Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына
От павильона разошлись. Десятник с Зонтовым в одну, а Малахов с Машей и Абдулкой — в другую сторону. Они направились в фотографию. Это была малаховская идея.
«Будет фото! — заявил он. — На всю жизнь!»
Фотограф, унылый и горбатый, долго обиходил их, рассаживал, пересаживал, отбегал, вскрикивал и снова исправлял недостатки композиции. Даже принес и предложил Малахову надеть затрепанный галстук, но он оказался непреклонен, и галстук был унесен. Наконец снимающий подошел к аппарату и плавно, словно совершая магический ритуал, потянул на голову черную ткань. Малахов напрягся, вздернул плечи; фотограф расслабленно помахал рукой:
— Свободнее! Голову поверните влево-влево-влево… так! Внимание… — Пыхнул магний, фотограф выскочил из-под накидки и потер ручки: — Хар-шо-о…
Из фотографии не торопясь двинулись домой, к пирогам и чаю, к тихому вечернему безделью.
А минутой позже в фотографию, только что покинутую ими, вошел агент губрозыска Семен Кашин.
50
Преступники, ограбившие партийца Якимова, — Алексеев, Харинский и Визигуллин — пойманы угрозыском и преданы суду.
* * *По донесению начальника Боровковской милиции губпрокурору, вчера в районе Чугалинского сельсовета, в лесу, был зверски убит селькор центральной крестьянской газеты П. С. Вяткин. В боковом кармане убитого вырученные накануне от продажи овоща 10 руб. 31 коп. не тронуты. Убитому нанесено 8 кинжальных ран в грудь и живот, перерезано горло.
Ведется дознание.
Постукивая костылем, Бабин бродил по зданию, в одном из кабинетов которого помещалась камера народного следователя, и напевал негромко:
— Взгляните на грóбы,
Они вечны дóмы…
Голос у него был приятный, низкий, хоть и хриповатый от усердного пьянства. Иногда нищий подходил к двери, прислонял голову и слушал.
Там происходило опознание личности по фотографии. Понятыми приглашены были: свидетельница по находящемуся в производстве у Вени Карабатова делу о грабеже — девица несомненного поведения, и потерпевший по тому же делу — толстый старообразный парень, одутловатый и нечистый. Девица явно старалась охмурить Кашина: болтала кудряшками и что-то ворковала, пытаясь тронуть за руку, а когда он сердился и одергивал ее, часто дышала грудью и пучила глаза, изображая страсть.
Веня разложил на столе фотографии, заполнил начало протокола и, картинно взмахнув рукой, позвал первого опознающего. Спиридон Вохмин подошел и склонился над карточками…
Фотографию Малахова с семейством принес следователю Семен. Он очень добросовестно поработал накануне: пошел утром по выписанному из бумаги десятника адресу и занял наблюдательный пост за грудой бревен в маленьком переулке-тупичке.
Подозреваемый появился только после обеда, и вот тут-то Кашина и ждало новое грандиозное открытие: вместе с ним спустились с крыльца не только беспризорник Абдулка, но и — батюшки-светы! — Мария Лебедяева, бывшая Черкизова подруга! За ними, спокойно и незаметно, он проследовал в город и отпустил их только после фотографии.
Потрясая мандатом, он с грозным видом налетел на испуганного фотографа, заставил тут же проявить пластинку и отпечатать снимок. Только изъяв его и бережно спрятав на груди под пиджаком, успокоился и отправился выполнять вторую часть намеченной на день программы: покупать галоши сестре Надьке.
…Старик Вохмин бестолково тыкал пальцем в фотографии, все время переспрашивая:
— Это кто? А? А это? А? — в конце концов, кажется, сообразил, что от него требуют, вгляделся и развел руками: — Нет, никого не знаю. Годы — какая уж тут память!
— Не можете опознать среди предъявленных на фотографиях личностей человека, подобранного вами возле дома Филатенковой?
— Нет.
— А сидевшего в коридоре губрозыска двадцать седьмого июля сего года?
— Не могу, не могу! — тряс головой Вохмин. — До того ли мне было, посудите? Кого я там только не видал, разве всех упомнить… Сидел, кажется, какой-то молодец, после на улице ко мне приставал, убить грозился, но — нет, на личности плохая память.
— Следовательно, не помните? — напирал Веня.
— Нет, не помню, куда ж тут деваться!
Старика отпустили и пригласили Бабина.
Бродяга сразу ткнул в вырезанное из семейной фотографии и помещенное среди других карточек малаховское лицо.
— Как не узнать! Это не из-за него, случайно, вы всю мою душу вымотали?
— Еще неизвестно, кто кому, — буркнул Семен.
— Так-так-та-ак… — тянул Карабатов, заполняя протокол. — Теперь мы это дело оформим.
Тут Бабин заметил девицу, приосанился и бочком-бочком начал подбираться к ней. Кашин нетерпеливо ждал, когда следователь кончит возиться с бумагами, чтобы выпроводить их поскорей, — до того были неприятны.
Однако в коридоре раздались четкие шаги, и в кабинет заглянул Болдоев, вызванный Веней по телефону. Он тоже должен был участвовать в опознании. Нищему дали понять, что теперь он будет здесь лицом лишним, и, подписав протокол, Бабин с сожалением удалился. Вышел на улицу и встал против окна, подглядывая, когда освободится намечаемая им на сегодня подруга.
Болдоев недолго задержался в карабатовском кабинете.
Он тоже категорически опознал Малахова.
51
Войнарский вернулся на следующий вечер. Узнав о готовящейся облаве на «малине» у Муськи Сибирячки, затребовал список с составом опергруппы и, поразмыслив, вписал туда свою фамилию. Муська была обыкновенная халда и пьяница, скупщица краденого. То, что на ее квартире устраивают сходки городские карманные воры и форточники, не было тайной для губрозыска. Публика это была мелкая, и прикрывать Муськину «малину» пока не торопились: ворье моментально перебралось бы в другое место, и утратился бы оперативный контроль над ним.
Сегодня был особый случай. Еще в апреле, перебив конвой, бежали с этапа пятеро: убийца, два грабителя, хулиган и карманник. Случилось это далеко на востоке, и с той поры, пятная свой путь кровью, они пробирались сюда, в город, коренными жителями которого являлись и где были в свое время взяты неутомимым губрозыском. Вооруженные, они после побега стали вдвойне наглы и опасны. Хулигана и одного из грабителей застрелили в дороге, и теперь только трое озверевших в одиночестве людей, преступлениями добывая себе пищу, ночлег и одежду, рвались к дому, неизвестно на что рассчитывая. Их ждали здесь, и все-таки поступившие сегодня сведения о том, что эта тройка вот уже целую неделю живет в городе, прозвучали словно гром среди ясного неба. И уж совсем невероятной показалась информация, что все трое вечером появятся в доме Муськи Сибирячки, на воровской сходке. Дома осторожность, видимо, изменила им, коль скоро решились они выползти на люди.
И Войнарский не случайно сам возглавил группу: считал, что начальник должен время от времени принимать участие в рискованных операциях, укрепляя тем самым авторитет. В сегодняшней облаве была для него еще одна деталь: фон, на котором она должна происходить, — сама пропойца Муська и ее окружение, — настолько хорошо были известны оперативникам, что могли настроить их на легкомысленный лад, а это приводит иной раз к печальным последствиям.
Семен Кашин пытался было прорваться к начальнику губрозыска со своим докладом, но потерпел неудачу. Сначала держала стоявшая насмерть в дверях кабинета секретарша, и только удалось, оттеснив ее, упереться плечом в дверь, как она открылась, и Семен головой вперед полетел в кабинет. Юрий Павлович, уже одетый, поглядел на него.
— Ты куда, Сеня? — спросил он.
— Туда! — Кашин показал внутрь кабинета.
— А-а! — Начальник прошел мимо и вдруг остановился. — Разве ты не едешь с нами?
— Вы же меня никуда теперь не берете!
— Э-э! Что за обиды! Оружие в порядке? Через пять минут выезжаем, учти!
Поехали на большой, взятой в ОГПУ грузовой машине. Грузовик трясся и чадил, и Войнарский, сидящий в кузове среди оперативников, болезненно морщился, придерживая пенсне. Поменялся местами с кем-то из ребят и сел рядом с Семеном.
— Ты ходил в артель? В артель, я спрашиваю, ходил? — напряг он голос, пытаясь перекричать дребезжание машины.
Агент кивнул. Неожиданно для себя подмигнул начальнику и прижал к губам палец:
— Что я зна-аю!.. Но это пока тайна.
«Что за тайна? Какая тайна?» — подскакивая на железной скамейке, недоумевал Войнарский.
Кашин и сам не знал, зачем он вдруг ляпнул Юрию Павловичу про какую-то тайну. Просто, наверно, ему не хотелось сейчас разговаривать о главном. Мчался грузовичок, сидели обок с ним, Сеней Кашиным, лязгая зубами на ухабах и заваливаясь на поворотах, друзья-оперативники, прекрасный все народ — и ну их к черту, всякие умствования в кабинетной тиши! Здесь все равны, все одинаково возбуждены и взволнованы предчувствием опасности. Он даже поскуливал от ликования, прибежав к себе в кабинет после распоряжения Войнарского облачаться в старую, обмененную на хромовые сапоги кожаную куртку. И теперь, сидя в несущейся сквозь сумерки машине, он лихорадочно поблескивал глазами, оглядывая серые в начинающейся темноте лица своих товарищей. Радовался: сегодня надо стоять, где поставят, делать, что прикажут, а если уж ошибешься в чем-нибудь, спрос не будет особенно велик, ибо что не прощается человеку, достаточно смелому и отважному! И была мысль среди ликования: есть, есть преимущество в пребывании равным среди равных, обыкновенным опером, розыскником, постоянным членом группы захвата — перед теми, кто считается «королями» губрозыска. «Это дутое величие!» — даже так подумал было Семен, но вовремя спохватился: ему не хотелось терять самому себе предназначенные лавры. Так и остался открытым вопрос: кем же лучше быть — таким, как Миша Баталов, и нести ответственность за все, что ты надумаешь и сделаешь, и тут уж тебе нет скидок ни на смелость, ни на отвагу, — или, затерявшись в массе таких же, как ты, тоже делать свое дело, опасное и необходимое, только здесь уже ответственность ложится не на одного тебя, часть ее берут и товарищи, и начальник, и тот же «король», разработавший операцию, добывший нужные сведения.
