Инна Тронина - Отторжение
Вышло так, что у «братца» я прожила всего неделю, и ничего о нём не узнала. Не смогла стать для него не только необходимой, но даже нужной. Сейчас с трудом, зевая, я разлепила веки и увидела на лобовом стекле «мерса» снимок, обращённый внутрь салона. Маленькая Дайана Косарева в красной курточке, на руках отца. Рядом стоят её мать и подросток Эдуард. На нём самые модные в ту пору джинсы «Монтана» и эластичная куртка.
Фотографировались они под дождём, на булыжниках Красной площади. И вот эту девочку её старший братец готов запросто продать в публичный дом Стамбула! Не в «челноки» же он меня прочит, не в продавщицы мелкого магазинчика. Видимо, подспудно Косарев ощущает, что не сестра я ему. Нет в душе тепла, тревоги, жалости. Ничего нет. Я противна ему, враждебна. Я — чужая. Нам лучше расстаться. А, значит, я провалила задание, но не по своей воле.
— Куда мы едем? — Я решила, что могу задать вопрос.
— В Находку. — Косарев, оказывается, спал. Пожалев, что отозвался, он процедил сквозь зубы: — Помолчи, будь добра. Тебе на месте всё объяснят.
Эдик взял меня за запястье. Я удивилась — зачем? Не будет же он мне целовать руку! Этого и не случилось. Меня как будто укусил слепень. Я захлебнулась самым обыкновенным воздухом, которого раньше и не замечала. А потом без чувств свалилась головой на колени Косарева. Кажется, он сделал мне ещё два укола — в вену и под коленку. Потом меня повело на бок, и всё пропало.
Мне ни разу в жизни не давали наркоз перед операцией. Но я уверена, что всё происходит именно так. А потом — ничего. Ни страхов, ни снов, ни боли…
17 октября. Как интересно быть вещью, да ещё в руках типа, считающего тебя сестрой! Представляю, каково было бы настоящей Дайане Косаревой. Она бы поехала к брату, надеясь на помощь и сочувствие, а оказалось бы в Стамбуле, под клиентом. Всё это же самое можно ведь найти и в Москве.
Оказалось, что Косарев бесился в ресторане из-за неожиданного появления во Владике турецкого сутенёра Сулеймана Аюб-оглу, которому был должен пятьсот тысяч долларов. Я так и не смогла узнать, на что у Эдика ушли эти деньги. Но Ковьяр об том не знал. Попросить у него баксы начальник охраны не мог. И потому крайне обрадовался моей выходке в ресторане.
Сулейман, крупный делец стамбульского порнобизнеса, согласился списать за четырёх переданных ему девчонок треть долга. Это случилось после того, как меня в бессознательном состоянии, всю осмотрели. По понятной причине, я ничего не помню — знаю со слов нового хозяина. Эдуард боялся, что буду царапаться и кусаться — потому принял меры предосторожности.
Потом толстяк Аюб-оглу лично попробовал меня, став третьим мужчиной. Если, конечно, вторым можно считать Гуляева. После того, как я пришла в себя на борту самолёта, отсчитывающего часовые пояса в обратном порядке, правая рука и левая нога не действовали ещё два дня.
В самолёте я познакомилась с тремя симпатичными девицами. Все были русскими. Звали их Катя, Маша и Наташа. Сразу скажу, что последнее имя в Турции стало нарицательным. «Наташами» называют всех проституток из России. Таким образом, я стала «наташей» — совершенно бесправной личностью. Моё благополучие, моя жизнь отныне зависели лишь от огромного толстого турка.
Он был похож на аэростат в рубахе, бараньей шапочке и дублёном жилете. Брови у Сулеймана были, как у Брежнева*. Усы выглядели, как третья бровь — под носом. Крутой, выпирающий, голубоватый от щетины подбородок пересекала тонкая глубокая бороздка.
Пока летели до Стамбула, успели рассказать друг другу о себе всё самое сокровенное. Вернее, я-то представлялась Дайаной Косаревой и плакалась, что козёл-братец продал меня Сулейману за долги. А ведь приглашал к себе после гибели моих родителей в автокатастрофе, выполняя просьбу отца. Обещал позаботиться, поддержать. Да вот задолжал Сулейману, побоялся босса, и… Знает, что заступиться за меня некому, и искать никто не будет.
Что касается четырнадцатилетней Машки Безъязыковой, то её привезли из Хабаровска. Там она работала стриптизёршей, была самой популярной «лолиточкой». В бизнесе с одиннадцати лет. Тогда и встала необходимость, после идиотской гибели пьяного папаши под колёсами самосвала, заботиться о больной раком матери. А также о братишке — инвалиде детства. Пришлось нимфетке-Маше заняться «бесконтактной проституцией» в фешенебельном клубе.
Народец туда ходил проверенный, уважаемый, щедрый. Кое-что перепадало и Машке. Она удовлетворяла всем требованиям вербовщика — жила в неблагополучной семье, где совсем не интересовались досугом ребёнка. Месяц назад Машка стала совсем свободной. Мать скончалась, а брата забрали в интернат. Машке исполнилось четырнадцать, и пришла пора переходить к контактной проституции.
Уже три года Мария жила на полном «гособеспечении» — в съёмной квартире, ещё с тремя подружками. Младшей было всего восемь. На что у неё смотрели гости клуба, Машка не понимала. Наверное, были среди них педофилы. Моя попутчица была и сама не фонтан — волосы красные, лицо землистое, взгляд затравленный. Всё это она пыталась замаскировать обильной косметикой.
Одета Машка была в короткую юбку-трапецию из шотландки и светло-фиолетовый пиджак из крепа, перетянутый блестящим ремешком. Маленькие ножки в ботиночках из чёрной замши Машка поджимала под себя. Она пила много вина и дрожала, как осиновый лист. Привыкнув к своему положению рабыни, она не представляла себе другую жизнь. Да особенно и не хотела перемен в судьбе.
Хозяин предоставлял ей еду, жильё, косметику, машину с водителем. Но он сам влез в кабалу к Сулейману, и тот потребовал в счёт долга нимфетку, которой уже есть четырнадцать лет. Непременным условием для тружениц детского стриптиза было оставаться целочкой. И сейчас Машка летела в Стамбул как ценный груз. Сулейман собирался взять большие деньги с клиента за «право первой ночи».
Машка отвела от лица волосы, загнула мочку уха. Сняла крохотную рубиновую серёжку и показала мне латинскую букву «Р» — так она сказала. А я бы приняла её за русскую. Всем стриптизёршам ставят такие на ухо, чтобы не переманил и не выкрал конкурирующий клуб. Это — крепкая татуировка — так просто не избавишься. Кроме того, у Машки есть номер «14» под мышкой. А между пальцами ног — татуировка «ромашка».
Передавая Сулейману, девчонку вычеркнули из всех реестров и облегчённо вздохнули. Стриптизёрш можно набрать новых, а быть должником Сулеймана опасно для жизни и для здоровья. Машка курит, но в меру. Зато уже нюхает «коку». Она давно знала, что станет проституткой, но хотела остаться на родине. Мечта не сбылась, и теперь Машка летела с нами в Турцию. Там она будет жить без визы, незаконно. Против воли станет преступницей, и будет вынуждена держаться за хозяина. А, значит, выполнять самые немыслимые его прихоти.
Нас устроили в грузовом отсеке транспортного самолёта. Самого Аюб-оглу мы не видели, его охранников — тоже. Кормили нас шашлыком и лепёшками, похожими на оладьи. Пили мы красное вино и зелёный чай. Вроде бы, самолёт садился два раза, загружался-выгружался. Но на нашем положении всё это никак не отражалось. Сулейман «подмазывал» любое официальное лицо, и четырёх девушек в огромном самолёте никто не замечал.
Нас не предупреждали, но мы всё равно разговаривали шёпотом. На пол бросили четыре матраса, четыре шерстяных одеяла. Вместо подушек пришлось использовать зимние армейские шапки, невесть как тут оказавшиеся. Надо сказать, что мы почти не спали. У четырёх девчонок тем для разговоров хватит и на двенадцать часов, и даже на двадцать четыре.
Выслушав горестную Машкину исповедь, мы перешли к откровениям Катьки Урясьевой. Это была обворожительная длинноногая блондинка с тёмно-голубыми глазами за уши. А вот взгляд мне не понравился — нарочито томный и очень хитрый. В августе Катьке стукнуло семнадцать. К тому времени она уже два года жила в Югославии. Работала в солдатском борделе. Обслуживала всякого, кто платил оговорённую цену.
Среди Катькиных клиентов попадались и сербские бойцы, и военнослужащие ООН. За время пахоты на Балканах Катька пристрастилась к ракии — самому популярному тамошнему напитку. Нам она объяснила, что «газда» — значит, хозяин. В своём кабаке «газда» и устроил бордель. Естественно, его с дружками всегда обслуживали бесплатно. Это железное правило не нарушалось ни в одной деревеньке.
Катька сбежала в Югославию из Курска, где её имела на всех молодёжная преступная группировка. Когда такое положение окончательно ей обрыдло, было принято решение скрыться за границу. Сводная сестра как раз предложила поработать в баре официанткой. Но в Югославии Катерине доходчиво объяснили, для чего она здесь нужна, и пообещали платить в валюте.
Новенький, только что полученный в Курске паспорт забрал «газда». Потом кончилась виза. Катерину повозили по многим деревням. Обслуживала она нескольких клиентов за ночь, пока не попала к другому хозяину. А тот неожиданно сжалился на несчастной. Не встреться добрый человек, век бы Катерине не видать России — ведь у неё не было контракта с работодателем. Значит, не было никаких прав.
