Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу
Не будет заваленной трупами яхты «Марианна», носящейся штормовой апрельской ночью по волнам Финского залива. Этих людей Артур убил тогда только потому, что иначе наказать их было невозможно, а позволить им уйти от расплаты он не мог. Ради этого он впервые в жизни выстрелил по живым мишеням. Ради этого готов был подорваться вместе с яхтой или пойти в зону, где его неоднократно пытались прикончить.
И в этой новой жизни уже не будет заправки, приторных нежностей Ольги Васильевны. Не родится дочка Симочка, из-за которой Ирина Валитова не решается прописать Артура у себя, предварительно съездив с ним в ЗАГС, и вновь сделать москвичом. Артур хотел бы начать жизнь с чистого листа. И тогда он не совершил бы ни одной из прежних ошибок — факт. Наверное, всё-таки нужно на выходных съездить к матери, посидеть у неё подольше.
Мать недавно овдовела, и впервые за долгое время рядом с ней в волшебную ночь не было любящего, нежного мужа. Артуру пришлось заменить Альберта Говешева за новогодним столом. Именно ради него Нора Мансуровна в тот раз делала форшмак и куриный плов, варила свой коронный глинтвейн — с настоящим татарским мёдом. Она пекла рождественское печенье и лепила «Снежные трюфели». Священнодействовала мать и над щербетом из манго и имбиря, ездила за французским игристым.
Ради старшего сына Нора вызывала бригаду уборщиков в свою роскошную, но такую грустную квартиру в старом доме близ Таганской площади, заботливо украшенную всевозможными подушками и валиками, вышитыми руками хозяйки в её самые счастливые годы. Даже тарелку с овощами мать умудрилась связать так, что многие гости, не разобравшись, пытались полакомиться шерстяными яблоками и грушами. Для Артура Нора купила и чудо-свечи, которые в ту ночь горели долго, не «плакали» и не коптили.
Мать и сын остались вдвоём до утра, и свет толстых квадратных свечей дробился в стекле пузатых бокалов на высоких тонких ножках — их Артур у матери раньше никогда не видел. Кроме своего первенца Нора никого не хотела приглашать. Ещё не стихла боль утраты — муж умер в октябре, причём совершенно неожиданно. Он даже не успел договорить слово, обращённое к Норе, и вручить ей корзину разноцветных хризантем. Альберт уронил корзину на пол и рухнул сам, а Нора, всегда такая быстрая и предприимчивая, бестолково топталась рядом с мужем и даже пыталась сунуть ему под нос склянку с нашатырным спиртом.
Она просто не верила в такую жестокость судьбы. Ведь накануне они получили известие от их общего сына Арнольда о том, что в Хельсинки родилась их внучка Симона. Ошеломляющая радость и сразу, следом — обжигающее горе шокировали Нору до такой степени, что она никак не никак не могла утром встать с постели и пойти умываться.
Арнольд примчался в Москву через два дня, оставив жену с новорождённой девочкой в клинике. И Нора долго не отпускала от себя обоих сыновей, будто боялась, что они тоже уйдут навсегда. Мать забросила свои тренажёры и массажные ванны, перестала делать маски из овощей и фруктов, махнула рукой на неоконченный курс аэробики. И как-то сразу, одномоментно, подурнела. Изменился даже голос — из звонкого, как колокольчик, он стал скрипучим, старческим.
— Это ужасно… Это невыносимо!.. Только что был человек — живой, бодрый, румяный! Так и вижу Альберта — в расстёгнутом пальто, без шапки, и в руках — увитая лентами корзина. Он специально заказал композицию для Симоны. Я очень хотела знать, как получилось, и Альберт торопился показать… Даже лифта не дождался, вверх по лестнице побежал… Он протянул мне корзину с порога и сказал: «Видишь, какие красивые цве…» — и упал! Рухнул вместе с корзиной, будто себе на похороны её приготовил. А ведь мечтал ещё утром, как внучку будет нянчить, куда повезёт её, что рассказывать будет! В Черногории и в Болгарии, говорил, для детишек очень хорошие пляжи, и не так жарко, как в Турции. Плавать собирался учить, рыбу вместе ловить! Это ведь первая, единственная его внучка! И ни братьев у него, ни сестёр, мать давно умерла. Каждый родственник — на вес золота. Отца его зверски убили в пятьдесят шестом, в Будапеште. Они так и не смогли туда вернуться… Говорят, что люди и от радости умирают. Сердце не выдерживает сильных эмоций — даже положительных. Бедная Симоночка, такого дедушку потеряла! Я уж про себя не говорю — таких мужей, как Альберт, на свете больше нет. Не покидайте меня, сыночки, вдруг больше не увидимся никогда?.. Теперь-то я знаю, как это бывает, — легко и быстро. Я раньше плохо понимала слова о том, что с любимыми нужно прощаться навек, когда уходишь на миг. Теперь прочувствовала эту горькую истину до конца. Даже если человек в другую комнату вышел, он может оттуда уже не вернуться. Господи, на что мы жизнь тратим?! На сплетни, интриги, скандалы! Сколько попусту сожжено нервов и времени! А ведь можно в эти часы, в эти минуты что-то хорошее сделать для человека, пока он жив, пока нуждается в ласке и тепле. Я не про тебя, Артур, не пойми это как упрёк. Я про себя. Все эти годы любовалась собой, желая что-то доказать в первую очередь твоему отцу, который очень обидел меня в молодости. Я разлюбила его только после смерти Альберта, и теперь мне стыдно. После похорон Альберт приснился мне. Он подошёл к нашей с ним кровати в спальне и спросил очень заинтересованно: «Ну, что врачи сказали? От чего я умер?» Я проснулась в диком ужасе, в слезах, с ощущением катастрофы, хоть ничего страшного во сне не видела. Я даже не успела ответить ему, что причиной смерти был разрыв сердца. И здесь не угодила человеку, который спас меня тогда, давно. Столько лет молчаливо заботился, оберегал, холил, превозносил. А ведь он был не какой-то нюня и подкаблучник. Жёсткий, волевой человек, привыкший руководить людьми и в то же время отвечать за них, брать весь груз на себя. А я обращалась с ним не так, как нужно было. Всё время думала о том, другом, пыталась ему отомстить, уязвить. Нужно было выбросить эту блажь из головы и делать всё для того, чтобы твой папа, Арнольд, был счастлив. Нужно было щадить его, жалеть его, а не только блистать на приёмах, пытаясь представить себя не стареющей и бессмертной! Артур, прости покойному все его вины перед тобой. А он там, на небесах, тебе тоже всё простит. Давайте по-другому жизнь начнём, без дрязг и обид. Я специально подала на стол «Белые трюфели» — как символ снега, чистоты, обновления. Ведь если кого-то из нас не станет, оставшимся будет стыдно — теперь я это точно знаю. Пусть хоть у вас, мальчики, совесть чистая будет!
Артур, со своей стороны, перед Новым годом выполнял поручения матери — покупал продукты, напитки. Вдумчиво и тщательно украшал живую, под потолок, ёлку разными по форме игрушками синего и жёлтого цветов. Купил матери подарок — мягкий браслет с полудрагоценными камнями, и к нему — колье. Мать была элегантна и хороша даже без дорогих побрякушек. И ещё неизвестно, украшения придавали ей шарм, или она заставляла корунд и циркон играть особенно заманчиво на своих запястьях и шее.
Тураев и впрямь готовился к новогодней ночи так, словно это была последняя возможность побыть вдвоём. Арнольд собирался приехать, но не смог — его услали по службе в Данию. А больше никого Нора Тураева видеть за столом не пожелала.
— Придут, напьются, обожрут, позлорадствуют из-за Альберта… Зачем мне это нужно? Придётся опять рассказывать, как он умирал. Людям же приятно про такое слушать, когда сами живы…
Мать подарила Артуру золотую булавку для галстука с маленьким чёрным бриллиантом и такие же запонки. Он смутился, моментально оценив стоимость этого великолепия. Пробормотал, что простой заправщик не достоин роскоши. Нора вспыхнула до корней волос, отвернулась и закусила губу. Потом совладала с собой и поцеловала сына в щёку.
— Ты моё материнское сердце не обманешь. Я чувствую, что не век тебе в заправщиках куковать. Тебе ещё понадобятся украшения, в которых не стыдно и на королевский приём пожаловать. Ты отстрадал своё уже давно, и Провидение тебя помилует…
… Тураев вспомнил всё это за те секунды, что они с водителем джипа смотрели друг на друга. Чистейшее, качественное звучание колонок автомагнитолы дополняло впечатление, производимое «мерином», мягкой муаровой кожей в его салоне.
Да и сам водитель не подкачал — это был мужчина одних лет с Артуром, в кашемировом пальто и шёлковом кашне. Лицо мужчины было гладким и загорелым, зубы — белыми и ровными. А вот широко расставленные карие глаза растерянно бегали за стёклами дорогих очков. Обильно поседевшие волосы также указывали на то, что у водителя не всё в порядке, что мучит то ли страх, то ли печаль.
Артур стоял с «пистолетом» в руке и беззвучно шевелил губами, стараясь понять, ошибается он или нет. Ведь много похожих людей на Земле, да и трудно через тринадцать лет уверенно опознать давнего друга.
Только что подумал о нём, ещё не увидев водителя «мерина», но почему-то вспомнил детство. Вот ведь она, интуиция-то, и не только материнская! Каким ветром занесло в не ближнее Подмосковье успешного дипломата? Он и в столице-то, мать говорила, появлялся минимум на две недели — чтобы получить очередное назначение…
