Татьяна Степанова - Пир на закате солнца
Мещерский не узнал и своего голоса. ВЕДЬ Я ЖЕ В ЭТО НЕ ВЕРЮ!!!
– Там, в горах, в него стрелял полицейский. Я видел, знаешь – как в кино: один кадр, другой, погоня, машина горит, пыль… Я думал – это был сон такой яркий. Полицейскому, еще живому, он вырвал сердце, когда тот промахнулся, у него патроны кончились… Там, в горах, хотя бы знают о них, пытаются… пытались дать отпор… А здесь у нас никто ни о чем не догадывается. И я бы не догадался, если бы ОНИ сами не… Я им зачем-то нужен, и я это знаю. Они хотят меня заполучить, думают, что почти уже завладели мной. Я никогда бы не сознался в убийстве. Там, в ментовке, все равно ничего не сумели бы доказать, я позаботился обезопасить себя – выбросил куртку, тот чертов ключ разводной, сейчас даже сам не найду, куда я все это дел… СЛЫШИШЬ ТЫ, Я НЕ СОБИРАЛСЯ СОЗНАВАТЬСЯ, Я ХОТЕЛ С ЭТИМ ЖИТЬ. И Я МОГ БЫ С ЭТИМ ЖИТЬ, ЕСЛИ БЫ ОНИ НЕ ПРИШЛИ ЗА МНОЙ! Попасть к ним, стать одним из них – это хуже смерти. Я это знаю, никакой надежды… И это уже навсегда. Это хуже смерти, я боюсь, я смертельно боюсь, и я… Если такова расплата за убийство, таково наказание, то… Нет, я им не дамся, я буду бороться. До конца, пока хватит сил!
Там, в горах, ОН забрал с собой ребенка, девочку… Я ее тоже видел, она руки ко мне тянула, умоляла спасти ее. ОНИ сосали из нее кровь, как пиявки. Здесь, здесь и здесь – на шее, на щеках, было полно пиявок, они жрали ее живьем! Я видел ее лицо, долго бы она такой муки не выдержала. Я узнал ее. Она… Ей всего двенадцать лет, она такая же красивая, как и ее старшая сестра, с которой я спал.
– Полина Кускова найдена убитой. Ее труп, как и труп твоей жертвы, выложили на дорогу под колеса, чтобы скрыть следы.
– Там, во сне, ОН забрал ее. Она сама стала одной из них. – Угаров словно и не слышал. – Она… эта девочка умоляла меня помочь, руки тянула, но это был обман, ИХ уловка, чтобы завлечь, запутать, и я на нее купился. Пиявки вокруг ее шеи, это как отличительный знак, как ожерелье…
– Сестру Кусковой Леру везде ищут, тебе известно, где она?!
Темный силуэт на фоне окна резко дернулся, оранжевое свечение погасло. Мещерский увидел перед собой лицо Угарова.
– Ты что, так ничего и не понял?! Девчонка теперь одна из НИХ, ОН забрал ее себе – свою добычу. Там, в квартире, я пытался ее спасти, я… У нее на шее было то страшное ожерелье, я его видел там, на ней, оно шевелилось… Я пытался сорвать пиявок. Полина мне помешала, она подумала, что я… что я причиню Лере вред, но я матерью клянусь тебе, я хотел ее спасти. Она ни в чем не была виновата передо мной, я не желал ее смерти. Я не мог допустить, чтобы ОНИ забрали ее, мучили у меня на глазах в моих чертовых снах… Господи, она ведь еще ребенок! Она вскочила на подоконник, решила воспользоваться ситуацией – я это понял тогда по ее лицу, по вспыхнувшим хищно глазам. Она решила снова сыграть роль приманки – на этот раз уже для сестры, для Полины. Им ведь нужна новая добыча, им нужно охотиться, чтобы выжить. Она прыгнула с подоконника и побежала, а Полина… она бросилась за ней. Я кричал ей, просил выслушать меня, но она ничего не хотела слушать. Я решил, что на машине будет быстрее, что я догоню их обеих… Там был такой ливень… Я потерял их из виду. Доехал до парка, до ворот, и у меня внезапно заглох мотор, как будто нарочно.
ПАУЗА.
– Ты мне не веришь?
Мещерский вздрогнул. Безумие требовало ответа.
– Андрей, я…
– Ты не веришь. Но ты теперь хотя бы знаешь о НИХ.
– Ты куда? Погоди, постой, давай поговорим, подумаем, что-то решим…
– Если столкнешься с кем-то из НИХ – с мальчишкой или с ней… То, что пишут о них или рассказывают, – все неправда, они не боятся дневного света и на охоту выходят во всякое время, а не спят до заката в гробах. Когда война, когда убивают, они всегда тут как тут. Они всегда рядом. Но они не хотят, чтобы про них знали, поэтому прячут останки своей добычи, маскируют их… Если столкнешься с НИМИ, будь осторожен. – Угаров был уже на пороге квартиры. И не было сил у Мещерского, чтобы его задержать. – Можешь не верить. Можешь считать меня сумасшедшим. Но помни, что я тебе говорил.
Глава 38
Выстрелы в ночи
Кажется, небесные запасы воды неистощимы. Черные тучи снова закрыли все небо до горизонта, и опять начался дождь. Теплый и обильный, почти тропический ливень.
Город разбух от влаги, которую уже не принимала земля. Мутные потоки текли по улицам, в вечерний час пик образовались пробки. Москва стояла, мокла, сияла огнями. Море огней – с высоты птичьего полета, сквозь дождь.
Темное пятно на сияющей карте с высоты птичьего полета – Архангельское. Парк. Залитые дождем аллеи, запертые ворота. Грот, розарий, площадка у театра Гонзаго, стены – все, что недавно вошло в понятие «место происшествия», было осмотрено, сфотографировано, изучено. Парк видел многое на своем веку, у него была длинная память, и это событие тоже отложилось в первичную матрицу истории.
Дождь шумел в листве, тушил редкие фонари, вызывая замыкание мокрой электропроводки, и они вспыхивали синим светом и гасли, потом снова вспыхивали. В неверном свете под сводами большой колоннады кружились тени, а может, это лишь чудилось. Зыбкие тени – в такт зыбкой, как свет, неслышимой уху музыке.
Вальс, вальс…
Рокот далеких барабанов – в нарушение чинного бального ритма, как призыв, как дробь перед выступлением в поход.
На войну?
С кем воевать?
Нестройный хор голосов – мужские, женские, охрипшие от команд, от криков боли, детские – в унисон. Чужая песня, слов не разобрать, да они, слова, не так и важны. Старая песня… Волынка-гайда, флейта-зурна – там, в горах, их мелодия сливалась с фоном, а здесь, на аллеях парка, на темном шоссе, – диссонировала, вспарывая пространство и время, ночь, электрические сполохи, тягучую влагу, как острый коготь вспарывает кожу.
Зыбкие тени пятнали собой мраморные статуи, застывшие на постаментах, и на долю секунды казалось, что и статуи кружатся в нелепом диком танце, где ритм вальса заглушен древним каноном, погребальной песней, исполнявшейся прежде только на похоронах, но потом превратившейся в гимн.
Мраморные лица, мраморные рты сплошь были затканы паутиной, и она, как албанская паранджа, скрывала светлые античные лики. В липких тенетах на влажном ветру качались дохлые пауки, встретившиеся на своей паучьей охоте с еще более грозным хищником, чем они сами. У подножия статуй в раскисшей земле копошились пиявки, но всех их стараний, их голода, древнего инстинкта не хватало на то, чтобы выжать из мертвого камня хоть каплю живой крови.
Голоса, певшие погребальный гимн, становились громче, яростнее, превращаясь в ветер, – мужские, охрипшие от военных команд и проклятий, женские – сорванные от боли. Детский, мальчишеский – чистый и звонкий, выделялся на общем фоне, как главное соло в этой адской какофонии.
Бал вампиров, хор упырей – нет, нет, ничего ТАКОГО старый парк, конечно же, не слышал этой ненастной ночью.
Кругом было до странности тихо – только шум дождя, только ветер. В воздухе чувствовалась какая-то тяжесть, гнетущая душу тревога, разлитая по окрестностям. И это ощущали все, кто проезжал мимо.
Например, депутат-академик Коврагоев, сосед семьи Москалевых по коттеджному поселку «Старица», возвращавшийся с чествования в банкетном зале РАН по случаю награждения его орденом за полярные исследования в Антарктиде. Счастливый, растроганный поздравлениями и тостами, сильно под градусом, он благодушно шутил с шофером, раскинувшись на заднем сиденье служебного депутатского «Мерседеса», как вдруг…
Сердце сдавило. Мимо проплыла стена парка у театра Гонзаго, старая кривая липа, нависшая кроной. Коврагоев сунул руку в карман пиджака за белой трубочкой нитроглицерина, заботливо положенной туда накануне, и краем глаза успел заметить на обочине какое-то странное существо.
Ребенка… Нет, пожалуй, это не было похоже на…
Девочку лет двенадцати… Нет, нет, ОНО НЕ БЫЛО ПОХОЖЕ…
Сверкнули оранжевые огоньки…
Налитые кровью белки глаз, звериный зрачок…
Ярость и предвкушение удачной охоты…
«Мерседес» рванулся вперед, шофер, только что болтавший непринужденно, вцепился в руль, вжимая педаль газа.
Все пропало, растворилось в дожде. И лишь тревога…
– Ты что так погнал-то? – спросил чуть погодя академик-депутат у своего шофера.
– Да что… так, дорога-то свободная, вот уж и приехали. – Ответ вышколенного депутатского водилы был какой-то неровный, фальшивый.
МАЛО ЛИ ЧТО ПРИВИДИТСЯ НОЧЬЮ НА ТЕМНОЙ ДОРОГЕ.
Особенно после банкета с шампанским и водкой – так и подумал сосед Москалевых, въезжая в ворота своего служебного жилья.
Поселок «Старица», как и вся округа, тонул в ливне, был темен, дома пустовали. И только во-о-он в том коттедже, где жила генеральская семья, на первом этаже горел, несмотря на поздний час, свет.
Депутат вылез из «Мерседеса», заковылял на нетвердых ногах к родной двери, думая лишь о том, что во дворе как-то уж слишком, как-то чересчур уж темно, до того, что аж неприятно… прямо даже…
