Татьяна Степанова - Все оттенки черного
Ачкасов был тучный, рыхлый мужчина. Весил он сто два килограмма и по типу своему, как выразился эксперт, был «типичнейший полнокровный сангвиник». Асфиксия изуродовала черты его лица почти до неузнаваемости. Веревка под тяжестью его грузного тела настолько плотно врезалась в кожу шеи, что первичный осмотр странгуляционной борозды был сильно затруднен.
Колосов внимательно исследовал одежду, снятую с Ачкасова: хорошие, не новые, правда, но малоношеные брюки, белье, белая сорочка с коротким рукавом — чистый хлопок и фирма солидная. Пиджак отсутствовал — это и неудивительно в такой жаркий день. Галстук пестрый, дорогой, носки в тон, отличные по качеству ботинки. Складывалось впечатление, что покойный одевался в свой последний день так, как и всегда привык одеваться — практично, удобно и вместе с тем с долей известного щегольства. Колосов осмотрел подошвы ботинок, отколупнул комочек присохшей глины. Черт возьми, как Ачкасов попал в парк? Откуда пришел? Из дома? С работы? Или же он побывал где-то еще? Кто-то его подвозил, если он ехал? Карманы брюк осмотрели еще там, на месте происшествия. Вещей было мало: бумажник, кредитка, пейджер — его проверили, он оказался отключенным. В кармане рубашки оказались водительские права. Не было лишь самого основного — предсмертной записки.
Вскрытие продолжалось долго. Наступил уже вечер, когда они закончили. Патологоанатом по ходу комментировал свои выводы.
— Какая-либо патология, заболевание внутренних органов отсутствуют. Покойный был физически здоров. Причина смерти — асфиксия. Бесспорные признаки, взгляните сами… — обращаясь к следователю, он то и дело тыкал пальцем в перчатке в препарированное тело. — Странгуляционная борозда хорошо заметна, с резкими краями. Петля одинарная, скользящая. Расположение узла вполне типичное, местонахождение — сзади. Почти полное отсутствие отпечатка в затылочной части.
— Странгуляционная борозда имеет прижизненное происхождение? — спросил следователь.
Это и был вопрос, ответ на который они так все ждали, ради которого, собственно, и пришли в анатомический зал. Правда, его можно было задать проще: повесился ли Ачкасов сам? Или его, уже мертвого, задушенного, повесили на осине, инсценировав самоубийство?
— Прижизненное. Нет ни малейшего в том сомнения. — Патологоанатом внимательно посмотрел на следователя и Колосова. Нет, явно не такого ответа они ожидали.
— Ну хорошо, ваше заключение о причинах смерти у нас есть, но… — Колосов кашлянул. — Вот для вас самого, как для опытного специалиста, нет ли во всем этом чего-то такого, что вас бы встревожило, заинтересовало?
— Вы сомневаетесь в моем выводе? Это самоубийство чистейшей воды. — Эксперт смерил Колосова взглядом.
— Мы не сомневаемся. Но мы думали…
— У вас есть какие-то основания полагать, что этого человека убили, инсценировав повешение? Выбросьте это из головы. Он сам покончил с собой.
— Так же, как и Полунин? — спросил следователь прокуратуры.
Три месяца назад они стояли в этом же самом зале над телом первого самоубийцы. Работала комплексная бригада патологоанатомов из Москвы и области. Местный судебный медик тоже присутствовал.
— Да. — Эксперт поправил сползшие очки.
Когда они уже возвращались в отдел милиции, следователь в машине констатировал голый факт:
— Оснований для возбуждения дела нет. Впервые в жизни такое со мной: гора с плеч, а что-то не радует. Отчего-то мы с вами, коллега, — он глянул на Колосова — тот прикуривал сигарету, — были уверены в глубине души, что это убийство. Хотелось, что ли, в такое верить, а?
— Просто мы в совпадения верить разучились, вот что. Особенно в такие, какие у нас тут теперь пошли, — вместо молчавшего начальника отдела убийств ответил один из местных сыщиков.
— Совпадения совпадениями, а ревизию и проверку по линии налоговой инспекции мы на заводе Ачкасова непременно проведем. — Следователь пожал плечами. — Может, что там за ним всплывет?
Колосов помнил, что после гибели старо-павловского прокурора десант из областной и Генеральной прокуратуры устроил комплексную проверку и в ведомстве, подчиненном Полунину. Там не всплыло ничего, кроме мелких нарушений бюрократического плана. Полунин был действительно большим педантом и ревностным законником, да еще вроде бы и бессребреником, не бравшим взяток.
— А в общем и целом — мы сделали все, что в наших силах. И так с очевидными преступлениями разбираться не успеваем, где уж тут самоубийство… — не унимался следователь прокуратуры. Однако в голосе его по-прежнему сквозило жестокое разочарование.
Колосов покосился на него, как будто впервые за этот долгий день, что они провели вместе, разглядел собеседника: пацан еще зеленый этот прокурорский. И похож на сосульку, что вот-вот начнет таять на солнце.
— Чертовщина какая-то. — Сыщик, сидящий вместе с Колосовым на заднем сиденье машины, поморщился. — И чего этому Ачкасову не хватало? Такой боров здоровый. Помню, как юбилей его тут у нас справляли — город три дня гудел. Из Москвы к нему на «мерсах» все приезжали. Даже депутата какого-то принесло. Деньга небось на ихнее движение давал. Жена в самом соку баба, пацан, дом — полная чаша — барахла разного… Может, он спьяну, дуриком?
Колосов не ответил: они все были свидетелями, что при вскрытии никаких признаков алкогольного или наркотического опьянения у погибшего обнаружено не было.
— И что за люди такие, которые с собой кончают? — не унимался сыщик. Он тоже был молодой — Колосову говорили местные коллеги, что он женился только что, на днях. — Ну бомжи, доходяги — те понятно с чего. А эти наши… — Он снова поморщился. — Чертовщина это все какая-то. Ну; может, закончится все на этом. А то заладили: суицид, суицид, глаза б мои на это паскудство не глядели!
Раздраженный сыщик-молодожен ошибался. То, что впоследствии многие называли не иначе как чертовщиной, в тихом подмосковном Старо-Павловском районе еще только набирало обороты.
Глава 3
МАЙ-ГОРА
Утром первого отпускного дня просыпаешься как в волшебном царстве. Катя, открыв глаза, минуты три блаженно созерцала потолок над головой. А колыхание штор от ветра, проскользнувшего в комнату через открытый балкон, вызвала у нее самую глупейшую счастливую улыбку: господи, красота-то! Солнышко на голубеньком небе, август на дворе, лето, золотые деньки. И две недели полнейшей свободы. Как Вицин говорил: «Жить хорошо!» Катя зарылась лицом в подушку, как в теплую норку, — эх, а хорошо жить еще лучше! Жить…
Тут кто-то весьма бесцеремонно дернул ее за ногу. Вот так всегда. Квадратная фигура заслонила и окно, и солнышко. Вадим Андреевич Кравченко — супруг ты мой разлюбезный! Катя приоткрыла один глаз — еще небрит, рассеян и хмур. Весь в досаде и расстроенных чувствах. Они расстраиваются у «драгоценного В. А.» всякий раз, когда за днем выходным приходит день рабочий. И нужно вставать спозаранку и идти, как он выражается, «служить». А чем, собственно, драгоценный В. А. недоволен? Работой? Так кругом сейчас орда тех, кто вообще работы не имеет: мужички за любое мало-мальски денежное место чуть ли не зубами держатся. А он еще… Лодырь, капризный лодырь…
— Катька, марш, одна нога здесь — другая там! Мне три яйца, котлету — остались вчерашние — нет? Сок достань из холодильника, пусть отойдет, а то у меня гланды прихватило и… Быстренько, быстренько! Шевелись давай, завтрак варгань, а то мы опаздываем по-дикому!
Ишь ты, раскомандовался. Катя блаженно жмурилась, не торопясь вставать. И кто это, интересно, тебе завтра будет «варганить» завтрак? Купишь себе, дорогуша, пельменей и будешь их лопать и на завтрак, и на ужин, потому что к кулинарии и домоводству ты не приучен. И тут она вспомнила — он же сказал: опаздываем! Сколько же времени? Часы показывали половину восьмого. Всего-то! Ах да, они же еще должны заехать за Нинкой на Белорусскую, а потом Кравченко отвезет их в эту Май-Гору — он вчера говорил, что отпросился у шефа только до одиннадцати. Он отвезет их на дачу и вернется в Москву, а они с Ниной останутся и все эти две долгожданные недели отпуска сами себе будут царицы.
— Катька, да ты что, еще не встала?! Шевелись, и так ведь проспали. — Кравченко «шевелился» как слон в посудной лавке. — Я кому говорю?
Катя начала улиткой сползать с кровати. Проспали— ишь ты. Сам виноват. Дело все в том, что слова« желания мужчин ночью и утром — это две огромные разницы. И, как всегда, она послушно идет у драгоценного В. А. на поводу. И утром, и ночью, и…
Катя опять поймала себя на том, что блаженно-глупо улыбается. Итак, Кравченко на эти две недели остается кругленьким сироткой. Интересно, будет; ли он изменять? Впрочем, дешевками он брезгует, а с женским персоналом компании его работодателя Чугунова все уже, кажется, было-перебыло и быльем поросло.
На пороге ванной она обернулась. Их взгляды встретились. Кравченко чуть улыбнулся. И… и две долгожданные недели отпуска в этой чудесной Май-Горе среди дачного парадиза представились Кате вдруг принудительным сроком отбытия наказания. Ведь Кравченко не едет с ними — она словно впервые поняла, что это для нее значит. У него в августе самая запарка на работе: его работодатель Чугунов в условиях экономического кризиса пытается наладить пошатнувшиеся дела.
