Татьяна Гармаш-Роффе - Королевский сорняк
Писатель болезненно поморщился.
– А ведь я предупреждал… Не перебивать! Гера, сними намордник с Питти.
– Я вам время экономлю, – не унималась Тоня. – Зачем рассказывать то, что и так понятно?
– Понятно??? Тебе – понятно??? Ничего тебе не понятно, девчонка! Любой другой на твоем месте умер бы от счастья, от великой чести услышать мою исповедь!
– Я бы вполне без нее обошлась! – Тоня вошла в раж, не понимая толком, что с ней творится.
– Кто же тебя спрашивает?! Это я – Я! – желаю исповедаться. Потому что это мне – МНЕ! – доставляет удовольствие! Исповедь писателя перед своими персонажами – это ведь находка, это неизведанный жанр, это неизведанное блаженство…
– Я вам не персонаж! Вы просто шизофреник! Вы себе сочинили какую-то болезненную чушь и живете в ней! При чем тут я? При чем тут Кирилл? Живите с вашими больными фантазиями и дальше, а мы – мы пошли!
Она вскочила с дивана и дернула Кирилла за руку. Он ответил ей недоуменным взглядом и невразумительным движением – то ли встать и пойти за Тоней, то ли остаться на диване.
И, видимо, он понял ситуацию точнее. Поскольку Писатель негромко сказал:
– Спускай Питти, Гера. Отсюда никто не уйдет, пока я не дам своего разрешения.
Гера взялся за защелку поводка. Кирилл дернул Тоню за руку, призывая сесть обратно.
Гера отстегнул поводок. Питбуль сидел, не двигаясь, у его ног, напряженно вглядываясь в людей и пытаясь угадать, кто должен стать его жертвой.
Поймав собачий взгляд, Тоня замерла. Не хватало только слова «фас». Кто станет объектом нападения, в этом у Тони сомнений не было: она.
Повинуясь руке Кирилла, она села на диван.
– Разумное решение, – прокомментировал Писатель. – Теперь, когда все акценты расставлены правильно, я могу продолжить…
Глава 32
– Частный детектив? – воскликнул Валентин Прохоров, «радетель», чьи данные Кис получил от Тониного начальника, на пороге своей квартиры. – Ча-а-а-астный детекти-и-ив? Тогда я вам не обязан отвечать на вопросы! Вам подсказать, куда идти, – или сами найдете дорогу?
С этими словами «радетель» захлопнул перед детективом дверь. И никаких средств давления у Алексея не имелось.
В ближайшем кафе детектив заказал кофе с коньяком и устроился за столиком. Требовалось немножко подумать.
Какую-никакую, а все же он слупил информацию с этого визита. Во-первых, Тонин начальник не соврал: если бы данный человек не имел никакого отношения к рекомендации Тони, то его реакция была бы наверняка другой: удивленной, непонимающей. Тогда как его резкая и немедленная враждебность выдавала его причастность.
Во-вторых, как мы хорошо знаем, Тоня не была его знакомой, ни, тем более, его любовницей. Из чего следует вывод, что никакого личного интереса у Прохорова рекомендовать Тоню на работу и быть не могло, – если только он не был самим таинственным Спонсором.
Однако, в-третьих, этот полный, кудрявый и румяный человек не совпадал с описанием спонсора, данного Леной и метрдотелем. Следовательно…
Следовательно, Спонсор и здесь подстраховался, а «радетель» оказался лишь посредником. Хорошо, если единственным.
Требовалась новая встреча с Тониным начальником. Что за отношения связывают его с Прохоровым, в силу которых последний не просто рекомендовал ему Тоню на работу, но и приложил, так сказать, «инструкцию по эксплуатации»? Можно ли через эти отношения найти иную ниточку к Спонсору, – или хотя бы подход к Прохорову? Придется снова потрошить Виталия Григорьевича…
– …Надеюсь, вы поняли: я желаю, чтобы меня слушали. И слушались.
– Можно вопрос? – произнесла Тоня голосом хорошо воспитанной маленькой девочки.
– Да?
– Зачем вам нужно, чтобы мы вас слушали? Вы такой умный, такой всезнающий, а мы глупые и ничтожные… Зачем вам?!
Писатель смерил ее взглядом, но Тоня не дрогнула.
– Зачем? – произнес он после паузы в некотором раздумье. – А затем, Антония, что издатель ждет моего нового романа. Давно уже ждет. А я все никак не придумаю финал… – Писатель произнес эти слова неожиданно искренне, словно делился сокровенным. – Я взялся за новый для себя жанр, я тебе говорил, – неизведанный жанр. И некоторые вещи мне не до конца понятны. Я хочу их прояснить.
– Но вы ведь не задаете вопросов! Вы говорите – о себе. А, когда хотят прояснить, то спрашивают, разве не так?
– Не так! На мои вопросы вы все равно ответите. Вашей реакцией ответите – на мою исповедь! Когда услышите ее до конца.
Тоня не нашлась, что сказать на эту туманную фразу, и потому стушевалась.
– Это все? – любезно произнес Писатель. – Тогда я продолжу… Да, Тоня, ты, в целом, верно обрисовала картину последней части. Да, я тебя пугал. И ты пугалась. Но только ты неправильно пугалась, вот в чем проблема! Ты суетилась, ты дергалась. Ты предпринимала попытки что-то узнать, ты звонила сестре Кирилла, ты ездила в Тулу… Конечно, там ты никого не нашла, – усмехнулся Писатель. – Но мне не понравился сам факт, что ты взялась играть в детективицу.
– В «детектива», – вдруг выступил Кирилл. – Такого слова нет, «детективица».
– Какие вы неспокойные, дети. И все вам неймется! Я писатель, Киря, если ты не забыл. Это ты, актеришка, говоришь заученный текст, написанный ПИСАТЕЛЕМ. Я же его – творю. И обращаюсь со словами так, как мне потребно. Если нет слова – я его придумываю. Вопросы есть?
Кирилл промолчал. Он вполне отдавал себе отчет, что силы не на их с Тоней стороне. Но в нем бушевал нестерпимый стыд, а Писатель к тому же умело унижал его в глазах Тони, и к пламени стыда примешивался пожар задетого самолюбия, раненой мужской гордости…
Но дело было даже не в этом. Дело было как раз в самой Тоне. В ней была какая-то сила… – Кирилл мысленно поискал определение для этой силы, но нужное слово не подворачивалось. Как бы то ни было, рядом с ней он ощутил себя ничтожным слюнявым мальчишкой. А ведь он старше ее – и он мужчина!
Великодушие, вот как это называется, – вдруг пришло на ум. Оно, в сочетании с ее силой… Или оно и давало ей силы?
Кирилл психологом не был и потому поставить эти слова в нужном порядке не смог. Да и не имело никакого значения, что из чего проистекало. Тоня была сильным и великодушным человеком. Она, женщина. А он, мужчина, – он оказался по сравнению с ней… Бли-и-ин!
Хотелось сжать голову руками и выдавить из нее покаянные мысли… Кирилл уговаривал себя: сейчас не время. Сейчас важно не прошлое, а будущее. И настоящее.
А в настоящем, вот непосредственно в данный момент, что-то в нем потихоньку сжималось в тугую, упругую пружину, которая вот-вот развернется и выстрелит. Он задушит этого питбуля своими руками! Он прибьет чем-нибудь Геру, а уж писателишка – тот вообще сморчок, Кирилл с ним одним пальцем справится! И он спасет Тоню! Надо только дождаться подходящего момента.
И он его дождется.
Кирилл молча сжал Тонину ладошку. Это было его обещанием.
– …Ты стала играть в детективицу, – продолжал Писатель. Теперь он говорил медленно и тихо, без выражения. – А этого не имелось в моем сюжете, Тоня. В моей истории ты должна была сидеть и трястись от страха. Я хотел видеть, как ты, чувствуя, что тебя обложили флажками, бледнеешь, слабеешь, худеешь… Плачешь, теряешь силы. Боишься выйти на улицу, боишься быть одна в квартире. Я хотел видеть, как покрывается потом твой лоб, я хотел знать, как остро пахнут твои подмышки от страха… Я хотел знать, как пахнет страх!!! – вдруг повысил он голос. – Но ты – ты мне объявила забастовку! Ты своевольничала! Ты позволила себе пойти против меня, против моего замысла!
Его голос достиг неприятно-высокой ноты и сорвался, «дал петуха». Писатель нервно сглотнул, затем сжал челюсти, словно намеревался не выпустить больше ни звука из горла. Видимо, это помогло ему справиться с собой, и он снова заговорил медленно, размеренно и тихо:
– И тогда я вернул Кирилла на место. Согласись, он тебе виртуозно наврал про фирму подержанных машин. Текст, разумеется, мой, – маленькая улыбочка тронула его губы, – Кирилл, как ему положено, его лишь вдохновенно исполнил. И эта байка так убедительно выглядела, что полностью сняла все твои вопросы и недоумения, не так ли?
Вопрос был, очевидно, риторическим, и Тоня не стала на него отвечать. Ее занимало другое: зачем Писатель так старательно унижает Кирилла перед ней? Это его детские комплексы, вылившиеся в презрение ко всем «людишкам»?
Тоню, однако, он не унижал… Он ее подчинял, это ясно, – но не сказал о ней ничего пренебрежительного. Потому ли, что она его «героиня»? Потому ли, что этот несчастный человек направлял язвительные стрелы своего больного самолюбия в первую очередь на мужчин, в которых еще с детства привык видеть соперников?
Тоня вспомнила свое ощущение – еще тогда, в мирную субботу, когда они работали бок о бок в саду, – что она ему нравится как женщина.
