Татьяна Степанова - Молчание сфинкса
— Все, что угодно, Анечка, милая, — он летел словно в пропасть с горы. — Только скажи — все для тебя одной. Я все сделаю. Он тебя оскорбил, обидел — я его убью. Башку оторву. Здесь не хочешь жить — я тебя увезу, В Париж, в Италию, на Цейлон, далеко-далеко… Тебе нравится Лесное — ведь оно нравится тебе, я знаю, я его верну нам, Лыковым, добуду любой ценой. Ты не можешь жить в нищете, я разбогатею — найду сокровища, выполню все эти условия, ограблю, убью, дьяволу душу продам… Ну зачем, зачем тебе Салтыков Ромка или кто-то другой, когда я здесь, всегда рядом с тобой? Вспомни, как мы жили, как нам было вместе хорошо. Я ж не могу без тебя, дня не могу прожить, понимаешь? Я так тебя люблю! И ты ведь меня ещё не знаешь, совсем не знаешь. Ты и не догадываешься, каким я могу быть… Никто, слышишь ты, никто никогда не будет тебя любить, никто не будет хотеть тебя так, как я…
— Отпусти! Не смей, Иван, не смей! Ты с ума сошел! Я прощу тебя… не трогай меня! Не смей! Сумасшедший!
Она из последних сил рванулась, ударила его по лицу — уже не ладонью, а кулаком. Нет, и этой боли он не ощутил. К боли он был уже бесчувственный, каменный. Разжать на короткое мгновение объятия-тиски заставила его не боль, а выражение ее лица — страх и отвращение. И еще что-то такое, от чего он сразу замолчал, осознав: все, конец. Заветной мечте его полюбовно сбыться не суждено. Никогда.
Всхлипывая и дрожа, Анна выбралась из машины. Бросилась в темноту. Ноги ее скользили по мокрой глине. За спиной вспыхнул свет. Она оглянулась — старый «Форд» зажег фары. На фоне желтого пятна света выделялась темная фигура. Такая знакомая фигура…
Анна, не разбирая пути, побежала прочь — как можно дальше от этих следящих бесстыдных огней, от него.
Ей казалось, она молила бога — он одумается, не допустит этой новой страшной катастрофы, перечеркивающей все, всю их прошлую жизнь. Позволит ей уйти. Остынет, придет в себя. Но она ошиблась: не прошло и минуты, как Он догнал ее, схватил, рывком развернул к себе. В это мгновение она не узнала его. Перед ней был совершенно другой человек. Не ее брат, которого она знала с детства.
— К нему побежала? К нему, да? Назад? Спасаться Я значит, животное, скот, a он… он кто? — он в бешенстве тряхнул ее. — От меня к нему бежишь? Не убежишь, Анька!
Она снова каким-то чудом вырвалась, хотя он едва не сломал ей руку. Спотыкаясь, задыхаясь, рыдая, помчалась прочь, ничего не видя перед собой, не узнавая местности.
— Всю жизнь мне искалечила! — яростный вопль резанул ей уши. — Всю кровь из меня выпила, всю paдость! Все равно туда не вернешься, слышишь? Убью!
Глава 23
В ХОДЕ ЗЕМЛЯНЫХ РАБОТ
Дальнейшие события в Лесном — а их было немало — Катя воспринимала сквозь призму личных переживания Она понимала: Никита Колосов ждет от нее вдумчивого анализа происходящего, достоверных объяснений и чей кой мотивации поступков фигурантов, но…
Но скажите, пожалуйста, какой анализ, какая мотивация чужих поступков, когда вые собственной-то жизнью разобраться толком не можете! Когда вы возвращаетесь домой с работы (а что было в Лесном, как не труднейшая почти ювелирная оперативная работа?!) и обнаруживаем у себя в прихожей на зеркале слоган от собственного горячо любимого мужа, гневно начертанный вашей любя мой губной помадой, смысл которого в трех словах: НЕ ПРИДУ ДОЛГО"!!!
«Драгоценный В…», явившись с очередного круглее суточного дежурства и не найдя вопреки всем прошлый обещаниям Кати дома, взъярился до крайности и громя хлопнул дверью. Когда муж не ночует дома — тут уж не до разгадки криминальных тайн. Катя проплакала весь вечер от обиды (незаслуженной и оттого вдвойне горькой) и от жалости к самой себе. Однако разыскивать «драгоценного» по знакомым-приятелям не стала — много чести!
В результате всех этих слез и переживаний чужие беды и всплески эмоций показались Кате утром (хмурым и безотрадным) детской игрой. Сергей Мещерский позвонил ей на работу в пресс-центр ровно в 9:00. Вчера вечером они, естественно, возвращались в Москву из Лесного вместе, но тогда Мещерский был слишком взбудоражен событиями, развернувшимися на его глазах после задержания Изумрудова, и хладнокровно оценивать и анализировать случившееся просто не мог. Лишь беспомощно восклицал всю дорогу:
— Ну, Ромка Салтыков ну, мужик дает… Нет, кто бы мог подумать, чтобы он и этот смазливый тип… Ты, Катюша, не представляешь, какой скандал закатил он в отделении милиции. Я думал, его тоже посадят за дебош — честное слово. Он всегда ведь был такой сдержанный, такой деликатный, а тут словно взбесился, совершенно потерял над собой контроль. Что он там молол — ты не представляешь — в адрес милиции и полицейских вообще! Хорошо еще, что в горячке он все это по-французски орал, а то бы нам там каюк — оскорбление мундира. Зачем-то де Голля приплел и большевиков. Ну, насчет большевиков его гнев понятен; но за что де Голля так ненавидеть? Разве он был ярый противник нетрадиционной ориентации?
На этот раз тон у Мещерского был уже иной — назидательный и деловитый. И это вселило в Катю некоторые надежды.
— Вадик, ночевал у меня, не волнуйся, — услышала она от друга детства. — Я, Катюша, как только мы расстались, сразу же поехал домой. А он меня у подъезда в машине, оказывается, ждал. М-да… В таком виде, что тебе его лучше было не лицезреть. Вообще пить надо меньше при таком темпераменте, — Мещерский хмыкнул. Подумал секунду и добавил: — Или больше. Короче, мы с ним поговорили как мужчина с мужчиной. Он мне жаловался как другу, что ты, Катя… что ты совсем не уделяешь ему последнее время внимания. И надо сказать, я тут полностью с ним солидарен — ты действительно совсем позаброси…
— Ничего себе! Да где мы с тобой вчера были, Сережа? Мы что — гуляли, прохлаждались?
— Мы не прохлаждались, — Мещерский вздохнул. — Но все равно Ты должна понять: Вадик мой единственный друг, и, когда ему плохо, когда сердце его разрывается от горя и ревности, я не буду молчать и оставаться я стороне тоже не буду. Ты должна найти золотую середиену, Катя. Ты должна уступать, ты же женщина… А Вадим тебя так любит, смертельно ревнует… Даже ко мне, черт… Надо войти и в его положение, надо быть милосердной
— Спасибо за совет, Сережечка. Учту на будущее — насчет милосердия в том числе. Но прости, мне некогда. Я занята.
— Подожди, — Мещерский обидчиво засопел. — Сразу и некогда… А я, между прочим, тоже не обязан выслушивать по ночам… Я не каменный. И не стеклянный. Мне буфером тоже быть надоело — между вами, между Салтыковым и… Кстати, насчет Салтыкова. Он мне только что звонил. Якобы по поводу твоего вчерашнего предложения насчет охранной фирмы. Он просил тебя разыскать — мол, во вчерашней суматохе твою визитку потерял. Но чувствуется, все это лишь предлог. А вообще-то он умоляет меня опять приехать в Лесное.
— Опять? Сегодня?
— Прямо сейчас. Этого парня Лешу до сих пор не отпустили. Салтыков вроде бы хочет снова ехать в милицию, и подключать адвоката к этому делу. Но как-то чудно он об этом говорит — не впрямую. Не так, как вчера. Видно огласки боится, отношения свои с этим типом Изумрудовым афишировать не хочет перед посторонними. Мы свои, как видно, уже не в счет. Он просит, чтобы я приехал, я ведь свой, хоть и очень дальний родственник.
— Что ж, поезжай туда, — сказала Катя. — А я постараюсь навести справки об охранном агентстве. Только ты мне по-этому поводу позвони из Лесного не сразу, как приедешь, а часика этак примерно в три.
— Почему?
— Потому что этот вопрос Колосов сам будет решать. А на решение и на подготовку нужно время.
Мещерский помолчал, лотом тяжело вздохнул.
— Понятно, — сказал он. — Как же все это ужасно. Чувствуешь себя каким-то иезуитом…
— Два человека убиты, — Катя повысила голос, — тут уже не до сантиментов. А в Лесном что-то творится — ты сам это чувствуешь. Чувствуешь ведь?
— Да.
— Если Салтыков и непричастен к убийствам, а я в это верю, мы должны, обязаны помочь выпутаться из этой беды ему и всем остальным, невиновным.
— Знаешь, что меня вчера больше всего поразило? — спросил Мещерский.
— Догадываюсь. То, что они ни разу не коснулись той темы, которая нас сейчас больше всего интересует, — бестужевского клада.
— Никто ни разу не упомянул, — Мещерский помолчал. — Конечно, кое-кому не до этого было, но… Страсти там кипели вовсю. Страсти-мордасти. А вот про клад ни слова, ни полслова. Знаешь, у меня даже ощущение появилось, что… что наши версии в чем-то, в самом главном неверны — жажда кладоискательства там, в Лесном, вовсе не является идеей фикс для всех и для каждого. Даже несмотря на покупку супердорогого металлоискателя. Тут, мне кажется, Никита крупно ошибается.
— Я как раз собиралась над этим хорошенько подумать, — заметила Катя, — да вот Вадькина выходка меня совсем из колеи выбила. Ты ему скажи, Сережа, передай — я его ненавижу, знать не хочу, пусть убирается ко всем чертям! Он страшный эгоист. Вы вообще, мужчины, все одинаковы, думаете только о себе, а на нас вам плевать с двадцать пятого этажа… Он сильно вчера переживал, а? Нет, не надо, не говори ему ничего. А то он еще что-нибудь отколет похлеще. Он мне знаешь что один раз заявил: «Разнесу всю вашу ментовку по камешку!» Представляешь? Ну как жить с таким человеком? Он же ничего не хочет понять… Нет, нет, ничего ему такого гаи говори, слышишь? И на свой счет ничего не принимай, ладно? Это я от расстройства сама не соображаю, что болтаю.
![Татьяна Коршунова - Перешагнуть черту [СИ]](/uploads/posts/books/23817/23817.jpg)
