Владимир Колычев - Невеста мафии
Увидев меня, тощий доходяга на раздаче тупо развел руками. Это могло означать, что еды в бачках больше нет. Я ощутил смутную потребность схватить его за грудки, чтобы хорошенько встряхнуть, наказать за невнимательность. Но сделать это побоялся, чтобы не заработать штрафное очко и не лишиться права на женщину.
– Что, заработался, Петрович? – добродушно оскалился бригадир.
Для него рабочий день закончился, и сейчас он думал о том, как бы поскорей выбраться на поверхность.
– Да, – тупо посмотрел на него я.
– А работаешь ты очень хорошо. Сколько ты уже здесь?
– Не знаю. Не помню.
Я даже не попытался напрячь извилины, чтобы вспомнить, как долго я здесь нахожусь. Неделю, месяц, вечность?
– А бабы у тебя еще не было, – многообещающе улыбнулся бригадир.
– Не было! – с животным восторгом в душе подался к нему я.
– Тише, тише! Задавишь! – сказал он, остановив меня рукой. – Или ты решил, что я баба?
Мне был непонятен его юмор, поэтому я тупо промолчал.
– С ужином ты пролетел, так уж, извини, вышло, – сочувствующе развел руками бригадир. – Баба будет вместо ужина. Так пойдет?
Я согласно кивнул, жадно сглотнув слюну.
Вместе со мной бригадир прихватил еще двух парней, имен которых я не знал и не хотел знать. Мне было все равно, кто работает со мной бок о бок. Как не волновало, с какой женщиной мне придется сегодня спать. Не так уж и важно, какая она, молодая или нет, красивая или не очень, лишь бы с ней можно было разгрузиться.
Мы поднялись на поверхность, которая встретила нас темнотой, жидко разбавленной электрическим светом, моросящим дождем, порывистым ветром и отдаленным лаем сторожевых псов. Но здесь было тепло и легко дышалось. А мокрая, чавкающая под ногами земля по сравнению с тем, что творилось в шахте, могла показаться мне сухим песком в пустыне Сахара. Могла, если бы я тогда обладал образным мышлением.
Я не пытался ничего замечать и уж тем более анализировать обстановку. Но все же отметил про себя, что лагерь охраняется неважно. На выходе из шахты нас не встречали вооруженные охранники, не было их и на территории. Я мог бы задать себе вопрос – кого им охранять, если все здесь – рабы, тупые и безвольные? Но в тот момент я не мог думать ни о чем другом, кроме как о женщине.
Бригадир привел нас в дощатый барак, в длинном полутемном коридоре которого собралась чертова дюжина таких же счастливчиков, как и я. Немытые, в грязных и мокрых спецовках, с тупыми лицами… Никто из нас не мог думать, что можно получить от женщины отказ. Хотя бы потому, что думать мы не могли вообще.
Наконец появился охранник с сытой самодовольной физиономией. Окинув наше стадо презрительным взглядом, он открыл первую вдоль коридора дверь. И брезгливо хлопнув по плечу ближайшего к нему невольника, кивком головы показал ему внутрь.
Везунчик скрылся за дверью, а охранник повел озабоченных зомби по коридору, одну за другой открывая двери комнат, в которых жили женщины.
Настала моя очередь, и я оказался в мрачной, неуютной каморке, где почему-то пахло камфорным маслом и дустом. На стуле, широко расставив ноги, в затертом и растянутом байковом халате сидела девушка. Знакомые глаза, знакомые черты лица. Лидочка?
– Я – Петрович.
– Петрович, – вспоминая, заторможенно повторила она.
– А ты – Лидочка.
– Лидочка… Ты – Петрович, я тебя знаю.
– Как дела? – бесцветно спросил я.
– Хорошо, – так же односложно ответила она.
– Я пришел к тебе.
– Там вода и мыло, – кивком головы она показала на угол комнаты, где на табуретке стоял бак с водой и корыто.
– Зачем?
Что-то подсказывало мне, что тело мое грязное и зловонное, но мне лень было мыться. А именно этого и хотела от меня Лидочка.
– Так надо!
В пустоте ее взгляда красным огоньком высветился восклицательный знак. Она не просила, она требовала. И я не мог не подчиниться…
Воды в баке было много, и, как это ни странно, она была теплая. Я разделся догола, кое-как вымылся и, не вытираясь, нырнул к Лидочке под одеяло. Она тоже была без одежды и с удовольствием приняла меня в свои объятия.
Она отдавалась мне, исполненная бесстрастным животным влечением, но никак не душевной привязанностью. Когда-то она любила меня как своего мужчину, а сейчас я был для нее одним из многих, кто мог удовлетворить ее порожденную наркотическим злом потребность.
Об этом я подумал, когда все закончилось и мы, изнуренные, раздавленно лежали в постели. Как два каменных изваяния на солнце – теплые снаружи, холодные изнутри. Из человеческого – только контуры. А где душа? Где мысли?
Думать я мог сейчас только о сексе и хлебе. Первого уже не хотелось, и на передний план выступило второе.
– Я хочу есть.
– У меня ничего нет.
– Плохо. Я сегодня без ужина.
– Почему?
– Потому.
– Я тоже хочу есть. Всегда хочу есть. Но у меня ничего нет…
И снова долгая тишина.
Чувство голода все усиливалось, и это начало меня злить. Но это были хоть и негативные, но живые эмоции. А вокруг них робко закружила новорожденная мысль. Плохо, что меня не накормили. Значит, все плохо. Значит, надо что-то менять… Но что?
– Ты работаешь? – спросил я, тупо глядя в потолок.
– Да.
– Где?
– На дробильной установке.
– Ты же медсестра, – вспомнил я.
– Да. Была. А сейчас нет, – флегматично отозвалась Лидочка.
– Почему?
– Мне все равно. Лишь бы работать.
– На кого?
– Все равно.
– Так нельзя, – неожиданно для себя заявил я.
– Почему?
– Потому что ты моя.
– Разве? – Лидочка приподнялась на локте, посмотрела на меня с напряжением во взгляде – казалось, она пытается растормошить себя, разбудить мысли.
– Я тебя искал.
– Правда? – на какое-то мгновение возликовала она, но тут же живая искра в ее глазах погасла. И снова бессмысленный мрак.
– Ты пропала, а я тебя искал… Ты ехала ко мне, но пропала.
– Да, я ехала к тебе… Потом появились какие-то люди… Потом был вертолет… Потом я оказалась здесь…
Встрепенувшись, она села и ладонями сжала виски, будто боялась, что от напряжения мысли у нее лопнет голова.
– Они могли меня убить.
– Меня тоже, – кивнул я.
– Но я здесь.
– Я тоже.
– Меня не убьют.
– А я сам умру… Шахта – это могила…
Я вдруг вспомнил, что недавно под завалами обвалившегося прохода погибли люди. Сколько их было, об этом не говорили, скрывали… Но сам факт несчастного случая меня не напугал. Ведь я тогда готов был погибнуть ради… Ради кого я собирался погибнуть? Ради Ильи Семеновича?.. Сейчас этот внушенный мне постулат казался нелепым. Это значило, что я начал прозревать…
Но при этом мне очень хотелось есть… Можно было связать два эти факта – голод и прозрение. Но спонтанный мыслительный процесс отнял много сил, и мне уже ни о чем не хотелось думать.
– И я умру, – с грустью, как мне показалось, сказала Лидочка.
– Почему?
– Не хочу жить.
– А работать?
– Работать хочу, а жить – нет… Грязи много… Я не хочу так…
Лидочка порывисто прижалась ко мне, будто искала у меня защиты. Но, глянув на нее, я понял, что ей всего лишь нужен секс…
Рано утром появился охранник, разбудил меня, ударив по ноге пластиковой дубинкой.
– Подъем!
Я мигом вскочил на ноги, вышел из комнаты, даже не глянув на Лидочку. Мне очень хотелось есть, и я должен был поскорей спуститься в шахту, потому что горячий завтрак для нашей бригады должны подать туда.
Над лагерем занималась заря, в хрупком предутреннем свете за темными силуэтами бараков проступали контуры охранных вышек, на одной из которых я заметил часового с оружием. Но в тот миг я не думал о побеге, потому что всю мою зомбированную сущность волновал только один вопрос – когда же наконец я смогу нажраться.
Нажраться… Именно нажраться… Потому что я, как животное, мог только жрать. Бездумно набить брюхо и работать как проклятый – вот и весь смысл моего существования. Но я не хочу так жить!
Я хотел жрать. Поэтому безропотно спускался в ад, который ждал меня под землей… Да, я хотел жрать… Но именно сейчас, сквозь скотские мысли о еде я все же мог ощущать себя хоть и жалким, но подобием человека… А если голод усилится? Может, тогда я смогу осознать свою истинную сущность и ответить на вопрос: что я здесь делаю?..
Рабы из нашей бригады уже проснулись и с бессмысленными выражениями лиц, тупо, едва переставляя ноги, ходили по забою. Все ждали завтрака. Ни о чем другом никто уже не думал. Кроме меня. Жалкими остатками старой, а может, зачатками новой воли я вцепился в мысль, что голод может избавить меня от рабской зависимости. Я помнил, как однажды голод пробудил во мне желание бежать с того места, где мы искали золото. Я даже собирался тогда убить охранника… Голод. Спасти во мне человека мог только голод…
Именно поэтому я забрался на нары, отвернулся от всех, закрыл глаза и, сжавшись калачиком, плечом и ладонью закрыл уши, пальцами другой руки зажал ноздри.
