Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду
— Ага… Точно. Тянем одну версию, а потом окажется, что убийцей был… личный шофер, — Калинкин подмигнул притихшему Никите. — Шустряга шофер. Который дружбу с операми водил, да конину с ними хлебал.
— Да ладно тебе, — вступился за приятеля Левитас. — Не пугай честного обывателя…
— А чего пугать… Хотя и для обывателя кое-что найдется. В день свадьбы Корабельникоff подарил своей жене колье. Стоимостью двести пятьдесят тысяч долларов. И за меньшее убивают, уж поверьте… Гораздо меньшее… А за такое не грех и пару деревушек напалмом выжечь… И вот этого самого колье на покойнице не оказалось. И в квартире его не нашли, и в особняке, хотя те, кто были на вечеринке, утверждают, что на дне рождения безделушка… — Калинкин хмыкнул, — безделушка была при ней. А серьги и кольцо — из того же гарнитура — при ней и остались. А вот чертово колье не нашли. Вы его случайно не видели, это колье, Никита?
Конечно же он видел колье: оно было при Мариночке, когда ее застигла смерть. Странно, что свадебную драгоценность не нашли. А может… Никита живо вспомнил двух жиголо-авантюристов, которые покинули дом в оперативном порядке. Но предположить, что этот слабосильный молодняк занялся банальным мародерством… Хотя, кто ее знает, эту современную молодежь? Вполне возможно, что он добросил до «Приморской» не насмерть перепуганных щенков, а насмерть перепуганных расхитителей гробниц…
— Колье? — Губы у Никиты предательски пересохли. — Когда?
— Когда-нибудь…
— А-а… Видел. На свадьбе. Это был свадебный подарок шефа.
— Человек со вкусом, — заочно одобрил Корабельникоffа Боря Калинкин. — Так вот, этого колье обнаружено не было. Не факт, что его сняли с мертвого тела, что его вообще сняли… Но найти его сейчас не представляется возможным. А Корабельникоff вообще отказался обсуждать эту тему… Видать, денег куры не клюют.
— Значит, есть и еще одна версия? Ограбление?…
— Ну не думаю, что это именно тот случай, — успокоил Никиту Калинкин. — Все дело в этой, мать ее, грузинской крале.
— Ты полагаешь?
— Я знаю. Материала на нее достаточно. Такая застрелить себя не позволила бы ни при каком раскладе. Мало того что боевые характеристики превосходные, она еще и мастером спорта по стендовой стрельбе была. А о такой невинной вещи, как дзюдо, я и вовсе промолчу. Дорого она стоила, дорого, эта дамочка… Три предотвращенных покушения на подопечных, не баба, а голливудский боевик. И чтоб такая позволила вплотную приблизить к своему виску пистолет… Вплотную, заметьте, вплотную… И спокойно наблюдала, как ей разносят башку… Это, извините, туфта.
После этого устраивающего абсолютно все стороны заявления разговор плавно сместился к теме женщин вообще. Женщин, всю прелесть которых не смогла скомпрометировать даже такая вопиющая частность, как Эка Микеладзе. Женщины-то, обильно политые коньячишкой, и подрубили бедолагу Калинкина. Он заснул на полуслове, в обнимку с присмиревшим Цыпой, а Митенька и Никита плавно переместились на кухню.
— Вот и все, — констатировал Митенька. — Вот и все дело, Кит. Не такое уж сложное. Неприятное, конечно… Особенно для твоего шефуле. Но не сложное.
— Ты полагаешь?
— Я? Я к нему касательства не имею. У меня своих тухляков полно. Вот только он тебе не все сказал, Никита.
— Не все? — Никита насторожился. Больше всего ему хотелось забыть о Мариночке навсегда. Захлопнуть за ней дверь и забыть.
Жаль только, что Корабельникоff всегда будет напоминать о ней. Но и с Корабельникоffым все теперь было предельно ясно. Не сегодня завтра, выйдя из алкогольного клинча, Kopaбeльникoff уволит Никиту к чертовой матери. Но тогда… Тогда ему придется уволить и весь мир в придачу. Потому что весь мир будет напоминать Корабельникoffy о покойной жене. Так обычно и бывает с людьми, погребенными под обломками абсолютной любви. Кто бы мог подумать, что пошлая и циничная двустволка Мариночка утянет Корабельникоffа в абсолюты?…
— Тут не все так просто, Кит… Видишь ли… Этой твоей… или его… уж не знаю как… Этой Мариночки не существует…
— То есть как это — не существует?
— А вот так. По грузинке они собрали все, что могли, включая информацию о детских и юношеских годах у подножия горы Мтацминда. А вот Мариночка… О ней не известно ничего. То есть — вообще ничего. Ни родственников, ни родителей. Никого, кто мог бы, заливаясь горючими слезами, поведать о том, как она училась в школе и как рыбок разводила. Правда, о последних двух годах худо-бедно удалось наскрести, а все остальное — тайна, покрытая мраком. Как будто она не существовала никогда, а потом вдруг материализовалась. Так сказать, в половозрелом возрасте. Вот так-то…
— И что последние два года?
— Работала в разных кабаках, все больше нераскрученных. Львиную долю, конечно, сожрал этот самый… — Митенька щелкнул пальцами, вспоминая.
— «Amazonian Blue», — подсказал Никита.
— Во-во… Тамошние латиносы тоже кое-что шепнули на ухо… Мариночка не зря Лотойей-Мануэлой называлась… Тьфу ты… Имечко… Язык сломать молено… Фишку в испанском она рубила — будьте-нате…
— Ну и что? Это преследуется в уголовном порядке?
— Да нет, в знании языка ничего криминального нет… Невиннее вещи и придумать невозможно… А вот когда знание языка скрывается… да причем без всяких на то оснований… Ты что по этому поводу думаешь?
Никита пожал плечами: он ничего не думал по этому поводу. Он вдруг вспомнил ресторанную коронку Мариночки — «Navio negreiro». Уж очень старательно она выговаривала испанские слова, до отвращения старательно. Они и тогда показались Никите записанными русскими буквами на обрывке бумаги и тщательно зазубренными. Но человек, знающий язык, никогда не будет практиковать такой метод запоминания… Никогда.
— Это кто же вам настучал? Про язык?
— Во-первых, не мне. Во-вторых, латиносы и настучали. Она никогда не общалась с ними на испанском, они даже не подозревали, что девица его знает… А потом она сорвалась. Не выдержала… Ответила на какую-то их сальность. Причем на сленге. А чтобы знать сленг, нужно в нем повариться. Видать, варилась она прилично, уж очень неизгладимое впечатление на этих музыкантишек произвела…
Да, что-что, а производить впечатление Марина-Лотойя-Мануэла умела. И Корабельникоff, скорее всего, был далеко не самым первым в списке, сраженных наповал.
— Твой-то хмырь… Хозяин… Видать, тоже попался. То-то копытами землю рыл.
— В каком смысле? — удивился Никита.
— В общем, с его подачи… Или по его личной просьбе вышестоящему начальству… Через какие-то влиятельные руки переданной… Короче, дело остановлено в той стадии, в которой остановлено. Закрыто, одним словом.
— Вот уж не думал, что следствие так сговорчиво…
— Да не в следствии дело… Выводы однозначны, так что никто на горло расследованию не наступал. Убийство, самоубийство, любовная бытовуха, такое случается… Просто много чего еще можно было нарыть…
— Чего, например?
— Например, тебя… С твоей ночной экскурсией… Как бы ты все объяснил, если бы тебя за задницу прихватили?
— И весь улов?
— Наверняка не весь… И мертвая женушка поведала бы о себе гораздо больше, чем живая… Но я вот что думаю: он просто не хотел ничего знать о своей жене… Корабельников… M-м… сверх того, что узнал. Но и этого ему хватило. А разрушать светлый образ дальше… И потом это чертово колье…
— А что — колье?
— Ты понимаешь… Ведь оно всплыло только в показаниях его секретарши…
— Нонны Багратионовны?
— Уж не знаю, как там ее зовут…
— А почему это она его упомянула?
— Ну откуда же я знаю?… На каком-нибудь банальном вопросе споткнулась… По типу «что вы знаете об отношениях супругов…».
Вот оно что… Значит, следователь Кондратюк не случайно перемывал камешки в тазике, кладоискатель, мать его за ногу… Значит, Нонна Багратионовна расстаралась. Не удивительно, если и стишки присовокупила… этого… как его… Филиппа Танского… Ай, Нонна-Нонна, ненависть к Мариночке оказалась сильнее любви к Корабельникoffy. Ну, да ненависть всегда сильнее любви, всегда румянее, тут и удивляться ничему не приходится…
— Но самое интересное… Самое интересное как раз то, что сам Корабельников о колье и не заикнулся. Пока у него напрямую не спросили… Уж не знаю, может запамятовал… Может, для него двести пятьдесят тонн потерять — это все равно что два рубля на общественный сортир потратить… Но…
— Да ладно тебе, Митенька… Человек в таком состоянии… Он ведь действительно ее любил.
— Ну да… Двести пятьдесят тонн на шлюху со Староневского палить не будешь. И на жену, которая тебе воздух в постели портит двадцать лет к ряду… Любил… Слушай, Кит, — Митенька прищурился и хитро посмотрел на Никиту. — А может, это ты прихватил камешки, а? Ну мало ли, какие цацки на мертвой шее болтаются…
Кухня Левитаса поплыла у Никиты перед глазами. А заодно и сам Митенька — родной, плохо выбритый, со всклокоченными волосами.
