Анатолий Афанасьев - Зона номер три
Подойдя к стене, он сдвинул деревянную панель, и в нише открылся телеэкран… Мустафа вставил в ячейку кассету, щелкнул пультом — экран осветился. Гурко узнал родительскую квартиру и матушку, склонившуюся над плитой. В первое мгновение он решил, что это какой-то фокус, трюк, но это была обыкновенная съемка скрытой камерой. Вот матушка отошла от плиты, накрывает стол: лицо крупным планом, озабоченное, родное до каждой морщинки. Усмехнулась каким-то своим мыслям.
— Тебе хорошо видно? — любезно спросил Мустафа.
— Да, нормально.
Щелкнула заставка, и Гурко увидел отца, который садился в машину. Служебная перевозка, допотопная «Волга-24». Раз в месяц для экстренных случаев отец имел право пользоваться служебной Машиной и очень гордился этой оставленной ему за особые заслуги перед родиной привилегией. Надо не Надо, он обязательно ездил на ней в поликлинику почти через весь город. Ведомственная поликлиника для ветеранов спецслужбы — еще одна уцелевшая почесть. Машина уехала, и экран погас.
— А теперь, — холодно заметил Мустафа, — увидишь, что будет с твоей мамочкой, если еще разок залупишься, сучонок.
Следующее переключение кнопок — перед взором Гурко открылась комната, из которой его час назад переправили в подвал. Зрелище было не для слабонервных. Ирину Мещерскую обихаживали двое громил звероподобного вида, два горных козла. Они как-то так противоестественно перегнули ее, голую, поперек стула, что при каждом энергичном насаживании ее голова билась об пол. Волосы стелились темной волной, лица не было видно. Громилы гоготали, смачно шлепали золотистое тело жертвы, но изображение было беззвучным. Эта картинка навеки запечатлелась в глазах Гурко. Он смотрел не отрываясь, заледенев сердцем. Мустафа выключил экран. Задвинул панель. Вернулся на свой стул, закурил. С любопытством разглядывал Гурко.
— Обещаю, чекист, — хрипло процедил, — с мамашкой будет то же самое, и ты сам это увидишь. Папаню при тебе посадим на кол. Их обоих отправят в двенадцатый век. Нашествие монгол. Ты верно понял: у нас не забалуешь. Других родителей тебя не будет, сынок.
Гурко молчал.
— Тебе сейчас не сладко, понимаю, — продолжал Мустафа с какой-то неожиданно заботливой ноткой. — Не подумай, что я тебе лично желаю зла. Отнюдь. Более того, мне по душе такие, как ты. Сильные, умные, рисковые. Любящие кровь. Не боящиеся ее проливать. Просто ты, Гурко, по ошибке сел в поезд, который разобрали на запчасти. Только я один могу помочь тебе выбраться из-под обломков. В сущности, я тебя спас. Васька Щуп, а в Зоне его слово — закон, точит на тебя клык. Хоть сегодня готов списать в архив. А я в тебя поверил, понимаешь? В твое здоровое, крепкое нутро… Конечно, бизнес есть бизнес, в нем уступок не делают. Или ты в плюсе, или на свалке… Пока на тебе долг, ты прокаженный. Почему не спросишь, как придется отрабатывать?
Гурко молчал, но Большаков, вероятно, полагал, что это нормально, в его присутствии человек на какое-то время будто проглатывает язык. Как раз он не жаловал чересчур говорливых сотрудников.
— Долг спишем по частям, в несколько приемов. Общую сумму я прикинул примерно в миллион долларов. Плюс текущий процент. Первый этап: Кир Малахов. Его голова идет нынче за двести тысяч. Это предельная цена, даже немного завышенная. Почему не спросишь, кто такой Малахов?
Гурко молчал.
— Малахов, сынок, это Вязьменская группировка, вонючие мичиганские побратимы. Крыша Геки Долматского. Его подельщики в некотором роде. У Малахова ум за разум зашел, требует сатисфакции, болван. Вот ты с ним и разберешься. При твоем опыте и хватке — это, полагаю, пустяковое дельце.
Гурко заговорил чуть утомленно, как всякий мужчина с переломанными ребрами, приклепанный к стене.
— Как же я разберусь с Малаховым, если ты не собираешься выпускать меня из Зоны?
Мустафа не поленился, встал, приблизился и горящим концом сигареты ткнул Гурко в рот.
— Не надо мне тыкать, сынок. Ты еще слишком слаб для этого. На «ты» ко мне обращается только Васька Хохряков, да и то не всегда.
Гурко сплюнул на пол горелую сукровицу.
— Извини, Мустафа. Буду называть тебя «ваше превосходительство». Подходит?
Большаков вернулся на стул, склонил голову мимолетном раздумье. Он думал о том, что, возможно, прав Васька, и действительно неразумно возиться с этим слишком опасным юнцом, который знает его кличку и, вероятно, может наизусть, как стихи, пересказать его досье, заложенное в гебешный компьютер. Но, во-первых, Большаков не боялся ошибаться и умел извлекать из своих промахов иногда даже большую выгоду, чем из побед, а во-вторых; чем дальше, тем больше он испытывал нужду имен-, но в молодых, образованных кадрах, чье сознание не отягощено грузом допотопных представлений о жизни. Этот малый нагл, упрям, живуч, неутомим, циничен, двуличен и так похож на самого Мустафу, каким он был в молодости. Вдобавок он владеет тайной силой неведомого свойства, и было бы по меньшей мере глупо мочить стервеца, не попытавшись его использовать. Все равно, что швырнуть в канаву тюк с валютой только потому, что купюры помечены на Гороховой улице.
— Тебе не придется ловить Кира за пределами Зоны, — сказал Большаков. — Он приедет сюда на стрелку. Твоя задача всего лишь техническое обеспечение акции. Хотя, разумеется, могу обойтись без тебя.
— Почему же, ваше превосходительство. За двести тысяч с удовольствием отправлю твоего Малахова к его прадедушке.
…Его с такой силой впихнули в комнату, что он растянулся на полу. На миг вырубился от колючей боли в ребрах, а когда продышался, увидел поблизости безмолвное лицо Ирины, занавешенное темными прядями. Опрокинутый стул. Смятая и перевернутая постель. В воздухе запах бычьего пота. Он дотронулся пальцами до ее губ, словно покрытых серой коростой.
— Иринушка, ты живая?!
Она не отозвалась, хотя веки дрогнули. Одну руку он просунул ей под коленки, другой обхватил за шею, донес до кровати, уложил, прикрыл простынкой истерзанное тело. Безумно глядел на тронутое розовым жаром лицо. Сердце так колотилось, будто примчался к финишу сорокакилометровой дистанции.
— Ничего, — сказал примирительно. — Ничего страшного. Это неважно, что нам сейчас плохо, послушай, что будет дальше. И эта беда, и другая — все пройдет. Солнышко выглянет из-за туч. Мы поженимся, родим ребеночка. Ему не придется жить в Зоне, нет, не придется. Не думай, что рассказываю сказку. Мир устроен справедливо. Нам с тобой сейчас стыдно, больно, зато сын родится умным и просветленным. А у твоих мучителей родятся только жабы и тараканы. За своих несчастных отпрысков они платят десятки тысяч долларов в самых престижных школах, но эти бедолаги не могут осилить таблицу умножения. Слышишь, Иринушка? Я ведь важные вещи объясняю.
— Я-то слышу, — пробормотала Мещерская, не поднимая век, — какую чепуху ты несешь.
— Почему чепуху? Совсем не чепуху.
— Тебе дотронуться до меня будет противно, после того, что со мной сделали.
— Неправда! — искренне возмутился Гурко. — Эка невидаль — изнасиловали! Да я ни одной девушки в Москве не знаю, кого хотя бы раз не насиловали. Не говоря уж о женщинах. Это же азы демократии.
Ирина открыла один глаз.
— Я их ненавижу, — сказала она. — Звери, подонки! Но я их больше не боюсь. Благодаря тебе, Олег, я перестала их бояться.
— Вот и хорошо, — он погладил ее волосы. — Теперь поспи немного.
Не выпуская его руки, она послушно задремала.
Поезд, вспомнил Гурко. Убедительное рассуждение Мустафы. Тот поезд, на котором ехал Гурко, загнали в ремонтное депо, а тот, где заняли купе Мустафа со товарищами, мчится на полной скорости в светлый рыночный рай. С неодолимым напором взрезывает гулкое пространство железное брюхо, валятся обочь леса, города и деревни, беспощадно сметаются целые поколения, стонет, плачет, корчится на путях бестолковая страна — и уже рукой подать до последней остановки. Уже различимая оком синеет, скалится, зевает, мерцает в блеклом тумане гигантская пасть — вселенская Зона.
Глава 2
Эдуард Сидорович Прокоптюк, бывший профессор, бывший хлопотливый челнок-предприниматель, а ныне, в Зоне, — свободный ассенизатор со специальным допуском, прикормил кошечку с голубыми глазами и повсюду таскал ее с собой. Кошечка уродилась в Зоне и была мутантом. Короткошерстная, со стеклянным взглядом, с тоненькими, в разные стороны, лапками, как у ящерицы, с большим стоящими, как у молодого овчара, острыми ушам с висящим до земли пузом, — она понимала человеческую речь. Не отдельные слова и фразы, а именно речь во всей ее затейливости. Прокоптюк назвал милого уродца Василисой, Васюткой в честь благородного хозяина Зоны господина Хохрякова.
С утра, как обычно, Прокоптюк отправился нейтральный сектор, чтобы успеть прибраться пробуждения постояльцев. Сегодня там народу было не густо. Один из коттеджей занимал писатель Клепало-Слободской, который летом вообще не покидал территорию Зоны, да в соседнем коттедже остановилась молодая певичка Нонна Утятина, приглашенная для частного выступления: бедняжка и представить не могла, какая участь ее ждет. Впрочем, кого-кого, а уж молодую певичку Прокоптюк и не думал жалеть: после того как все эти эстрадные куклы поучаствовали в компании «Голосуй или проиграешь», где за гастроль получали по четыреста тысяч долларов, он перестал принимать их за людей.
