про принцип? Ну ладно… Так вот, сейчас ты будешь получать там, где я работаю, вернее, работал, в два раза меньше, но зато у тебя будет масса свободного времени, как у художника или писателя (Хозяин хохотнул), зато здесь (он сделал жест рукою, давая понять, что здесь — это значит в этой комнате) ты будешь получать в два раза больше, чем у себя в своей конторе. Считай, что это твоя индивидуальная трудовая деятельность.
— И что я должен буду делать? — и спросил я просто так, для интереса.
— А что скажу, — ответил Хозяин, снова закуривая. — И еще, чтобы полная ясность: пешки назад не пятятся, а идут в дамки — это мой принцип, — идут любой ценой, не сожалея о жертвах, подставляя под удар свои пешки, чтобы в конце концов на доске воцарился культ одной дамки. У тебя сейчас тоже только этот вариант игры.
Он разлил остатки водки, и я машинально выпил следом за ним.
— Хорошо, — сказал я, вытирая губы, — ты иди в дамки, а я к себе, жене и дочери.
Хозяин моего тела, сдерживая злость, хмыкнул.
— Не…ет, дорогуша! Так не получится.
