Наталья Александрова - Снежная Королева
Лошадь послушно затрусила вверх по склону.
Солнце быстро спускалось к горизонту. Уже почти смеркалось, когда отряд подошел к пещере, откуда начинался потайной ход на ту сторону хребта. Здесь путники расседлали лошадей, сняли с них тюки с опиумом, остальную поклажу и отпустили на свободу. Лошади, радостно заржав, поскакали к родной деревне.
Лере не хотелось смотреть в ту сторону, но она не удержалась и бросила взгляд на разоренное селенье.
В сгущающихся сумерках над развалинами поднимались последние редкие столбы дыма.
Теперь, на этом последнем участке пути, весь груз пришлось тащить на себе, поэтому, когда они наконец добрались до тайной хижины на другой стороне горы, все устали до изнеможения.
Тем не менее Калмык нашел в себе силы растопить очаг и даже вскипятил чайник.
После всего увиденного кусок не лез в горло, и Лера только выпила кружку горячего сладкого чая. Но, несмотря на усталость, сон не шел к ней. Перед глазами стояли дымящиеся развалины, безжизненные, бесформенные тела и лошадка, деревянная лошадка с кое-как намеченной ножом густой гривой…
Всего этого было слишком много для одной женщины. На нее накатил ужас перед тем миром, в котором она жила, ужас и одиночество. Она многое может выдержать, но она сделана не из железа! Она выбралась из спального мешка, вышла из хижины, села на землю, уставившись на бескрайнее звездное небо. Молчаливые звезды равнодушно смотрели на нее сверху. Свет их был ярким и неживым. Их не касалась вся эта суета, происходящая на земле.
Сзади послышались шаги.
Это был Николай.
— Ты-то что не спишь? — устало спросила она.
Не ответив, он обнял ее сзади за плечи и крепко сжал.
Внезапно одиночество стало настолько непереносимым, что она прижалась к этому почти незнакомому человеку, повернулась, нашла губами его рот… на какое-то время ей показалось, что рядом с ней Олег, тот мужчина, который сумел проломить ее броню, растопить ее ледяное сердце… только для того, чтобы потом разбить его. Но это — потом…
Она целовала жесткий рот, гладило тело, пахнущее кровью и дымом, опасностью и смертью, гладила осторожно, чтобы не задеть плохо зажившую рану. Она спасалась от одиночества в объятиях этого чужого мужчины, о котором знала только то, что он убивал и будет убивать впредь, потому что это — его работа. Но сейчас ей было на это наплевать, она обнимала его под яркими горными звездами, и ей хотелось, чтобы это объятие длилось вечно, потому что только так она могла заслониться от ужаса и грязи окружающего мира.
Раскачивался живой маятник, и стон нарастал в ее груди. Она больше не жалела израненное мужское тело, впиваясь в него ногтями, жадно скользя по нему пересохшим от жажды ртом. И наконец мир взорвался, разлетевшись на тысячу золотых осколков, и ее крик слился с криком мужчины, в котором было больше боли, чем радости.
И тогда снова наступило одиночество.
***Она лежала на спине, глядя в бездонное ночное небо, и чувствовала, что она — наедине с огромным черным пространством, наедине с бесконечностью. И случайная встреча с таким же одиноким мужчиной ничего не изменила в этом раскладе.
— Тебе нужно уехать, — проговорил вдруг Николай.
Она удивленно повернулась к нему. Она успела забыть, что он лежит рядом с ней под этим бесконечным черным пологом.
Николай лежал на боку, подперев щеку кулаком, и смотрел на нее странным изучающим взглядом.
— Тебе нужно уехать, — повторил он.
— Завтра утром мы все улетим отсюда.
— Я имею в виду совершенно другое, и ты меня прекрасно понимаешь. Тебе нужно уехать отсюда, здесь не место женщине, даже такой сильной, как ты. Это мужской мир, страшный и кровавый. Ты не должна оставаться с этой цыганской бандой! Неужели ты этого не понимаешь? Тебе до сих пор удивительно везло, но так не может продолжаться вечно. Тебе нужно поселиться в красивом, безопасном месте, около теплого моря. У меня есть деньги. Я буду навещать тебя…
Теплое южное море…
Она вспомнила лунные ночи на Канарах, набегающие на пляж медлительные ласковые волны, серебряную лунную дорожку, запах соли и свежести на коже Олега.
Это было страшно давно, совсем в другой жизни. И она тогда была совершенно другим человеком. Теперь такая жизнь не для нее.
Она вспомнила тайник на линии Маннергейма, вспомнила страшную Митькину смерть… если она сбежит, значит, Митька погиб зря?
— А тот груз, те тюки с белым порошком, которые они с Митькой и Василием Шлыковым нашли в далеком северном лесу, — наверняка его насколько времени нужно, чтобы переработать весь этот груз?
— Четыре дня.
— Значит, через четыре дня мы встретимся. Тогда и закончим этот разговор.
Небо на востоке начало медленно светлеть. Николай отстранился от нее, глядя на восход. Она знала, что он понял ее слова правильно.
Слишком много смертей остались неотомщенными. Перед ней лежит свой собственный трудный путь, и пройти по нему она должна в одиночестве.
Вдруг к ее лицу прикоснулось что-то холодное и невыносимо нежное — словно влажный прощальный поцелуй человека, с которым расстаешься надолго, а может быть, навсегда. Она удивленно запрокинула голову и увидела, что с неба, медленно кружась, падают снежинки. Они падали на ее лицо, нереальные, неправдоподобные, как в театре. Казалось, светлеющее небо целует ее в глаза, в щеки, в лоб. Снежинки падали на ее лицо и не таяли.
