Виктория Платова - Любовники в заснеженном саду
Это был хорошо подготовленный экспромт. Со времени убийства жены Kopaбeльникoffa он виделся с Левитасом довольно часто. С той самой ночи, когда они расстались неподалеку от дома на Пятнадцатой линии: Митенька тогда и вправду настоял, чтобы они съездили на место происшествия. Но им даже выходить из машины не пришлось: Никита вовремя заметил джаффаровскую «Ауди», припаркованную неподалеку от особняка.
— Думаю, здесь и без нас обо всем побеспокоятся, — глухо сказал он Митеньке, глядя прямо перед собой.
— Откуда такая уверенность?
— Начальник службы безопасности пожаловал. Этот разберется. Ну, теперь убедился, что я тебе не соврал? И не придумал ничего… Иначе зачем Джаффарову здесь торчать?
— Н-да… Интересно вот только, кто ему-то на ухо шепнул…
— Не знаю, — Никита пожал плечами.
— Но ночь ты мне все равно измахратил капитально. Может, того… по пивку?… Пока будем ждать известий? Пока кто-нибудь не прорежется… С твоей или моей стороны…
— Да нет… Я домой поеду. Башка раскалывается…
— А с нервишками в порядке?… Интересный ты все-таки тип, Никита… Не каждый день трупы, как грибы, находятся… И почему сразу нельзя было заявить? Ведь это ты их нашел, как ни крути… Непонятно…
— Мне тоже… Это долго объяснять…
— Н-да… — Митенька пристально посмотрел на друга и снова — в который уже раз — затянул привычную волынку. — С головой у тебя и вправду не совсем то… Совсем не то, прямо скажем… А все змеища твоя…
— У нее сегодня день рождения…
— Поздравления не передаю. Перетопчется… А ты завтра жди гостей.
— Каких гостей?
— Ну, не на просроченный день рождения, ежу понятно… В контору к вам пожалуют… Если там и вправду что-то серьезное произошло, — Митенька кивнул в сторону особняка, он до сих пор так до конца и не верил в рассказанное Никитой. — Ладно, отвези-ка меня к Тучкову переулку, раз такое дело…
— К Тучкову?…
— У меня там знакомая живет. Очень приличная женщина… А какую любовь практикует… французскую… Не пропадать же ночи…
Никита подбросил Митеньку до Тучкова, больше пяти минут это не заняло. Зато обратный путь показался ему невероятно длинным, и все из-за Пятнадцатой линии, его родной Пятнадцатой, подложившей ему такую свинью. Со Съездовской он свернул на Большой проспект и снова уткнулся в убийство. Теперь, спустя несколько часов после происшедшего, оно наконец-то получило достойное обрамление: у заброшенного особнячка толклось несколько милицейских машин с мигалками. Так и есть, теперь от этого не отмахнешься: смерть Мариночки стала свершившимся фактом. Теперь она будет запротоколирована и станет достоянием широкой общественности. И о ней узнает хозяин, и… Даже трудно предположить… Впрочем, не так уж трудно, для этого нужно просто знать Корабельникоffа. А Никита знал. Раздумывая над этим, он даже скорость не сбросил, проскочил выключенные мигалки на бреющем. И через минуту уже парковался возле своего парадного.
Все было как обычно, как было все дни, все недели, все месяцы: никто его не ждал, хотя Инга не спала. Никита точно знал, что — не спала. Теперь, когда они стали смертельными врагами, Никита научился чувствовать ее. Чувствовать так сильно, как никогда не чувствовал, — даже когда любил. Она не выйдет из комнаты Никиты-младшего ни при каких обстоятельствах, пустой холодильник, пустой кухонный стол, она давно ничего не готовит, а уж на свой день рождения и подавно. Ну не торт же покупать, ч-черт…
Никита включил маленький свет в прихожей и уселся возле вешалки, прямо на полу. И расстегнул сумку. Орхидея, цветочек-лапочка, вот глупость, надо же!.. Теперь, в теплом свете ночника, его идея с цветком, украденным у теперь уже мертвой женщины, отогрелась и оттаяла. А, оттаяв, шибанула ему в нос полной своей несостоятельностью. Лучшим подарком для Инги было бы, если бы он остался лежать на дне озера.
Вместо Никиты-младшего.
И ничто этого не изменит, ничто. А цветок и вправду красивый. Даже более красивый, чем ему показалось на первый взгляд. Да, так оно обычно и бывает, когда вещь таит в себе двойное дно. А может, и нет никакого двойного дна, и орхидея куплена мимоходом, у метро, у вокзала… Только чтобы успеть отметиться… Успеть всучить подарок… Никита раскрыл коробочку. Машинально, просто потому, что ему хотелось прикоснуться к лепесткам.
Как и следовало ожидать, на самом дне, под цветком, лежала маленькая смешная открытка, такие везде продаются, штука — десять рублей. Или пятнадцать. Пошлейший анимационный котенок, из тех котят, что призваны умилять школьниц и старых дев. Никита вытащил открытку и развернул ее. Ни приветствия, ни пожеланий, одна лишь строчка, написанная небрежным, почти детским почерком:
«Quocienscumque peccator (c)(c)(c)»…
Интересно, что это может означать?
Пока Никита размышлял над странной и непонятной фразой, никак не вязавшейся с приторной открыткой, дверь из комнаты Никиты-младшего приоткрылась, и в коридор проскользнула Инга. Она не обратила никакого внимания на Никиту. Демонстративно не обратила.
— Привет, — тихо сказал Никита. — С днем рождения тебя… Дорогая…
— Ты еще помнишь? — Инга, вопреки ожиданиям Никиты, даже остановилась напротив, и оперлась спиной о стену. Как будто ждала, что Никита с ней заговорит.
— Конечно…
— Надеюсь, и все остальное… ты тоже помнишь… «Все остальное» — это Никита-младший… Так вот для чего она заговорила с ним, вот почему… Чтобы снова запустить заледеневшие кончики пальцев ему в раны, чтобы снова напомнить о сыне. Он должен был быть к этому готов.
— Вот, возьми… Это тебе…
Никита протянул цветок жене, но Инга не взяла его. Не взяла, но принялась пристально рассматривать.
— Что это? — спросила она.
— Цветок. По-моему, красивый…
По лицу Инги пробежала тень. Едва заметная тень: сейчас скажет что-нибудь сбивающее с ног. Хорошо, что он сидит… Никита вжал голову в плечи и даже прикрыл глаза.
— А по-моему, не очень, — наконец произнесла она. — В любом случае, меня он не интересует.
— Я понимаю… понимаю… просто я хотел… я думал…
— Ты думал?!…
Она сказала это убитым шепотом, а потом произошло и вовсе невероятное: Инга опустилась на колени, рядом с цветком, рядом с Никитой, и… И положила руки ему на плечи… Он не ожидал этого, совсем не ожидал: она не касалась его тела уже больше года, и вот теперь… Плечи, не привыкшие к этой — когда-то родной — тяжести напряглись. И моментально повлажневшие глаза — тоже: Никита слишком давно не видел ее лица.
Так близко.
Он как будто вернулся в дом, где не был очень долго; вернулся — и нашел его в полнейшем запустении: ее глаза, когда-то такие яркие, выцвели; веки набрякли, у рта залегли скорбные морщинки, а губы истончились…
— Бедная моя… Бедная… — пробормотал Никита и так крепко сжал Ингу в объятьях, что у нее хрустнули кости. — Бедная моя… девочка…
Кажется, она заплакала… Или нет? Нет, скорее всего нет, уж слишком сухими были всхлипывания. А потом? Что она сказала потом?
— Верни мне сына… Пожалуйста… Верни… Верни… Хотя бы в день рождения… Что тебе стоит его вернуть?… Пожалуйста…
Справиться с навалившейся на него истиной было невозможно, Никита далее руки разжал: Инга безумна. Все это время, весь этот год, за стенкой, в комнате его сына, сходила с ума его жена… И он, он тоже виноват в этом… Только он.
— Инга… Я прошу… Успокойся… Успокойся…
Теперь и она отстранилась. И глаза у нее были сухими. И — трезвыми. Безумие в них и не ночевало или… Или удачно умело уходить вглубь, скрываться от погони.
— Я спокойна, разве ты не видишь? Ведь я уже давно умерла…
Произнеся это, Инга взяла в руки цветок и принялась рассматривать полосатые тигровые лепестки.
— Мои любимые цветы…
— Правда? — Никита ухватился за эту непритязательную и такую банальную фразу так, как утопающий хватается за соломинку.
— Мои любимые… Разве я никогда не говорила тебе об этом? Разве ты никогда мне их не дарил?…
— Теперь буду…
Господи, зачем только он сказал это, зачем только позволил втянуть себя в этот, внешне невинный, разговор о цветах? Проклятое болото, оно только с виду безопасно, а под веселенькими зелеными кочками и изумрудным вереском скрывается топь…
— Теперь точно не будешь, — Инга улыбнулась.
И принялась аккуратно и методично обрывать лепестки. А потом собрала их в ладонь и крепко сжала ее. И поднялась с колен.
…Инга уже давно скрылась в комнате Никиты-младшего, а Никита все еще сидел в прихожей, раздавленный и опустошенный сегодняшней бесконечной ночью. Инга, Инга… Ее пальцы, сжимающие лепестки орхидеи, напрочь выбили из головы воспоминания о двух трупах в квартире Корабельникоffа.
Но они стали реальностью, стоило только Никите появиться в офисе.
Утром, в одиннадцать.
Компания едва заметно, но ощутимо вибрировала. То есть внешне все было как всегда, никаких лишних телодвижений, никаких кучкующихся в курилках сотрудников, никакого скорбного многозначительного молчания в лифтах — вот только что-то такое было разлито в воздухе. Какое-то напряжение, смешанное с отчаянным, до вытянутых на шее жил, любопытством. Так и должно быть, смерть всегда вызывает жгучее детское любопытство, если, конечно, не касается тебя самого.
