Владимир Константинов - Жестокие игры
Время близилось к обеду. Мой желудок уже требовал сугубо материальной пищи, а мысли уже не поднимались выше моих гастрономических вкусов и пристрастий, когда в кабинет буквально влетел мой симпатичный Пятница — любимый зять патрона Веня Архангельский. На его ангельском личике при желании можно было прочесть, что угодно — от грустной истории о его предательстве богатого тестя и всей его компании, до пламенной веры в правоту нового дела. А в наивно-распахнутых голубых глазах была какая-то жуткая тайна, которой ему не терпелось поделиться со мной.
— Адрей! — воскликнул он таинственным шепотом.
Но я сделал страшные глаза и приложил палец к губам. С тех пор, как обнаружил слежку, я был не уверен, что люди Сосновского не наставили мне в кабинете жучков. Рот Вени тут же испуганно захлопнулся, казалось, навсегда.
— Пойдем, Вениамин Маратович, пообедаем, — проговорил я громко и торжественно. — А то у меня желудок уже подвело от голода.
Едва мы оказались на улице, Архангельский выпалил:
— Мой тесть замышляет убийство какого-то следователя!
По всему моему телу прошла, будто мощный электрический разряд, нервная дрожь. Сердце замерло. Я понял о ком идет речь.
— Откуда тебе стало об этом известно?
— Вчера у него в гостях были киллеры и я подслушал их разговор.
Я снабдил Вениамина соответствующей аппаратурой, переданной мне подполковником Долматовым. Веня наставил в доме тестя жучков и теперь регуляно снабжал меня самой свежей информацией.
— Расскажи об этом подробнее.
— Вчера поздно вечером к Танину пришли два гостя, внешность которых мне сразу не понравилась. Он заперся с ними в гостинной, а я пошел в ванную и стал слушать их разговор. Речь шла об убийстве следователя в Новосибирске, который стал им очень опасен.
— Они называли фамилию следователя? — спросил я, хотя сомнений никаких не было. Речь могла вестись лишь об Иванове.
— Нет. Вероятно они уже её знали.
— Когда киллеры должны быть в Новосибирске?
— Как я понял, они вылетают послезавтра самолетом.
— Ты их можешь описать?
— Конечно. Один высокий, где-то под метр девяносто, сухощавый с неприятным лицом.
— Что значит — «с неприятным»?
— Лицо его темное, землистое, Такое впечатление, будто он болеет туберкулезом. Нос большой, с горбинкой. Второй среднего роста, около ста семидесяти пяти сантиметров, также худой, светловолосый и голубоглазый. Обоим лет по тридцать пять — сорок.
— А какие-нибудь особые приметы заметил?
— В каком смысле?
— Ну шрамы, родимые пятна или что-то еще?
— Да. У высокого на верхней губе довольно заметный шрам.
Я готов был расцеловать Веню. Он оправдал мои надежды — стал классным агентом. Рэс ипса лёквитур (дело говорит само за себя). Я даже содрогнулся при мысли, что Веня мог оказаться в нужное время не в нужном месте. Последствия могли быть роковыми.
Информация была настолько ценной и «горящей», что я тут же позабыл о своем желужке, попрощался с Веней, побежал к телефонной будке, позвонил по знакому номеру телефона и, услышав в трубке знакомый голос, сказал:
— Мария Ивановна, серьезно заболел дядя Митя. Необходима срочная операция, а у нас нет нужной суммы. Вы не поможете?
— Позвоните часика через два, что-нибудь сообразим, — ответила Мария Ивановна.
После этого я зашел в ресторан и плотно пообедал. Затем стал слоняться по улицам, размышляя над полученной информацией Вени. Значит, Иванов вышел на что-то очень серьезное, если мой первый хозяин Танин решился на терракт. Решал конечно не он, а Сосновский. Танину поручено лишь его организовать. Следовательно, дела у наших оппонентов не так хороши, как им хотелось бы. Факт. И это радовало. Карфаген должен быть разрушен. И он будет разрушен, чего бы это нам не стоило. Недавно я размышлял о сути бытия и всем прочем. (Автор, кажется, пересмотрел свое ко мне отношение). А чтобы стало с миром, не будь ивановых, рокотовых, сидельниковых? К ним с недавнего временя я с полной увереннностью могу отнести и себя. Со всей определенностью можно сказать, что мир бы давно погиб, захлебнувшись в собственном дерьме. Может быть, не совсем изящно сказано, зато — точно. Но вот что мне кажется странным — при всем могуществе дьявола, он никак не может с нами справиться. Почему? Не означает ли это, что мы находятся под чьей-то защитой? Бога? Нет. Бог со своей слюнтяйской добродетелью давно проиграл битву с дьяволом. Мы находятся под защитой самого Создателя, который и затеял всю эту катавасию под названием жизнь, как мы её себе представляем. А представляем мы лишь крохотную вершину айсберга. Все остальное сокрыто от нас под огромными толщами воды. А если это так, то у господ сосновских никогда ничего не получится. В конечном итоге на их пути обязательно встанут ивановы. Так было и так будет.
Вот такие странные мысли были мне навеяны прогулкой по шумным и многолюдным улицам столицы. Слышал бы меня тот хомо беспечный, каким я был ещё полтора года назад. Вот бы посмеялся. Но, как говорится — тэмпора мутантур эт нос мутамур ин иллис (времена меняются, и мы меняемся с ними). И как сказал Овидий: "Ут дэсинт вирэс, тамэн эст ляуданда волюнтас (пусть не хватает сил, все же желание действовать заслуживает похвалы). Вот именно. На том стоим и стоять будем! Иначе нельзя. Дорогу осилит идущий.
Через два часа я уже был на конспиративной квартире и застал там подполковника Долматова. Он был, как всегда, спокоен и невозмутим. Сидел в кресле, курил и выжидательно смотрел на меня. А в самом центре его внушительного носа начинал лилово вызревать чирей, делая его (нос) ещё больше и значительнее.
Игорь Викторович посмотрел на часы и, как всякий педант, любящий точность и аккуратность, одобрительно сказал:
— А вы точны, Андрей Петрович! Здравствуйте! — он встал и крепко пожал мне руку.
Это что-то новенькое. Похоже я заслужил у руководства ФСБ называться настоящим именем. Очень похоже.
— Это у меня наследственное, Игорь Викторович, — скромно ответил я. — Видите ли, я в некотором роде отпрыск императора всея Руси Александра Первого.
— И каким же образом вас угораздило им оказаться? — усмехнулся Долматов.
— В вашем вопросе чувствуется насмешка и недоверие. Поэтому, милостивый государь, я отказываюсь отвечать, — нарисовл я на лице оскорбленную добродетель.
— Да нет, Андрей Петрович, это вам показалось, — заверил подполковник. — У меня и в мыслях ничего подобного не было.
— В таком случае я могу продолжать?
— Конечно.
— И вам это будет интересно?
Игорь Викторович сокрушенно покачал головой, как бы говоря — с тобой, парень, не соскучишься, надобно терпение иметь, чтобы общаться.
— Очень интересно, — тяжело вздохнул он
— Как гласит наше семейное предание, — когда мой великожержавный прародитель отказался от трона и, решив посвятить свою жизнь исключительно Богу. простым странником пошел в Тибет, то случайно проходил по нашей деревне и остановился на постой у моей прародительнице Ульяне. Итогом их мимолетной любви была моя пра-пра-прабабушка Евдокия. Вот такая вот удивительная история. И вот откуда у меня такая патологическая любовь к точности.
— Да, история действительно того. Вы и вызвали меня для того, чтобы её поведать?
— Не только для этого. У меня есть и ещё не менее интересная.
После моего сообщения, Долматов глубоко задумался.
— Это может поставить под удар всю операцию, — сказал сокрушенно. — Как некстати эти киллеры!
— А вы считаете, что они когда-нибудь бывают кстати?
— Что?... Ах, это. Да, действительно, сказанул, называется. Что же теперь делать?
— Я думаю, что необходимо срочно сообщить Иванову. Речь идет о его жизни и смерти.
— Это само-собой. А что дальше?
— А дальше, — я индифферентно пожал плечами. — Дальше пусть болит голова у дятла.
— Это конечно, — согласился со мной Долматов.
Глава шестая. Пора ага действовать.
С тех самых пор, как Виктора Ильича посетил во сне этот... Как его... Никакого покоя ага в этой... Никакого покоя в душе. Измучился весь. Стоит только глаза того, как он тут он вот. Страшно. Чего только ни того... Ничего не помогает. Сколько этих... экстрасенсов. Ничего. Врут все дураки. Дармоеды! Напридумывали всякого. Только людям мозги ага. Вот и сейчас этот... Приходил этот. До сих пор поджилки того... трясутся. И пот ага... Что делать?
Сосновский с содраганием вспомнил только-что увиденный сон.
Приснилось, будто он сидел в любимом своем... кресле своем и смотрел этот... телевизор ага. Красивая дикторша, похожая на эту... Как ее? Похожая на ту самую японскую гейшу ага... Дикторша чего-то говорила. А чего? Он уже не того... Не помнит уже. И, вдруг, обращаясь к нему, сказала:
— Виктор Ильич, вы почему на меня так смотрите?
Он до того растерялся, что первое время не того... Не нашелся, что ответить. А она на него так это ага... осуждающе. И ждет этого... Ответа ждет.
