Анатолий Афанасьев - Зона номер три
— Иван Романович.
— О-о, большая честь для меня. Разве его еще не вышибли?
— Нет, не вышибли… У вас игривое настроение, Олег. Может быть, перезвонить попозже?
— Почему же, охотно встречусь с дедом. Не обижайтесь, Леонтий Павлович, я-то ведь не на службе… Действительно любопытно, вроде всех толковых людей поперли, а дед все о чем-то хлопочет. Видно, зубами вцепился в кресло.
Уже совсем ледяным тоном звонивший отозвался:
— Иван Романович хлопочет о том же, о чем хлопочет каждый честный офицер, уверяю вас.
Правильно, подумал Гурко. Разговор записывается, удачный случай заступиться за начальство.
Он согласился к шести часам подъехать на оперативную квартиру на Смоленской. Ему и впрямь было приятно повидать Самуилова и приятно было, что тот о нем вспомнил: неважно, по какому поводу.
Генерал Самуилов был из тех, кого Олег уважал. Учитель, старый степной лис. Четверть века во внешней разведке, спекся в Греции, но не по своей вине. Некоторое время наслаждался заслуженным отдыхом, потом неожиданно для всех возглавил Особый отдел. Неожиданно потому, что уже началось время удивительных подстав, чисток и измен. Вслед за Бакатиным в спецслужбы хлынули партийные перевертыши, дилетанты, горбачевский призыв.
Набежали шакальей стаей, скаля зубы на собственную тень. Работать стало невозможно, но некоторые, как Серега Литовцев, тупо пережидали — и так до сих пор. Фанатики, тугодумы, в них словно самой природой был заложен установочный цикл, который мешал им плюнуть в лицо предателям и хлопнуть дверью. Нарушение цикла вело к самораспаду. Самуилов был из самых стойких.
Года полтора Гурко работал у него в прямом подчинении. Подчинение было условным, скорее иерархическим, чем служебным. Гурко в двадцать семь лет защитил докторскую и к приходу нового начальства уже добился положения почти независимого аналитика. В своей области — моделирование игровых схем — у него, даром что щенок, практически не было конкурентов в Конторе. Но не только это освобождало его от многих ритуальных условностей службы. Главное, характер. Он был устроен так, что сигналы, идущие от неинтересных ему людей (будь то хоть генерал, хоть дворник из жэка), он вообще не воспринимал, как обыкновенный человек не ощущает ультразвукового излучения. Некоторые считали его дебилом, другие, поумнее, завидовали его раннему кастовому созреванию, но мало кто угадывал его истинную сущность. Самуилов раскусил его играючи. После первой же короткой беседы-знакомства у себя в кабинете генерал, холодно улыбаясь, заметил: «Ты не из этой колоды, дружок, но именно поэтому незаменим. К сожалению, долго ты не продержишься».
Гурко понравилось, с каким изяществом генерал намекнул на возможную между ними духовную общность.
Когда через два года он подал рапорт об отставке, Самуилов не стал его удерживать. Отнесся с уважением, не унижал уговорами, угрозами или выяснениями. Оба отлично понимали, что уход из Конторы — это лишь видимость. Из нее не увольняются, в ней помирают. Все бумажки с печатями ничего не значат, кроме того, что сотрудник переместился с одного места на другое.
Вызвал к себе в кабинет и угостил на прощание рюмкой коньяка — знак высшего расположения. У генерала была особенность: при разговоре он не смотрел на собеседника прямо, а как бы чуть-чуть заглядывал за спину, словно угадывал там присутствие третьего лица. Кого-то, возможно, такая манера общения раздражала, но не Гурко. Он давно понял, что седоголовый служака за спиной любого человека различает черта, одного из тех, что и к самому Гурко нередко наведывались в гости. В остальном манеры Ивана Романовича были выше всякой критики — корректный, внимательный, с мягкой, обволакивающей улыбкой, не сулящей опасности.
— Одно запомни, Олежа, — Самуилов ласково прищурился. — Времена бывают подлые, как сейчас, но люди не меняются целые тысячелетия. Раб на пиратской галере, император на троне и наш нынешний рыночный обыватель — это все один и тот же человеческий тип, скорректированный на среду обитания.
Мысль была не новая, и Гурко поинтересовался, почему генерал об этом заговорил.
— Ты умен, талантлив, но молод. Тебе может показаться, что удача зависит от выбора пути. Как говорится, лучше там, где нас нету. Ничуть не бывало. Важно понять не то, сколько и где ты можешь урвать от жизни, а какие проценты придется платить. Туманно изъясняюсь, нет?
— Я не удачи ищу, а смысла.
— Смысла — чего?
— Есть ли смысл в том, что жизнь конечна. Все остальное мне понятно.
На такой шутливой ноте и расстались. Около года Контора его не тревожила. Отток кадров был не самой большой ее проблемой. В мучительных судорогах, как подраненный зверь, она боролась за собственное выживание. Применяясь к новым обстоятельствам, наращивала не мускулы, а капитал. Сужение сфер деятельности, уменьшение амбиций пошло ей даже на пользу. Проще было переводить в деньги свое главное оружие — информацию. Центральный компьютер Конторы, об этом догадывался Гурко, разгружался со скоростью бухгалтерских сделок, взамен на тайных счетах накапливались баснословные суммы. Деньги не принадлежали конкретным лицам, были как бы ничьими, но в определенный час, по определенному сигналу должны были превратиться в живую воду, которая поднимет Контору из праха. Для этой некогда всесильной организации Закон не был писан, ее единственным вечным двигателем была государственная целесообразность. В этом сила ее и слабость. Кощеево сердце билось в кабинетах Кремля. Контора неистребима лишь до тех пор, пока государство не рухнет окончательно. Диким племенам цивилизованный, элитарный надзор без надобности, для решения споров им достаточно тяжелой дубины, зажатой в сильной руке. Разумеется, думал Гурко, если страна не замедлит движения вниз, к первобытному состоянию, Контора обречена и скоро лопнет, как мыльный пузырь, но — забавная подробность — только вместе с Законом, которому никогда, в сущности, не подчинялась.
Зачем он снова понадобился Самуилову, и именно в ту пору, казалось ему, когда он приблизился к каким-то невероятным прозрениям, когда начал воспринимать неизбежный распад цивилизации как благо?
В конспиративной квартире все знакомо: мебель 70-х годов, непременное ковровое покрытие, четыре горящих газовых конфорки на кухонной плите. Пузатый чайник с закопченными боками и графин с водкой — услада ночных оперов. И Самуилов ничуть не изменился: та же энергичная полнота, аристократическая сутулость, седая голова и внимательный взгляд за спину в поисках черта.
Крутить вокруг да около было не в его привычках.
— Интересуешься, зачем позвал, сынок?
— Само собой, — ответил Гурко. — Но и просто, по-человечески рад вас видеть в добром здравии.
— Какое уж там здравие, — махнул рукой, пыхтя, разлил водку в чашки. Пододвинул молодому коллеге тарелку с нарезанной закуской — вареная колбаса, сыр. Рядом буханка чернухи, выпеченная, кажется, в царствование бровастого меченосца.
— Годы никого не щадят, Олежа. За тобой они тоже придут, погоди немного… Суть не в этом. Не хочешь ли маленько послужить Отечеству?
— Очень хочу, — усмехнулся Гурко. — Да где оно, Иван Романович, наше с вами Отечество?
Самуилов не поддержал тему, потому что она могла завести их слишком далеко, а он не хотел тратить время на пустяки. Перешел к тому, зачем вызвал бывшего подчиненного. В городе исчезали люди, в большинстве по невыясненным обстоятельствам. Цифры внушительные и имеют тенденцию к постоянному росту. На фоне всего остального, что творится сейчас в Москве, превращенной в огромный притон, возможно, этот факт не внушает особого беспокойства, если бы не некоторые таинственные аспекты. Каждое преступление, раскрытое или нераскрытое, имеет свою внутреннюю логику, понятную для посвященных. Если пропадают старики, бомжи либо малые дети, по крайней мере, ясно, кто за этим стоит. Когда на толкучках приторговывают человеческим мясом, провернутым в котлеты, или в центре города палят из пушек по зданию, набитому людьми, или травят ртутью прекраснодушного спонсора, или дырявят пулями в подъезде, как бешеную собаку, телезвезду, несложно провести дознание и выяснить, кому это выгодно. В исчезновении людей в Москве нет очевидных первопричин, и это наводит на мысль, что дело вышло за рамки обыкновенной уголовщины, к которой москвичи привыкли, как к текущей из кранов воде, отравленной тяжелыми металлами. Кому-то она, возможно, непригодна, а стойкий совок пьет да похваливает и от всей души благодарен властям за то, что из кранов пока не хлынул купорос.
Самуилов показал Олегу несколько досье на пропавших людей, связанных лишь тем, что между ними не было ничего общего. Кухарка, банкир, литератор, дворник, ночная красотка, милиционер — все возраста и сословия, как если бы их забирали инопланетяне с целью создать обобщенный портрет деградирующей нации. Однако версию с инопланетным экспериментом Самуилов оставил на крайний случай, еще надеялся получить какие-то земные объяснения кошмарной вырубки.
