Наталья Александрова - Убей меня нежно
— Не хочу я в поликлинику, еще три дня, до понедельника все пройдет. Дома отлежусь.
— Ну, как знаете. Но сегодня меня дождитесь, я с обеда отпрошусь и приду. А вы позвоните домой, чтобы о вас не волновались.
— Да никто нигде меня не хватится!
«Так я и поверила, — подумала Надежда. — Рубашка подкрахмалена, воротник не замят, белье не заношено, платки носовые чистые. Ни за что не поверю, что никакая женщина за ним не смотрит!»
Между делом Надежда ловко подхватила Бейсика, пытавшегося прошмыгнуть в комнату, и плотно закрыла дверь.
— Только попробуй у меня орать под дверью и обои рвать. Веди себя прилично, там человек больной, пусть поспит.
Бейсик негодующе фыркнул в ответ.
* * *На работе Надежда быстренько управилась с делами, подсунула начальнику в стол заявление и ушла с обеда. По дороге потратив часа полтора на магазины, войдя домой, она застала такую картину.
Сан Саныч, поджав ноги, полулежал на диване, укутавшись одеялом, и читал «Двенадцать стульев». Остальные две трети дивана занимал кот. Лежа на спине, вытянув лапы и демонстрируя всем свое кремовое пузо размером с полковой барабан, он крепко спал.
— О, я вижу, вы уже как следует познакомились. Вы ели что-нибудь, Сан Саныч?
— Я — нет, но кота покормил.
— Зачем?
— Ну, он так мяукал и подводил меня то к миске, то к холодильнику. Я там нашел в кастрюле рыбу, котов ведь рыбой кормят, и дал ему.
Надежда заглянула в холодильник.
— Сан Саныч, это же ему на три дня было!
— Он не заболеет? — испугался Сан Саныч.
— Он? Заболеет? Да он вечно всем врет, что голодный. Думаете, я его утром не кормила? Заболеет он, как же, обжора несчастный. Это я с ним заболею.
К обеду Сан Саныч почувствовал себя лучше, поел, как здоровый, на кухне, но после еды еле добрался до дивана и задремал. Надежда, стараясь не шуметь, вымыла посуду, потом погладила белье и наконец, когда делать в кухне было уже совершенно нечего, осторожно приоткрыла дверь. Он лежал на боку и крепко спал. Кот перебрался на кресло.
— Очень мило! А мне, выходит, и деться некуда.
Она на цыпочках прошла мимо дивана, потянулась за книжкой, уронила будильник — в общем, все проснулись.
— Ох, Надежда Николаевна, надо мне уходить, я вам мешаю.
— Ох, Сан Саныч, очень я вам не советую этого делать. Конечно, удерживать я вас не могу, если вас дома ждут, а так очень бы вам нужно еще полежать. К вечеру может температура подняться.
— Я, конечно, домой звонил, но никто меня там не ждет. Живу я с сыном, у него своя семья, так что я сам по себе.
Неожиданно для себя он рассказал ей, как после смерти жены невестка стала резко требовать разъехаться. У нее комната в коммуналке, она хотела, чтобы он, Сан Саныч, туда переехал. А ему хоть и тоскливо было в той же квартире жить, где жена умирала, но в коммуналке с соседями тоже уже не по возрасту. В общем, отказался он. И теперь невестка с ним не разговаривает, на сына шипит, на внука кричит. Сын отмалчивается, а он виноватым себя чувствует, иногда уже почти готов уступить, да как вспомнит ту дремучую коммуналку, так нет сил согласиться. Так и живут семьей.
«Один, — поняла Надежда, — он совсем один. Господи, как же мужика допекло, если он к ней, Надежде, малознакомому человеку, через весь город потащился!»
Она потрогала его лоб.
— Сейчас лекарство выпьем, потом почитайте что-нибудь.
— Да, я у вас тут нашел «Двенадцать стульев».
— Знаете, я тоже, когда болею, «Двенадцать стульев» перечитываю. Тонус поднимается. Можно еще «Мастера и Маргариту» или Гоголя «Ночь перед рождеством».
— Гоголя я не пробовал.
— Попробуйте, я поищу у Алены сейчас.
— Это ваша дочка там, на фотографии?
— Да, и зять, а вы думали, что я старая дева?
— Нет, но…
— Думали, думали! Еще бы: одинокая, вся в работе, да еще и с котом. Кота этого Аленка в позапрошлом году у алкаша какого-то за трешку купила. Я была против, тесно у нас, так она сама его вырастила. Заморенный такой был котенок, а теперь полдивана занимает. Что жмуришься, про тебя говорят, разбойник рыжий. Он по Алене очень скучает.
— А вы?
— И я, конечно, да у нее теперь своя семья. Нашла себе курсанта-моряка и выскочила замуж, он закончил учиться, теперь они в Северодвинске. К весне должны приехать, я бабушкой стану.
— А жить где?
— Родители хлопочут перевод ему и жилье. Тут уж теперь только мы с Бейсиком будем жить.
У него на языке вертелся еще один вопрос.
— Что, еще про мужа хотите спросить?
Давно мы с ним не виделись, с Аленкиной свадьбы.
Потом они пили чай с абрикосовьм вареньем, смотрели телевизор и рано улеглись спать, каждый в своем углу. Надежда вырубилась мгновенно, но проснулась среди ночи. Она взглянула на будильник: три часа.
Сан Саныч лежал на спине совершенно неподвижно и смотрел в потолок. В глазах, казавшихся совсем черными в полутьме, стояла какая-то мука.
— Сан Саныч, что с вами? Саша! — Она сама не заметила, как оговорилась.
Едва накинув халат, подбежав, она тронула его за плечо. Он очнулся.
— Простите меня, я вас напугал. Пока жена болела, я совсем спать разучился. В это время как раз с трех до пяти она меня по несколько раз будила, а я не могу так: то засыпать, то просыпаться, я совсем не спал.
Вот с тех пор так проснусь ночью и жду, что она позовет или застонет, ничего не могу поделать. А сейчас еще мысли всякие в голову лезут по поводу следствия.
Надежда представила, как он лежит так каждую ночь совсем один в темноте, и с тоской ждет и ждет, когда пройдет время, и под утро наконец засыпает, а потом надо вставать на работу, и длинный гнусный день, и на работе неприятности.., с ума сойти можно! Она погладила его по голове, он повернулся на бок и прижался щекой к ее руке, как ребенок. На один миг ей захотелось обнять его, поцеловать, а там будь что будет, но усилием воли она отогнала от себя всю эту чушь.
«Спокойно, — сказала себе Надежда, — спокойно, он пришел сюда не за этим. Это он и в другом месте может получить, тем более что вопрос с крахмальными рубашками остается открытым. Он пришел к тебе за помощью, и он ее получит. И без дураков».
Он почувствовал ее настроение, отпустил руку.
— Спасибо, мне уже лучше.
— Сан Саныч, расскажите мне теперь подробно, о чем вас там на следствии спрашивали.
— Ну что, как я понял, родственники Марины пожаловались на того следователя, который дело вел, там у них какая-то внеочередная проверка, начальство устроило разгон, и дело передали в другое место, я там у них не разбираюсь. В общем, прихожу я, сидит в кабинете дама такая представительная, лет пятидесяти, серьги у нее большие зеленого цвета. «Старший следователь Громова», — говорит. А до этого она меня два часа в коридоре продержала, в интересах следствия, наверно. Я, конечно, уже там, в коридоре, разозлился, на работу ведь надо! И как взяла она меня в оборот! Показывает официальное заключение из консультации о том, что Марина была беременна, и спрашивает, что вы, я то есть, об этом думаю. Я говорю, ничего не думаю и ничего не знаю.
«А какие у вас были отношения с вашей лаборанткой?»
Я говорю: «Чисто служебные были отношения».
«А почему у вас с ней все время были конфликты? А может быть, вы к ней, так сказать, нерабочий интерес испытывали, а она вам не уступала?»
И смотрит на меня так, прищурясь, что вот, мол, козел старый, взял девочку молоденькую в лаборантки и вязался к ней в кабинете.
Я говорю: «Вы уж что-нибудь одно мне инкриминируйте: если она мне не уступала, то к беременности ее я никакого отношения не имею, а если она мне уступила, то зачем мне с ней тогда ругаться?»
А она тогда тему меняет и спрашивает:
«А где вы были, гражданин Лебедев, шестого ноября с семи до одиннадцати вечера?» — прямо как у Райкина, только мне не до смеха.
«Вышел с работы, — говорю, — в пять часов пятнадцать минут, как полагается, человек я одинокий, прошелся по магазинам и к девяти примерно дома был».
«Это, — говорит, — мы у ваших домашних спросим, но даже если и были вы дома в девять часов, то где же вы без малого четыре часа пропадали?»
Я говорю: «В магазинах по очередям стоял, а потом домой пешком шел». Она не верит. И не могу я ей объяснить, что, неохота мне с невесткой на кухне лишний раз сталкиваться, я жду, когда они поужинают и уйдут. Я поэтому и на работе все время задерживаюсь, а тут все опечатали. И от болезни будто молот в голове от ее слов стучит.
— Кошмар какой!
— Ну, в общем, отпустила она меня.
Идите, говорит, гражданин Лебедев, и не волнуйтесь: теперь мы с вами часто будем встречаться, и процент раскрываемости у меня очень высокий. Вышел я на улицу, в голове гудит, руки трясутся, чувствую, что если не поговорю с кем-нибудь, точно рехнусь. Ну и поехал к вам.
— Да-а, — протянула Надежда, — выражаясь юридическим языком, алиби у вас слабовато.
— А вы бы что подумали насчет того, что я четыре часа до дома добирался?
