Федор Московцев - M&D
А потом страдать стало скучно. Балаж заговаривал о том, что признается во всём жене – пусть она решает. Имоджин бросалась на него, уверяла, что ещё рано, что они должны определиться (с чем?!), он уезжал, тут же возвращался, секс был неизменно ошеломительный.
Так вот в чем дело! – осенило Имоджин. – Именно взрыв эмоций и выброс адреналина донельзя обостряет чувственность!
От замужних подруг она слышала, что самый бурный секс бывает после бурной ссоры, это, так сказать, бурное примирение. «Почему бы нет? – решила Имоджин. – Если я такая, что готова терпеть всяких ненормальных придурков, а симпатичный, успешный, богатый придурок лучше всех остальных, так почему не он? Правда, Балаж немножечко женат, но, с другой стороны, именно на этом и строятся наши садомазо-отношения». И она представила себя в кожаных ботфортах, маске, и с семихвостной плеткой в руках. Действительно, почему не ролевые игры? Ведь на улице Ваци она только тем и занимается, что разыгрывает отношения, и неплохо на этом зарабатывает.
– Но это ужасно, зачем тебе псих? – возмутилась Илона, которой вечно всё не так. – Он ненормальный, извращенец, мазохист! На твоём месте мог оказаться кто угодно – ему просто нравится изменять, страдать, чувствовать себя виноватым. Может, его мама в детстве ругала, била сковородкой по башке, и он без этого теперь не может?
– Так это здорово, у нас идеальная пара…
– До тех пор, пока он не развелся и не женился на тебе. Тогда он будет изменять уже не ей, а кому, как ты думаешь? Тебе, дорогая.
– А кто сказал, что я за него выйду?
– Имоджин, тебе нужно найти такого, кто бы полюбил конкретно тебя, а не твою плётку.
– Черт тебя дери, Илона, давно такая умная стала?!
Как раз в то время у Илоны появился перспективный жених, и она стала больно много умничать, и даже стала реже появляться на улице Ваци.
И в тот момент, когда Имоджин открыла для себя всю прелесть нового подхода к их с Балажем отношениям, именно из-за этой улицы у них начались проблемы. Он случайно увидел, как в сопровождении двух иностранцев они с Илоной зашли в заведение, проскользнул следом, и устроил сцену ревности. Да, Имоджин нужны были эмоции, но всему своё время и место! Она настолько разозлилась, что не пошла за ним, когда вышибалы выдворили его на улицу. Потом, когда они с Илоной, как обычно, развели клиентов на дорогую выпивку, и улизнули через черный ход, бармен, выплачивая комиссионные, сообщил, что «тот придурок всё еще ждёт у входа». Она в ответ лишь усмехнулась: «Его проблемы».
Мобильный у неё был отключен, а домой к ней в тот вечер Балаж не поехал – видимо, торопился к жене. Зато вломился на следующий день и закатил истерику. Имоджин не повела и бровью. Ему-то какое дело, чем она в стрип-клубе занималась. Да хоть крутилась у шеста, терлась попой о клиентов, или даже обслуживала их в приватной комнате, она свободная женщина. Ей же не приходит в голову устраивать скандал у него дома, хотя он сто процентов трахает там женщину, которая, пусть и жена ему, но для неё, для Имоджин, это такой же посторонний человек, как для него те иностранцы.
Но этими логичными доводами она не успокоила его, а только усугубила драму, в которой, как ей казалось, не было никакой драмы. Балаж зарыдал, стал биться головой о стену, и говорить, что так больше нельзя. Ей так и не удалось понять, что и почему нельзя – вся эта сцена показалась настолько омерзительной, что она быстренько вытолкала сумасшедшего дружка на лестничную клетку и отключила всё, что могло зазвонить: дверной звонок, домофон, и телефон. До неё дошло, что садист из неё никудышный. Что ж, очередное разочарование.
На следующий день он позвонил, и она скрепя сердце согласилась с ним встретиться – в ресторане. Обед проходил в привычных разговорах о страданиях, и, – с учетом недавнего происшествия в стрип-клубе, – о падении нравов. Отвлекшись от этой смури, она попыталась подумать о чем-то приятном. Друзья недавно донесли, что Балаж купил жене кожаную сумочку модного в этом сезоне лилового цвета за четыреста долларов, и Имоджин захотелось такую же. И она ему прямо сказала об этом, прервав его унылый бубнёж. Балаж сделал вид, что не расслышал – с деньгами он расставался без особого воодушевления. За всё время их знакомства подарил ей только перьевую ручку Паркер – Имоджин сказала, что работает в модном журнале, пишет статьи. Потом, конечно, пожалела, лучше бы придумала легенду о том, что работает крановщицей и мерзнет на высоте, может, он подарил бы куртку.
Балаж продолжал прикидываться глухонемым, тогда она напомнила про сумочку, язвительно прибавив:
– Ты ведь намекнул, что я шлюха. А все продажные женщины удовлетворяют мужчин за деньги. И я – не исключение.
Внезапно он воодушевился – видимо, воспринял это как некую игру, и пообещал, что завтра же они поедут в магазин, и купят ей сумку. Но она была непреклонна:
– Я бы не хотела тебя утруждать. Будет лучше, если ты мне дашь наличными и я сама куплю себе то, что мне нужно.
Он сразу сник, и начал что-то лепетать о том, что нельзя вот так ставить вопрос ребром: или-или, и что дорогие подарки – это дело спонтанное, что отношения должны быть искренними. Больше она ничего не сказала про сумку, а когда подъехали к её дому, вспомнила его, плачущего, бьющегося головой о стену. Ей стало неприятно, и она вспомнила способ, которым отшивают женатиков:
– Балаж, я больше так не могу.
– Имоджин, но ведь я…
– Ты должен принять решение, – отрезала она. – Мне надоело ломать себе голову, ты – мужчина, ты и решай.
– Но почему я, и что, в конце концов, я должен решить?
– А о чём мы с тобой талдычим постоянно? О нас с тобой, черт возьми, о наших отношениях! Ты заварил эту кашу, так волнуйся, переживай, решай сам, что нам всем, включая твою жену, делать.
Он картинно развёл руками:
– Но ты же выбрала свой путь – улица Ваци…
Она кивнула в сторону своего подъезда:
– Отлично, я не против. Вход в квартиру стоит четыреста баксов, оплата сразу.
Сначала он возмутился, потом, обратив всё в шутку, попытался её поцеловать, но она, увильнув, выскользнула из машины. Балаж что-то кричал ей вслед, но она, не оглянувшись, зашла в подъезд.
Он уехал, и, как обычно, через полчаса вернулся, и попытался проникнуть в подъезд, но она его не пустила. Несколько раз Балаж звонил на мобильный, просил прощения, говорил, что понимает её душевное состояние, но и она должна его понять; и не надо было убегать от него из стрип-клуба, а объясниться на месте, и тогда было бы всё по-другому, может быть именно в тот день он бы ушёл от жены, а теперь, что же теперь им всем делать… Она отключилась, не дослушав.
Он объявился через месяц и по привычке принялся ломиться в подъезд. Имоджин не открыла. Тогда по домофону он сказал, что больше не может держать всё в себе и признается во всём жене.
– Ну, это очень даже благородно – избавить ещё одну женщину от такого идиота, как ты! – вложив в слова максимум злорадства, ответила Имоджин.
Она закрыла эту тему, но начинать новую не было ни желания, ни сил. Чувствовалось тотальное бессилие, опустошенность; мир потускнел. Не потому, что рассталась с парнем, а потому что он, очередной из уже длинного списка, из всех психопатов оказался самым дурным и вынес напрочь ей весь мозг, и если так пойдёт и дальше, то очень скоро её положат в психиатрическую клинику. И она решила сработать на опережение, и обратилась, тайком от Илоны, к сексологу.
* * *– На что жалуетесь? – обволакивающим голосом спросил профессор, внешним обликом напоминавший обаятельно-нелепую куклу «дотторе» из итальянской комедии дель арте.
– Катастрофическое сознание, сформированное в результате последствий детской психотравмы, породило во мне ряд девиаций, – без запинки проговорила Имоджин, – в общем, у меня, кажется, слишком много мужчин и они мне почему-то не нравятся.
Доктор попросил изложить всё по порядку, и она рассказала последние три случая.
– Насколько я понял, вас интересуют только ваши собственные ощущения, вы хотите только получать, ничего не давая взамен.
– Но… простите, это же я отдаюсь, а не какая-то другая девушка. И парни, в общем-то тоже кончают.
– Может, я вас неправильно понял. Вы очень много говорили об удовлетворении своих потребностей, и практически ничего – о том, что было нужно вашим молодым людям. Поэтому у меня сложилось мнение, что вы стремитесь быть похожей на образ, культивируемый модными женскими изданиями – образ сильной независимой женщины, меняющей мужчин, как перчатки. Феминистки, что ли, хоть я не люблю это слово, но здесь оно уместно.
И доктор попросил повторить вкратце уже сказанное, или внести дополнения. Имоджин припомнила ещё один случай, и, обобщив все четыре, добавив некоторые детали, сказала, что было совсем по-другому – она подстраивалась под мужчин, под их нелепые капризы.
– Но сейчас получается совсем наоборот! – удивленно воскликнул доктор. – Теперь выходит, что вы – жертва! Так как на самом деле?
