Татьяна Светлова - Место смерти изменить нельзя
— И этот наезд… Меня кто-то хотел устранить, чтобы столик был не мой?
— Именно.
— И чтобы он автоматически отошел к наследникам?..
— Боюсь, что в этом предположении есть логика.
— И тогда сразу появляется, что делить…
— То-то и оно.
— Что-нибудь удалось установить насчет машины? Реми покачал головой.
— Вы, как записано в протоколе в полиции, и на этот раз не разглядели номер?
— Куда там! Я по звуку мотора понял, что машина летит на меня. Времени не было даже на то, чтобы просто голову повернуть и на нее взглянуть!
— И кто был за рулем…
— …тоже не разглядел. Уж извините, я был немножко занят спасением собственной шкуры…
— В том-то и дело… Свидетели происшествия практически все сосредоточили свое внимание на вас — вы бросились буквально под колеса встречному потоку… Отметили только, что машина промчалась на огромной скорости, вроде бы серая, мнения о модели разошлись, но упоминается в показаниях «Пежо»… И еще есть два не очень уверенных показания, что за рулем была женщина.
— И это все, что удалось установить?
— Если это можно назвать словом «установить»…
— Опять женщина! — проговорил задумчиво Максим. — Не та ли, которая нанесла мне ночной визит?
— Вы, помнится, говорили, что женщина эта была высокого роста?
— Пожалуй, высокого.
— Мадлен тоже.
— Мадлен? — Максим удивленно поднял брови. — Что бы ей могло понадобиться в квартире у Арно?
— Не знаю. С другой стороны, о том, что вас не будет дома после восьми, знали только Соня с Пьером. И их гости.
— Ну не Маргерит же ко мне приходила… А эту женщину за рулем никто из свидетелей не сумел описать?
— Нет.
— Интересно получается. — Максим вздохнул. — Моя скромная режиссерская персона в центре событий. Я, правда, человек простой, больше предпочитаю интерес к своей персоне со стороны зрителей. Ну и со стороны критики… Чтоб ей почаще меня хвалить!
Реми рассмеялся.
— Мадлен еще, должно быть, до дома не добралась, а у меня уже образовалась куча вопросов к ней. Надо мне этим заняться.
— Вы ее подозреваете?
— Я всех подозреваю, как обычно.
— Я хочу сказать… Вы допускаете, что Мадлен могла бы… что она способна на убийство — убийство своего отца?! Я помню, вы от Сони сразу отмели все подозрения просто потому, что вы ей поверили. Значит, Мадлен вы не доверяете, она вам кажется способной на преступление?
— Знаете, Максим, для меня существует два типа людей. Первый тип — это люди, у которых на лицах написано все, и второй тип — это люди, у которых на лицах…
— …не написано ничего, — догадался Максим.
— Вот именно. Так вот, лицо, на котором написано все, может принадлежать негодяю, а может принадлежать честному человеку, но оно сразу выдает мне своего хозяина, и я знаю с первой встречи, с кем имею дело. Люди же, лица которых неразговорчивы, могут быть тоже негодяями или честными людьми, но я не могу считать с их лиц информацию. Мадлен принадлежит именно к этому типу.
Реми встал и сдержанно потянулся.
— Мне пора. Соня к вам придет?
— Обещала…
— Вот и хорошо. Тогда я вас покину с чистой совестью.
— Вы уверены, что с чистой совестью?
— Почему? — недоуменно уставился на него детектив.
— Мадлен вас наняла, чтобы установить вину Ксавье, не так ли? А вы ее подозреваете и собираетесь допрашивать…
— Мадлен меня наняла, чтобы установить не вину Ксавье, а виновен ли он, — важно сказал Реми. — И именно этим я собираюсь заняться.
— Ну-ну, — сказал Максим, — не забудьте проставить в чеке сумму гонорара!
— Об этом вы можете не беспокоиться, мой друг.
— Только, сдается мне, насчет вины Ксавье вы уже составили себе достаточно ясное представление. Или мне показалось?
— Ишь вы какой, интуиция, что ли?
— Режиссерская. Показалось или нет?
— Показалось. Так будьте здоровы, я пошел. Реми направился к выходу, как вдруг Максим снова позвал его:
— Постойте, Реми!
Реми вернулся. Максим приподнялся, опершись на отставленных назад локтях.
— Наверное, я должен вам об этом сказать… Я сам, честно говоря, не знаю, что и думать. Это похоже на галлюцинацию…
— Вы о чем?
Реми торопился и потому немножко нервничал.
— Я у Сони был, в четверг, помните, вы все ушли, а я остался у нее обедать?
— Да. И что?
— Когда я смотрел из окна комнаты на верхнем этаже в сад — в комнате было темно, — мне показалось, что в ее саду кто-то прячется. Что кто-то стоял в кустах. Я до конца не уверен, но все же — я решил, лучше вам сказать.
— Вы не узнали этого человека?
— Нет.
— Мужчина?
— Мужчина вроде бы.
— Не Пьер ли?
— Я тоже задал себе этот вопрос. Но ничего не могу утверждать. А почему вы о нем подумали?
— Не вижу других кандидатов. Хотя это не значит, что их нет…
— Согласен, для одного сценария здесь слишком много накручено: ночная незнакомка, нанесшая мне нежданный визит; некая женщина за рулем, намеренная меня раздавить; а теперь еще и мужчина в саду. Перебор. Надо облегчать сценарий. Предлагаю человека в саду считать Пьером — в роли ревнивого мужа.
Реми рассмеялся и покинул квартиру.
Полежав несколько минут в одиночестве, Максим медленно сел на кровати, посидел, прислушиваясь к пульсирующему шуму кровотока в голове, затем осторожно спустил одну ногу, пошарил, нашел тапку, спустил другую ногу и медленно, словно у него был радикулит, сполз с постели. Главное — не вставать рывком. Если вставать медленно, постепенно, то голова не так уж и кружится. Он еще постоял, проверяя свои ощущения, — ничего, все в порядке, sa va (Все хорошо (фр.).).
Приободрившись, он направился в туалет и ванную и даже начал, по своей привычке с детских лет, напевать песенку.
Приняв душ, он почувствовал себя намного лучше, да и выглядел посвежее.
«Хоть на человека похож», — заключил он, разглядывая свое мускулистое тело и порозовевшее лицо, покрытое рыжеватой щетиной. Бриться он не стал из-за содранной кожи, но нашел, что его «трехдневная небритость» обладает неотразимым шармом.
— Больше никаких постельных режимов, никаких пижам — это вредно для здоровья! Да здравствуют джинсы! — сказал он вслух и запел во все легкие, выходя из ванной:
Как много девушек хороших, Как много ласковых имен, Но лишь одно из них тревожит…
"Как странно человеческая натура устроена, — подумал он вдруг, еще допевая песенку. — Позавчера я узнал, узнал с точностью, что дядя умер, убит.
Позавчера я горевал, вчера меня самого чуть не убили, а сегодня — радуюсь жизни как ни в чем не бывало, и только лишь потому, что я сам жив и даже здоров и чувствую себя хорошо…"
Унося покой и сон, когда влюблен… — оглашали коридор жизнерадостные ноты. «И еще, может быть, потому, что должна прийти Соня, я снова увижу ее сегодня…»
Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…
И каждый вечер сразу станет удивительно хорош, И ты поешь…
Соня смотрела на него, широко раскрыв глаза. Она сидела в гостиной и смотрела на него. А он стоял в дверях гостиной, совершенно голый. Вернее, не так уж совершенно, поскольку на ногах у него были тапочки. Но если не считать тапочек — то в остальном совершенно голый. И вот в таком виде он обалдело стоял перед Соней.
Сердце, тебе не хочется покоя, — негромко допел он. Что делают в таких случаях? Максим привык раздеваться только перед своим врачом и своими любовницами. Соня не была ни тем, ни другим… И ему, старому развратнику, каковым он себя шутливо считал, было неловко, чудовищно неловко… Извиниться? Пошутить? Как ни в чем не бывало пройти в спальню и одеться? Или, может…
Что «может»? Подойти? Обнять? Сказать: «Вот я уже раздет, так давай в связи с этим обнимемся и поцелуемся и вообще займемся любовью, воспользуемся оказией. Чтобы в другой раз не раздеваться, раз уж полдела сделано»? Ну и бред, придет же в голову такое «может»…
Кажется, Соня тоже растерялась. Впрочем, не до такой степени, чтобы не воспользоваться моментом и не рассмотреть, хотя бы и с деликатной беглостью, его крепкое стройное тело, правда, самую малость поплотневшее, ну самую малость только — аппетитное, как говорили московские барышни, удостоившиеся доступа к этому зрелищу. И хотя во взгляде Сони не было ничего вызывающего и ничего тем более провокационного, Максим почувствовал, что его орудие стало приходить в боевую готовность. Медленно, но верно.
Сердце, как хорошо на свете жить…снова запел он, правда, потише.
Сердце, как хорошо, что ты такое…
Справившись со своим замешательством, он с независимым видом прошествовал в спальню, шлепая стоптанными в задниках тапочками, с гордо торчащим пенисом, оперенным с двух сторон туго подобравшимися яичками, словно это разгоряченная механика собралась в полет. Соня проводила его обжигающим взглядом.
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! донеслись последние ноты уже из спальни.
