Сергей Рокотов - Слепая кара
— Ну, я же говорил! — воскликнул радостный Сапелкин. — Не мог Вовка убить! Он только с виду такой, а так он добрый…
— «Добрый», — проворчал Царев. — Спасу от вас, добрых таких, нету.
— Это ладно, — почесал голову Гусев, глядя на Любу, сидевшую с открытым ртом. — А убивал-то кто же? Трыкин не убивал, Любовь Михайловна, алиби у него железное.
— Вы это еще проверьте, — буркнула Люба. — Мало ли… А вообще-то, это ваше дело — расследовать. Я вам сказала, что было вчера, а теперь расследуйте.
— Расследуем, не беспокойтесь, — тихо произнес Гусев. — Ну а теперь все. Сейчас за телом приедут, а мы уходим. Вы останьтесь, Алексей Алексеевич, пока тело не увезут. Ладно, Любовь Михайловна, всего доброго, будем вас вызывать. Примите еще раз мои соболезнования.
Он мрачно взглянул на Толика, корчившего на диване гримасы, и вышел из комнаты. За ним последовали Сергеев и эксперт. Проходя мимо комнаты Веры Александровны, Гусев приостановился и непроизвольно дернул ручку двери. Но та была заперта.
Глава 2
Через несколько дней состоялись похороны. Событие такое вообще дело невеселое, но эти оказались тягостнейшими особенно, и в моральном, и в материальном смысле. Люба была уверена, что два братана Николая помогут, надеялась она и на сбережения старухи Пелагеи Васильевны. Ведь ее собственные ресурсы подходили к концу.
Кинулась Люба к загашнику в тумбочке да так и ахнула… Не зря покойник каждый день дома попойки устраивал. Своей сберкнижки у нее не было, она нашла сберкнижку Николая. На его счету было три с половиной тысячи. Не густо, но на похороны бы хватило.
«Вклад завещан», — было написано на сберкнижке.
Люба побежала в сберкассу и обнаружила там удивительную вещь — вклад был действительно завещан, но на имя Фомичевой Пелагеи Васильевны…
Старуха тяжелой поступью вошла в комнату. За ее мощной спиной возвышались головы Ивана и Григория. На физиономиях застыли скорбные гримасы.
«Не уберегли», — произнесла старуха и плюхнулась на стул. И обхватила голову ручищами. Иван и Григорий сели рядом.
Люба накрыла на стол, потом долго рассказывала старухе и братьям о случившемся. Выпили, закусили.
И лишь в конце трапезы Люба решила завести разговор о деньгах.
— Вы понимаете, мамаша, — сказала она. — Николай-то свой вклад вам завещал, там три с половиной тысячи осталось, было больше, но он остальное снял.
А дома, понимаете ли, почти ничего нет, он ведь мало зарабатывал в последнее время.
Старуха при упоминании о деньгах вся напружинилась и уставилась в одну точку. Не произносила ни слова. Братья делали вид, что все это их не касалось.
— Так что же, Пелагея Васильевна, — обратилась Люба к ней по имени-отчеству. — На похороны деньги нужны.
Старуха продолжала молчать.
— Эти деньги Коля мне на старость оставил, — наконец произнесла она. А не потому, что вы кормильца своего похоронить не можете. Совести у вас нет. Извели человека, а теперь со старухи деньги требуете. Ничего я тебе не дам, ни одной копейки, поняла?! — Она властно поглядела в глаза Любе.
— А хоронить-то на что? Знаете, сколько денег нужно? — дрогнувшим голосом произнесла Люба. Ей стало не по себе от бешеной ненависти, звучавшей в голосе злой старухи.
— Это твое дело. Ты вдова, ты и хорони. А мне о боге думать надо.
Люба поглядела на братьев. Те сразу отвернулись.
— Вы-то что? — спросила она.
— А мы что? — отвечал Иван, лысеющий, с бесцветными глазами. — Я зарплату уже полгода не получал, откуда у меня?
— А ты, Гриша?
— Я-то? — засуетился чернявый Григорий, очень похожий на покойного Николая. — Я был дал, да нет ничего. Я шоферюга, мое дело какое? А подкалымишь, все на жисть идет, сами знаете, жисть-то какая поганая. Вот сто рублей есть, хотел в Москве гостинцев детишкам купить, да уж ладно, бери, раз так, ради только братана…
— Да что такое сто рублей? — пожала плечами Люба. — Разве на такие деньги похоронишь?
— Скажи и за это спасибо! — возмутилась старуха. — Это вы за ним жили, вам и хоронить его! Тебя и сына кормил, да еще и дочь твою, он ее вообще кормить не обязан был…
— Она сама работает! — обозлилась Люба. — Не хотите давать — не надо, и нечего мне мораль читать.
Похороним вот Николая, и катитесь вы, мамаша, со своими сыночками отсюда к едреной бабушке в свою Сызрань, мы вас не знаем, вы нас не знаете.
— Ишь ты! — поднялась с места старуха, суча богатырскими кулачищами. Возникла тоже, падла! Мы еще не знаем, кто Кольку нашего ухандокал. Уж не ты ли сама со свой дочкой-шлюхой?
— Старая ведьма! — поднялась и Любка. — Пошли вон отсюда все! Катитесь, катитесь, вот бог, вот порог!
Богатыри сыночки вскочили, как по команде.
— Тихо, Любаха, тихо, — увещевал вертлявый Григорий. — Ты не кипятись, а то хуже будет. Неча на мамашу нашу пошумливать, мы тя быстро прищучим.
— Милицию вызову, — спокойно ответила Люба. — Проверят и вас, может быть, это вы его и убили, приехали с утра и убили; Вот, кстати, идея хорошая, как это я раньше не подумала?! А ну-ка я Гусеву позвоню, скажу, что вы здесь, чтобы вызвал вас.
— Да ладно тебе, — успокоил Иван. — Побазарили, и будет. Свои как-никак люди, горе общее. Я вот дам денег, есть в загашнике малость, братан ведь. Вот, Любаха, возьми, тут тысяча, больше нет, ей-богу…
«Странно он как-то засуетился, — пришло в голову Любе. — То сидел как сыч, а то встрепенулся весь, лишь только о милиции разговор зашел. Странно…»
Но скандал был замят, снова сели за стол, выпили, закусили…
Денег, однако, было совсем мало. Надо было занимать. Люба была вынуждена обратиться к матери, позвонила ей, попросила приехать.
К вечеру в квартире на улице Бабушкина появилась крохотная старушонка Зинаида Федоровна, озабоченная и суетливая.
— Я, Любаша, деньги-то эти на свои похороны копила, а вот приходится тебя выручать.
— Да отдадим мы, мама, скоро и отдадим, я после похорон сразу работать пойду, надоело уж сидеть дома.
Мать втихомолку передала Любке пачку пятидесятирублевых купюр, вынув ее из платочка, аккуратно перевязанного.
На все это похоронили Николая, справили поминки.
Сидели молча, мрачно, погода в день похорон была ужасная, полил дождь, а потом перешел в мокрый снег, и это в середине апреля! Народу было немного — Люба, мать, Толик, Наташа, мать Николая с сыновьями да Сапелкин. Трыкин получил пятнадцать суток за хулиганство и на похоронах быть не смог.
Люба поглядывала на присутствующих. Вот налегает на яства Толик, клюет как птичка ее мать, смачно жрут Иван и Григорий, горячая слеза течет по щеке круглого Сапелкина, а Наташа…
Люба помнит, как в тот вечер сообщила Наташе о смерти Николая. Наташа ничего не произнесла в ответ, прошла в свою комнату, но Люба заметила, как блеснули глаза Наташи, она прочла такую бешеную радость в этих глазах, что ей стало не по себе. Мысли вихрем пронеслись в голове, Люба заквасила губу, она не в состоянии была думать о том, что происходило между Николаем и Наташей. Она закрывала на это глаза, она старалась думать, что все нормально и ничего этого нет вообще. Удобная политика. Выяснять отношения было опасно. И страшно. И вот теперь…
Николай мертв. А Наташа молчит. Радуется в душе.
И молчит.
Когда Наташа вышла ужинать, Люба посмотрела на нее пристально.
— Чего молчишь-то? Убили, говорю, Николая. Не понимаешь, что ли?
— Слышу. Не глухая, — ответила Наташа и принялась за котлеты с картошкой.
— Ну, слышишь, и чего? Чего?
— Чего? Ничего. Убили Николая. Я поняла. Прими мои соболезнования. Она слегка усмехнулась.
— Ох и стерва же ты! — возмутилась Люба.
— Да уж не хуже твоего покойного мужа, — возразила Наташа. — И не прикидывайся, что горюешь сильно. Собаке собачья смерть, и ты сама это прекрасно понимаешь. Кто его? По пьянке небось? Не Трыкин ли? Вчера они круто побазарили.
— Думала так. Думали — Трыкин, ан нет! Трыкин-то со вчерашнего дня в камере, алиби у него, понимаешь, железное! Так что вопрос большой, кто убил.
Следствие идет.
— Ну и правильно. Так положено. Идет и пусть идет. Нам-то что? — спокойно отвечала Наташа.
Люба уже не знала, что ей и говорить. Пробить олимпийское спокойствие Наташи было невозможно.
— Муж он мне как-никак, кормилец, сына моего отец, — неуверенным голосом проговорила Люба.
— Да? — усмехнулась Наташа. — Я вот о чем тебя попрошу, мама, ты сделай так, чтобы после похорон его мамаша и братья сюда больше не приезжали.
Очень тебя прошу.
— А чего они тебе? — удивилась Люба, хотя и сама терпеть их не могла.
— Так… Воздух чище будет, — с ненавистью произнесла Наташа.
Что-то странное звучало в ее голосе, и тут Люба поняла, что ей уже пришла в голову удивительная и страшная мысль, в которой она боялась себе признаться. При этой мысли она чувствовала, как мурашки ползут у нее по спине, а волосы на голове начинают шевелиться…
