Вертеп - Шестаков Павел Александрович

— Ну, попробуйте, черт побери! Чем вы рискуете? Самолюбие мешает?

— Однажды я был на фабрике шоколадных конфет. В цеху их разрешали лопать выше горла. Так вот, цементный пол был покрыт раздавленным шоколадом. Его никто не хотел есть.

— Так вы пресытились? Бедная Настя.

— Я не пресытился. Просто шоколада много не съешь. К тому же она безумно болтлива, и крыша у нее давно под острым утлом.

— Опять-таки думаю, что угол не острее, чем у других.

— Как сказать! Она, например, и сейчас убеждена, что Артур инсценировал первый выстрел.

— Да? Под этим углом вы ее крышу рассматриваете? А если сменить угол?

Но это уже был вопрос не к Пашкову.

— Вы, Настенька, все хорошеете! — сказал Мазин, дожидаясь заказа в кафе.

— Только вы и заметили.

— Неужели находятся такие, что не замечают?

— Ваш приятель Саша номер один.

— Да плюньте вы на него, глупого. Ну, на что вам эта старая калоша?

— Жалко мне его, — произнесла она с неожиданным чувством.

— Не жалейте. Он отшельник в этом мире, созерцает его с философским спокойствием.

— Нет. — Настя поставила перед Мазиным заказанный коньяк и, нарушая правила, присела к столику. — Он о самоубийстве думает.

Мазин вспомнил серое лицо Пашкова и почувствовал, что она близка к истине.

— И вы хотите его спасти?

— А что в этом плохого?

— Ничего. Напротив. Флаг вам в руки. А, кстати, почему вы решили, что Артур Измайлович устроил инсценировку с первым выстрелом? Ведь убили его в конце концов.

— Туда и дорога. Потому, что подлец, — ответила она сразу. — А покушение придумал с целью, с какой, не знаю, но мерзкой, это точно. Да не вышло. Переиграл.

— Его вам не жалко?

— Вот уж кого жалеть! Похабник. И Лильку ограбить хотел вместе со своей шлюхой из департамента. Слушайте! Не ищите вы, кто их убил! Ничего он плохого не сделал.

— Это все-таки убийство, Настя.

— А как же очищаться от дряни? Артур мне лично говорил. Попытается лапу запустить под кофту или под юбку и нашептывает: «Ты не ломайся, у нас большие баксы будут. Такую лечебницу на озере отгрохаем». — «Да не отдаст вам Лилька землю». — «А кто у нее спрашивать будет? Она же не правоспособная. Ей лечиться нужно». Вот сволочь!

— Кто же убил их, по-твоему?

— Если сами не знаете, я не скажу.

Руслан оказался горячим и многословным.

— Я какой был? Зеленый, глупый. Это она меня в дурдом заперла.

— Зачем?

— Из-за пистолета. Она хотела, чтобы я ювелирный брал. Жадная была. У отца парабеллум утащила, мне дала. Но я не мог так идти, уколоться нужно было. Я же не бандит. Я никогда не грабил. Я пошел за дозой. Для храбрости, понимаешь? Я никого не убил. Я стрелял, правда, но я не убивал, я убежал, я отдал ей пистолет. Говорю, возьми, я больше на такое дело не пойду. Она меня испугалась, и в дурдом.

— С вашего согласия? Врачу-то подыгрывать нужно было.

— Сказал уже, дурной был, в дурдом и попал. Мне говорят, что я мстить приехал! Кому мне мстить? Себе мстить нужно! Я ей в глаза посмотреть хотел. Спросить хотел, как живешь, как с такими глазами на людей смотришь? Но не посмотрел. Закрыли ей глаза. Но не я…

— Я должен с вами встретиться, — так он сказал Дергачеву.

На другом конце провода молчали. Мазин ожидал активного протеста, но Дергачев спросил только:

— Вы уверены, что это необходимо?

Спросил не зло, а как-то тоскливо.

— Да.

— Кому?

— Вашей дочери, если хотите.

Тут голос приобрел раздраженный оттенок.

— Когда же она успокоится в конце концов! Сама не ведает, что творит.

— Мне тоже хочется, чтобы она успокоилась скорее.

— И для этого вы снова меня пытать собираетесь?

— Да, придется поговорить откровенно. Если можете, не пейте, пожалуйста.

— Ого! Тогда поспешите. Я пока сухой.

— Значит, встретимся!

— Вижу, выбора вы мне не оставили. Валяйте!

— Спасибо. Подойду.

Мазин все еще думал, что художник не сдержится, бросит напоследок что-нибудь вроде — «зря время потеряете!» — но Дергачев ничего не сказал, и Мазин понял, что тот оценил серьезность предстоящего разговора.

И не ошибся. Художник его ждал, как говорится, собравшись. Даже в «башне» навел порядок и кресло освободил заранее, сам же расположился так, чтобы свет падал на Мазина, а собственное лицо оставалось в тени настольной лампы. Такой «профессионализм» невольно позабавил Игоря Николаевича. Позаботился Дергачев и о внешнем виде, побрился, примазал «непокорные кудри» и надел зачем-то жилет и галстук, хоть и был без пиджака. Все эти бросавшиеся в глаза усилия скорее выдавали волнение, чем демонстрировали уверенность и спокойствие.

— К очередному допросу готов, — «доложил» Дергачев мрачновато.

— Я пришел побеседовать, — поправил Мазин.

— Нет уж, болтать не стоит, давайте факты, а с пустыми руками не стоит…

— Кто же вам сказал, что с пустыми? Будем доказывать.

— Что?

— Убийство трех человек.

— Вот как? Вы это серьезно?

— К сожалению.

— По-вашему, я одну жену убил, потом другую? Больше мне делать нечего, как этих потаскух истреблять? И после смерти жить не дают… Сколько ж я из-за них натерпелся! Один раз чуть в тюрьму не упрятали, теперь снова? Нет уж! Вот вам… Не пойду я из-за них в отсидку. Суки! Всю жизнь мне отравили. Кто вам сказал, что я их убил?

— Факты говорят!

— Что? Факты на моей стороне.

— Вы их подтасовали.

— Каким образом? Доказывайте!

— Точнее, организовали. На чем основывалось ваше первое алиби? На том, что Эрлена уехала, и в момент ее исчезновения вы находились в разных городах. Верно?

— Конечно.

— И вы в самом деле находились в разных городах, только вы были живы, а она мертва.

— Это откуда? От старухи?

— Виктория Карловна, как и суд, исходила из предпосылки, что Эрлена уехала. Потом, по мнению суда, ее убил Алферов, а по мнению Виктории Карловны, она вернулась, чтобы вас разоблачить, и была убита вами в ее доме.

— Чушь!

— Не чушь, но не совсем верно.

— Имеете собственное мнение?

— Да, по моему мнению, Эрлена никуда не уезжала. Она была убита до отъезда.

Дергачев вздрогнул.

— С ума сошли? Ее видела проводница… Алферов не скрывает, что видел! А вы такую ахинею, прости Господи…

— Займемся и проводницей, и Алферовым. Все в свое время, — спокойно отреагировал Мазин.

— Ладно. Значит, я убил ее в бабкином доме?

Голос его приглох.

— Так думала Виктория Карловна.

— И вы ей поверили?

— Отчасти.

— Как вам такое могло в голову прийти! Старуха, по-вашему, ясновидящая?

— Нет, у нее нашлась вполне реальная улика.

— Предъявите! Карты на стол! Не запугивайте меня словами!

Игорь Николаевич опустил руку в карман.

— Машина колесом втоптала в клумбу кулон вашей жены.

— Что? Какой еще кулон?

— Вот этот. Помните?

Он положил кулон перед художником, но тот к нему не притронулся.

— Ничего я не помню. Зачем вы повторяете старческие маразматические выдумки? Старуха умерла. Не верю я. Кулон Эрлена взяла с собой, — произнес Дергачев растерянно. — Не знаю, где взяла его старуха.

— Виктория Карловна нашла украшение на клумбе, поврежденной колесом.

— И что из этого?

— Она сочла, что вы тащили труп, а кулон оборвался и упал на клумбу.

И тут он заорал:

— А какого же… она молчала до самой смерти? Берегла мне удавку! Кто теперь этот бред опровергнет?

— Если хотите, я выслушаю ваши аргументы с полным вниманием.

— Серьезно? Откуда вы таким сочувствием прониклись?

— Дочку вашу жалко. Страшно, как она правду переживет.

Художник исказился в лице и полез в бар за бутылкой.

— Обещал, но не могу. Вы, конечно, с преступником не будете?

— Преступником суд объявляет.

Дергачев криво усмехнулся.