Станислав Родионов - Криминальный талант
— И тишина.
— Ага, тихо до жути, — подхватила она.
Они помолчали. Теперь эти паузы не тяготили, как во время допроса; он даже видел в них смысл.
— Тебя зовут-то как? — вдруг спросил он.
— Не Марией и не Матильдой. На фабрике звали Машей. А тебя — Сергей?
— Сергей.
Опять сделалось тихо, но пауза стала другой, замороженной и чуть звонкой. Может, она выпрямилась не так или шевельнулась как-то по-особенному, но Рябинин вдруг заметил в ней что-то другое и почувствовал, что сейчас эта замороженная звонкость нарушится необычно — лопнет, треснет или взорвётся.
Но она спокойно спросила:
— Суд будет скоро?
— Вряд ли. Через месяц, а то и позже.
— Серёжа, отпусти меня.
Рябинин глянул на сейф, но это явно сказал не он. Могло послышаться, могло показаться в полумраке после трудного голодного дня. Или это мог прошипеть на проспекте по асфальту протектор автобуса.
Она встала и склонилась к нему. Он увидел её глаза у своих — вместо зрачков светились зелёные неоновые буквы.
— Серёжа… Не сажай меня до суда… Пусть как суд решит. Это же у вас называется мера пресечения, чтобы человек не убежал. Ты же веришь, что я не убегу… А мне нужно… Я завтра утром принесу тебе все деньги — у меня будет добровольная выдача. На работу устроюсь завтра же, на свою фабрику, — там возьмут. Приду на суд не арестованной… Работающей… Смотри, сколько плюсов… Ты же сам говорил…
— Да ты что! — оттолкнул её Рябинин, и она плюхнулась на стул.
Он встал и щёлкнул выключателем. Лампы дневного света загудели, замигали и нехотя вспыхнули. Жмурясь, Рябинин взглянул на неё.
Согнувшись, как от удара в живот, сидела в кабинете женщина неопределённого возраста с осунувшимся зеленоватым лицом. Она похудела за день — он точно видел, что щёки осели и заметно повисли на скулах.
— Ты что, — уже мягче сказал Рябинин, — думаешь, это так просто? Взял арестовал, взял отпустил. У меня есть прокурор. Да и какие основания… Вот меня спросят, какие основания для освобождения? Что я скажу?
— Я утром принесу деньги и завтра же устроюсь на работу, — безжизненным голосом автоматически повторила она.
— Это невозможно. Вон прокурор ждёт протокола допроса.
— Но ты же мне веришь, — обессиленно сказала она.
— Верю.
— Ты же давал партийное слово, — чуть окрепла она.
— Давал, — согласился Рябинин, но теперь сказал тише.
— Так в чём же ты мне веришь? Как пьяных чистила — веришь? Как воровала — веришь? А как я буду завязывать — не веришь? О чём же ты давал партийное слово?!
Рябинина вдруг захлестнула дикая злость. Она была тем сильней, чем меньше он понимал, на кого злобится. Его шаг, и без того неровный, совсем повёл зигзагами, и он налетел на угол сейфа, ударившись коленом. Рябинин пнул его второй ногой, тихо выругался и захромал по кабинетику дальше, посматривая на железный шкаф. Теперь он знал, на кого злился, — на этот бессловесный железный сундук, который стоял здесь много лет. Он повидал на своём веку человеческих слёз и бед. Пусть он стальной и неодушевлённый, но каким же надо быть стальным, чтобы не одушевиться от людского горя.
— Э-э-эх! — вдруг крикнула Рукояткина и дальше начала не говорить, а выкрикивать всё нарастающим, тонко дрожащим голосом, как приближающаяся электричка. — Раз в жизни! Поверила! Поговорила по душам! Всего раз в жизни поверила следователю! Кому?! Следователю! Раз в жизни!
— Да пойми ты! — Он рванулся к ней. — Невозможно это! Я с тобой весь день сижу… Я тебя уже чувствую. Ну а как другим тебя объясню?!
— Ах, какая я дура… Душу выворачивала…
— Лично я тебе верю! — крикнул Рябинин.
— Веришь, а сажаешь?! Да я…
Он не дал досказать — схватил её за плечи и тряхнул так, что она испуганно осела на стул. И заговорил быстро-быстро, глухим, безысходным голосом:
— Маша, не проси невозможного. Я всё для тебя сделаю. Деньгами помогу, передачи буду посылать, потом на работу устрою… Войди и ты в моё положение. Меня же выгонят.
Она кивнула головой. Она согласилась. Видимо, он двоился у неё в глазах, потому что слёзы бежали неудержимо и уже обречённо.
— Есть у тебя просьбы? Любую выполню.
— Есть, — всхлипнула она.
— Говори, — он облегчённо распрямился.
Рукояткина вытерла рукавом слёзы, тоже выпрямилась на стуле и посмотрела на него своим гордым медленным взглядом, мгновенно отрешаясь от слёз:
— Купи мне эскимо. За одиннадцать копеек.
— Заткнись! — рявкнул Рябинин и двумя прыжками оказался за столом.
Неточными пальцами вытащил он из папки заготовленное постановление на арест и остервенело порвал на мелкие клочки. Нашарив в ящике стола бланки, начал быстро писать, вспарывая пером бумагу. Потом швырнул две бумажки на край стола, к ней.
— Что это? — почему-то испугалась она.
— Постановление об избрании меры пресечения и подписка о невыезде.
Он встал и официальным голосом монотонно прочёл:
— Гражданка Рукояткина Мария Гавриловна, вы обязуетесь проживать по вашему адресу, являться по первому вызову в органы следствия и суда и без разрешения последних никуда не выезжать.
— Отпускаешь… — прошептала она. — Отпускаешь?!
— Отпускаю, отпускаю, — буркнул он, тяжело вдавливаясь в стул.
Она схватила ручку, мигом подписала обе бумаги и впилась в него взглядом.
— А теперь что? — опять шёпотом спросила она, будто они совершили преступление.
— Приходи завтра в десять, приноси деньги, оформим протоколом добровольной выдачи. И на работу. Если надо, то я позвоню на фабрику. Придёшь? — вдруг вырвалось у него, как вырывается кашель или икота.
— Запомни: если не приду — значит, подохла.
— Тогда иди.
— Пойду.
— Иди.
— Пошла.
— Иди.
— Спасибо не говорю. Потом скажу. Я верная, как собака.
Рябинин выглянул в коридор, где томился милиционер. Тот сразу вскочил и, довольно разминая засидевшееся тело, пошёл в кабинет. Рябинин удивился: почти за каждой дверью горел свет — значит, его товарищи ждали результатов допроса; ждали, сумеет ли он добиться признания.
— Можно забирать? — спросил сержант. — Ну, пойдём, милая, наверное, по камере соскучилась.
— Товарищ сержант, — сухим голосом сказал Рябинин, — я гражданку из-под стражи освобождаю.
— Как… освобождаете? — не понял сержант и почему-то стал по стойке «смирно».
— Освобождаю до суда на подписку о невыезде.
— А документы? — спросил милиционер.
Рябинин вытащил из сейфа бланк со штампом прокуратуры и быстро заполнил графы постановления об освобождении из КПЗ. Сержант повертел постановление, потоптался на месте и вдруг сказал:
— Сергей Георгиевич, скандальчик может выйти. Нельзя её освобождать. Пьяных обирала, не работала. Мы её всем райотделом ловили.
— Она больше пьяных обирать не будет, — отрезал Рябинин и глянул на неё.
Рукояткина прижалась к стене и страшными широкими глазами смотрела на сержанта.
— Кто… Матильда? — усомнился сержант.
— Теперь она не Матильда, а Маша. Гражданка Рукояткина, вы свободны! — почти крикнул Рябинин.
Она испуганно шмыгнула за дверь. Сержант качнулся, будто хотел схватить её за руку, но устоял, спрятал постановление в карман и сделал под козырёк:
— Всё-таки я доложу прокурору.
— Доложите, — буркнул Рябинин.
После ухода сержанта он прошёлся по комнате, потирая ушибленное колено. Что-то ему надо было сделать, или вспомнить, или продолжить какую-то мысль… Он глянул на часы — девять вечера. Потом взял дело, швырнул в сейф и запер, оглушительно звякнув дверцей. И сразу заболела голова тяжёлой болью, которая пыталась выломить виски частыми короткими ударами. Он сел на стол лицом к окну, разглядывая вечерние огни. Зазвонил телефон: Рябинин знал, что он зазвонит скоро, но телефон зазвонил ещё скорее.
— Сергей Георгиевич, это правда? — спросил прокурор.
— Правда, — сказал Рябинин и подумал, что прокурор не пошёл к нему и не вызвал к себе, хотя сидел через кабинет.
— Почему? Не призналась? Или нет доказательств? — пытался понять прокурор.
— Полностью призналась.
Прокурор помолчал и прямо спросил:
— Что, с ума сошли?
— Нет, не сошёл. Я взял подписку о невыезде. Она завтра придёт и принесёт все деньги.
— Почему вы не поговорили со мной? — повысил голос прокурор. — Почему вы приняли решение самостоятельно?!
— Я следователь, Семён Семёнович, а не официант, — тоже слегка повысил голос Рябинин, но сильно повысить он не мог: не было сил. — Я фигура процессуально самостоятельная. Завтра она придёт в десять и принесёт деньги.
— И вы верите, как последний ротозей?! — крикнул прокурор.
— А следователю без веры нельзя, — тихо, но внятно ответил Рябинин. — А уж если обманет, то завтра в десять я положу вам рапорт об увольнении.
